***
Его лучезарная улыбка освещала путь многим студентам Сеульского университета, однако она никогда не была искренней, особенной, адресованной с точностью до дюймов кому-то одному, избранному и вознесенному до небесных тел. В голове Ким Сынмина ютились вселенные, меж строк которых плавно протекали забавные истории из жизни, детства и школьной юности. Его знала каждая бродячая собака, каждый уличный фонарь на территории кампуса, каждая бутылка с холодным зеленым чаем на полке любимого магазина у дома. К нему тянулись, желая прикоснуться и согреться извечно ледяными буднями на планете Земля, и Сынмин не отказывал в своем радушии, смело протягивая руку, чтобы притянуть ближе. Однако, сколько бы лестных слов он не слышал, сколько бы саркастично не сетовал на учебу и родителей, ни одна живая душа не могла прикоснуться к тому, что он глубоко спрятал внутри себя за большущими лопухами, словно самое ценное сокровище — свое космическое сердце. Он был королем массовки. Не дотягивал до роли главного героя, но и не стремился, ведь в таком количестве ответственности на своих хрупких плечах не нуждался. Сынмин окружал себя людьми, чью энергию мог безвозмездно забрать себе, чтобы хотя бы еще один день прожить без разъедающих внутренности чувств. Открытая книга, но буквы перемешаны, предложения построены неправильно. Он нечитаем, но потому и притягателен. Однако уже единожды слепо доверился первым возвышенным чувствам яркой влюбленности, предприняв попытку пересказать содержание своего сердца. Чудовищно ошибся, а потому больше и не открывался, желая однажды повстречать человека, способного прочесть его без словарей и дополнительных указок. Он правда старался найти. Затерявшийся в открытом космосе спутник, решивший отправиться в пустое приключение самостоятельно, однако толку от этого было мало. Ким Сынмин не знал, что, упади он с орбиты, мир вокруг схлопнется. — Хочешь мармелад? — этот вопрос за последние пять минут ему задали уже несколько раз, но четкого ответа он так и не дал. Были проблемы посущественнее желания заработать себе как можно скорее кариес. Потому что последнее, чего Сынмин ждал от своей размеренной жизни, это угрозы отчисления из университета, куда сумел попасть не без финансовой помощи. Все-таки были решения, принятые не им, но заимевшие последствия, с которыми приходилось разбираться своими руками, пытаясь хотя бы еще на один день задержаться на орбите и не дать себе упасть. — Сынмин? — вновь позвали, но Ким вновь никак не отреагировал. Заполненная студентами аудитория, послеобеденное время и раскалывающаяся из-за посещения всех лекций и семинаров голова. Он совсем не был готов к тому, что вопрос с его посещаемостью поступит не от преподавателей по основным дисциплинам, а от астрофизика, которому он по глупости выдал всю подноготную в то осеннее утро. И теперь, сидя в подобии «конференц-зала» на среднем ряду, Сынмин не переставал думать над тем, как же именно ему выйти сухим из воды и закрыть единственный предмет с самой дурной посещаемостью. Такие вопросы он решал либо срочной сдачей всех необходимых конспектов и тестов, либо же коррупционными методами, боясь быть пойманным с поличным. Однако все слухи насчет преподавателя по астрономии подтвердились, и хотелось как в школе — ругаться, закатывать глаза и вести себя самым надменным образом. Но все же Сынмин по-прежнему старался думать не чувствами, а головой, а последнее отвыкло от таких непрошенных мероприятий. Ян Чонин в то утро в электричке почудился Сынмину чем-то неземным. Его темные волосы красиво пушились, напоминая лучи солнца, а расслабленное и печальное лицо заставляло начинать судорожно думать над тем, а как же развеселить незнакомца? И путаясь в неожиданно появившихся чувствах, Ким не придумал ничего лучше, чем окликнуть юношу и привлечь его внимание самым искренним для него способом. Было чем-то завораживающим — взглядом следить за тем, как Чонин медленно выходил из своей реальности, чтобы погрузиться в личную вселенную Сынмина, растерянным и сонным взглядом пытаясь понять, что же он у него тогда спросил. И в то мгновение, когда Сынмина одарили смущенной и поджатой улыбкой, Ким понял, что совсем ненадолго, но все же потерял себя в открытом космосе, совершенно не жалея о сказанном, совершенно не боясь бескрайней мерцающей пустоты. — Начинаем, — сухой голос, напоминающий пыль. В каждом действии Чонина скользили печаль и раздражение, каждый его тяжелый вздох на нелепый ответ студента заставлял аудиторию подрагивать, и после такого было совсем не удивительно то, что популярностью у учеников он не пользовался. Строгий, заносчивый, но Сынмину искренне казалось, что раньше он не был таким. Тот самый преподаватель, мечты которого иссушили недалекие от реальности студенты. Когда назойливый сосед отцепился от Сынмина со своей шуршащей пачкой мармелада, Ким погрузился в легкий транс, вслушиваясь в слова педагога, ведь с тех самых пор, когда до студента донесли информацию печального содержания — могут отчислить, — пришлось скрупулезно догонять весь прошедший материал по курсу. Ким Сынмин не хотел иметь никаких отношений с астрономией. Он выбрал этот факультатив только потому, что, сидя в компьютерном клубе в момент записи на курсы, не успел вклиниться в то, что ему действительно было бы интересно. Он студент актерского факультета, любящий литературу, историю и классическую музыку, как бы спортивно и неряшливо он не одевался, как бы не походил на парня с какого-нибудь информационно-математического, где в голове не россыпь блесток, а нерешаемые уравнения. Ему вообще не сдалась эта астрономия. К черту её. Ничего, кроме легкой неприязни и смешанных чувств, в отношении Ян Чонина он не испытывал. И если с первым проблем не было, ведь резоны были, то со вторым Сынмин никак разобраться не мог. В то утро его словно окатили ведром холодной воды, заставили мокрым и смущенным сидеть три часа в этой самой аудитории, пытаясь без должной подготовки сообразить, о чем вещалось на лекции. Его защитная реакция — неуместное поведение и сарказм. Он любил спонтанные диалоги, любил сбивать с толку и перетягивать весь спектр чужого внимания на себя, и не чтобы позлить, а чтобы понять, смогут ли в его свистящих шутливых словах расслышать правду, таящуюся глубоко внутри. Сынмин после своей летальной ошибки посвятил астрономии целую неделю, не вникая, но зазубривая. И пытаясь изучить действительно необходимое, рассматривая битыми часами страничку Википедии, каждый раз находил себя на астрологических сайтах, пытаясь высчитать свою совместимость с Ян Чонином и понять, поможет ли ему это хоть как-то закрыть пропуски и выжить на экзамене. Было сегодня что-то не так с астрофизиком, что сухо зачитывал материал, не ища блеска в глазах окружающих. Руки его безбожно подрагивали, предметы падали из рук, слайды презентации переключались с попытки так третьей, а мел скрипел и неровными линиями рисовал каракули на доске. И все же в этой усталости Сынмин продолжал видеть то, что заметил в их первую встречу. Печаль. Завораживающую, которую хочется спугнуть непринужденной заботой и парочкой добрых слов. Но Сынмин не получал запроса на искренность, а потому от всплывших наваждений отказался умело и бросил всякие попытки законспектировать на скорую руку материал с доски. — Хочу напомнить, что скоро я проведу экзамен, — небольшой перерыв на разговор, повлекший за собой уставшие и радостные вздохи утомившихся от информационного груза студентов. Чонин на такую реакцию тихо хмыкнул, а после закатил рукава выглаженной белой рубашки, слегка расслабляя галстук. — Он будет в очном формате, билеты я опубликую на платформе нашего курса. Чтобы получить допуск к экзамену, нужно иметь семьдесят процентов посещаемости и три сданных проекта, — теперь уже напряженные вздохи. — Студенты, у которых возникли проблемы с ранее перечисленным, могут подойти ко мне после лекции. Я просмотрю в журнале плачевность ваших ситуаций и помогу принять верное решение. И брошенное оказалось для большинства неожиданностью, ведь Чонин не выглядел как преподаватель, готовый пойти навстречу студенту. Потому что никто не хотел видеть в нем такого преподавателя. — Вопросы? — уточнил Чонин, беглым взглядом окидывая сидящих. Он ненадолго задержался на Ким Сынмине, после чего его губы поджались. Венера не заслуживала этой холодной войны. Она не была виновата в своей честности, не была виновата в подтверждении явных фактов, но именно на ней Чонин схлопнулся окончательно, теряя всякую надежду на самого себя. — У меня есть, — Сынмин лениво поднял руку, немного нервно улыбаясь. Голова кричала ему правду, кричала о том, что он тот еще дурак, но сердце требовало внимания. Он хотел сам подать запрос на искренность. — В твоей ситуации нет смысла подходить ко мне, — Чонин не заметил того неуважения, что сорвалось с его уст. Обычно он обращался ко всем студентам на независимое «Вы». — А вы знали, что наши знаки зодиака несовместимы? Тишина, а после тихие прысканья смеха. Чонин наконец-то расслабил напряженные мышцы лица и позволил себе состроить самую озадаченную и уставшую от тупых астрологических вопросов мину. Был наслышан о Ким Сынмине, был жертвой его звездных и пыльных вопросов. Он каждую лекцию вместо ответа по домашнему заданию выслушивал читку его гороскопа на грядущий день. Искаженный и исковерканный, шутки и забавы ради. Чонин был все то время убежден в единственном возможном — Сынмин делал это, чтобы повеселить публику. Однако он не догадывался, что в глазах, в которых однажды промелькнул космос, пряталось желание повеселить именно его. И если прежде очень успешно получалось игнорировать поток безумия, перебивая рукой и строгой просьбой прекратить, то теперь терпению настал конец. Чонин пытался быть прагматиком, но на деле был мечтателем, романтиком из литературного непопулярного произведения, чью душу не смогли прочувствовать скупые на мысли читатели. Все его улыбки были подарены макетам планет, что свисали с потолка чердака. Все его чувства он отдал приклеенным на стенах звездам. Он настоящего себя оставил под крышей, в том месте, где зародились его мечты и теплые воспоминания. В космосе. — Ким Сынмин, — обратился Чонин, нервно поправляя галстук. Взглядом столкнулся с чужим, замечая блики холодного освещения аудитории. — Да? — с улыбкой спросил парень, поудобнее усаживаясь на своем месте, локтями упираясь в поверхность парты, лицо укладывая в ладонях, лишь бы начать выглядеть более раздражающе, чем он выглядел на самом деле. — Ты веришь в астрологию и в родственные души? — Чонин взял мел со стола. Он подбросил его, чтобы поймать и сделать так несколько раз, думая о чем-то таком, о чем нельзя было думать в стенах его фальшивого космоса. — Я ведь прав? — Верно, — и внутри студента все защемило разом. Словно совершенно простыми словами Чонин смог коснуться той самой незажившей раны. Сынмин не был готов к тому, что спустя несколько недель его адских мучений с астрономией и мысленных перепалок с астрофизиком ему наконец-то удостоится неожиданная честь заговорить с ним во время лекции и вовсе не по утекающей из умов студентов теме. Одногруппники же затаили дыхание и взбодрились, внимательным взглядом кочуя от неожиданно расслабившихся плеч преподавателя до теперь слегка напряженного Ким Сынмина. Мел наконец-то твердо сжался в руке Чонина. Он повернулся к доске, с решительным вздохом начиная вещать: — То количество дней, занимающее расстояние между датами рождения родственных душ, — он нарисовал круг, деля его на четыре части, подписывая каждое время года характерной буквой. Легко раздробив каждый месяц короткими линиями на дни, он повернулся к Сынмину, чтобы убедиться в том, что его все-таки слушают. Любопытный и смущенный одновременно взгляд. Но теперь Сынмин действительно его слушал, а не слышал. — Чаще всего определяется планетарными позициями, — Чонин посмотрел на остальных студентов. — Если уж терять рассудок с этой лженаукой, то родственная душа другого человека рождается через, — Ян обозначил на круге день рождения Сынмина, потому что, изучая личное дело студента, умудрился запомнить незамысловатую дату. А судя по пылким рассказам самого студента, включающие в себя неуместный прогнозы на день преподавателя, было ясно, что день рождения астрофизика знала вся группа. — Через четыре тире пять месяцев, однако самая распространенная теория гласит о ста тридцати девяти днях. Сынмин нервно сглотнул, когда Чонин провел мелом другого цвета от черточки с предположительно двадцать вторым числом до своего восьмого февраля. — Двадцать второе сентября, я ведь прав? — уточнил Ян, оборачиваясь к студенту. Он несколько раз ткнул мелом по нужной точке. — Считаем дни и получаем дату моего дня рождения. Хочешь что-то еще рассказать всей аудитории про нашу совместимость? Во-первых, Сынмину утерли нос и обворожили еще сильнее, чем прежде. Во-вторых, теперь он знал, что молодой преподаватель был не старше его на пару лет, а наоборот — младше на один год, что никак не хотело укладываться в расшумевшейся голове студента. В-третьих, Ким не придумал ничего лучше, чем начать пародировать рыбку на суше, открывая и закрывая рот, теряя все остроумные фразы. Послышались хихиканья, и Сынмин ощутил себя придурком, кидая злые взгляды на сидящих рядом однокурсников. Щеки его стыдливо покраснели от высказанной теории, в которую одновременно и хотелось, и не хотелось верить. Как ему нужно было расценивать такой кропотливый анализ их совместимости? Списывать это на попытку заткнуть его рот до конца курса или предположить, что это было тем самым… Тем самым запросом? Остаток лекции прошел мимо Сынмина, неважно бросающего взгляды то на доску с презентацией, то на конспект сидящего рядом товарища. Оставленный кружочек с «лженаукой» Ким сверлил до самого конца, теряясь в своих мыслях, в падающих звездах. И как бы ему ни хотелось думать рационально о том, что Ян Чонин лишь один из преподавателей университета, все вновь упиралось в красивую голубую линию, проведенную от его даты к чужой. И с той самой лекции теперь все казалось совершенно другим. Черный приталенный плащ ныне не считывался старомодным, изящные руки, украшенные парочкой колец, не виделись уродливыми, а спутанные прядки из-за разбушевавшегося за окном ветра вновь чудились солнышком, которого хотелось коснуться. Сынмин начал замечать Чонина везде, сталкиваться с ним в тех местах, где никогда прежде не приходилось. Чонин тоже любил бутилированный зеленый чай. Он покупал его каждый день в обеденное время в одном из автоматов на территории кампуса. Чонин каждое утро добирался до университета на электричке, а обратно по неясным причинам шел пешком. Чонин всегда обедал в одиночестве, а в промежутках между занятиями сидел в своей аудитории, протирая планеты и перечитывая одну и ту же книжку, что всегда таскал с собой. Чонин всегда выглядел уставшим и нуждающимся, и Сынмин не знал, что ему делать с такими наблюдениями. С того самого неуместного разговора прошла очередная неделя. Приближалась середина ноября, а вместе с ней и декабрьский экзамен. Сынмин отрекся от прочих дисциплин, всецело отдавая себя тому, что привело Ян Чонина в стены их университета. И сколько бы он не пытался влюбиться в то, что было чужой страстью, ничего не выходило. Он не видел тот космос, о котором вещал астрофизик. После легкого словесного раунда Сынмин так и не решился подойти к преподавателю за решением вопроса с его посещаемостью и понадеялся на то, что упорная работа поможет ему добиться милости. Однако, когда на предпоследнем семинаре Чонин назвал всех тех, кто допущен к экзамену, Ким понял, что гордость следует засунуть в одно место. Потому что его фамилии в списке допущенных не было. Стало обидно, самую малость, но все же обидно. Да, он не посещал пары, да, он сам выбрал этот курс, но в душе все же надеялся, что и здесь сможет обойтись врожденной харизмой, списанными контрольными и, возможно, дорогой выпивкой с билетом на карусели в парк аттракционов. Однако Сынмин выкусил еще в то утро, что такими простыми действиями допуска не добьется, а потому и принялся усердно корпеть над учебниками, иногда слезно ненавидя себя за то, что в старшей школе решил забыть про математику и физику. Прикладывая неимоверные усилия, чтобы за небольшой промежуток времени догнать успешных в дисциплине ребят, он получил целое, но по-своему заслуженное, ничего. — Учитель Ян, — аудитория спешно опустела, потому что допущенные с забитой ватой головой унеслись по домам, чтобы начать зубрить билеты, а те, кому не повезло, пожав плечами, утопали отмечать пятницу в ближайшем караоке-баре. Сынмин, если сейчас не добьется своего, то будет отмечать пятницу над заявлением об отчислении гордости ради. — Что такое, Ким Сынмин? — Чонин не смотрел на него, ведь минувшая лекция была заключительной этим днем. С самого утра он бегал по всему корпусу с бумагами, носился с непроверенными работами и изредка корил себя за то, что не успел позавтракать, пообедать, пополдничать и, возможно, уже даже и не поужинать. — Вы уверены, что моей фамилии нет в списке допущенных? — голос звучал жалобно, потому что, сколько бы гневных чувств Сынмин не заимел за последние после переклички пятнадцать минут, разбитость все равно преобладала. Стол Чонина был забросан хаосом, среди которого прослеживались уже понятные Сынмину материалы. Ким с надеждой смотрел на распечатанный преподавателем листок, взглядом выискивая самого себя, однако там его не наблюдалось. Ни единого намека на то, что Сынмин не отправится на пересдачу, где его помилуют и не вышвырнут с последнего курса актерского из-за какой-то дурацкой астрономии. — Минуточку, — голос Чонина из невзрачного вдруг превратился в задорный, насмехающийся. Он словно ожил после чужого жалкого вида и, поправив на переносице невидимые очки, принялся с важным видом изучать скудный список допущенных. Терзая нижнюю губу и вскидывая брови на имени каждого студента, он прерывисто вздохнул, после переводя взгляд на Сынмина. — Увы, но ты не допущен. Голова студента кричала — пришло время сдаться, махнуть на все рукой и отправиться следом за однокурсниками в караоке-бар, оставляя нынешнюю проблему на совесть будущего Сынмина, однако гордость и упорство не позволяли ему такой оплошности. Возможно, за все время «случайного» наблюдения за преподавателем он хотел не столько получить допуск, а сколько коснуться того, чего не мог ощутить собственными руками. Увидеть те звезды, завешанные серым потолком их аудитории, словно тучами. Возможно, сам того не осознавая, захотел сблизиться с человеком, что путем лженауки закрыл вопрос их совместимости. — Ну пожалуйста, — вырвалось из груди, и Сынмин плотно сжал губы, вдруг удивляясь тому, что выбросил из себя. Равнодушное выражение лица Чонина преобразилось в слегка удивленное. В стенах университета спустя долгое время борьбы с самим собой все же принял решение стать тем, кем его сочинили студенты. И раз уж видели они его сухим, скучным и извечно раздраженным, то таковым ему и быть. Пустая аудитория не его чердак. Чонин бросил листок на стол, но тот, подхваченный сквозняком, вальяжно упал под ноги Сынмина. Ян замешкался, а потому неосознанно заглянул в глубокие карие глаза, вновь видя нечто большее, чем пустоту, присущую всем его студентам. — Увидимся на пересдаче, — неуверенно сказал он, тут же жалея, потому что взгляд Сынмина в одночасье поник, все звезды потухли. И все же этот парень не заслуживал такой участи. Мама Чонина постоянно говорила ему о том, что сердце у него доброе, глаза блестящие и улыбка заразительная. Такой мальчик должен был заменить всему миру солнце и освещать людям путь своими познаниями, но мальчик не знал, что солнцем он был лишь в глазах искренне любящих его людей, что для серой массы он являлся грязевой лужей, в которую можно швырять тлеющие окурки. Поджав губы из-за всплывших воспоминаний, Чонин спохватился и начал судорожно убирать вещи в сумку. Взял черный плащ и направился к выходу, пока Сынмин не окликнул его. — А я хочу увидеться завтра! Остановившись в нескольких шагах от двери, Чонин понадеялся, что потерял за целый рабочий день слух либо же заработал себе неизлечимое заболевание, позволяющее слышать бредятину вместо разумных слов. — Что? — Я хочу увидеться завтра, — Сынмин не оробел и смело догнал Чонина, становясь напротив него. — Вы свободны завтра? Завтра суббота, а лекции и семинары у вас только четыре раза в неделю и то не всегда с самого утра до вечера. Я хочу быть допущенным на экзамен, я могу сдать любые тесты, которые вы мне предложите, я сделаю все для этого, но моих сил мне не хватит. Я хочу, чтобы вы были моим репетитором, разумеется, что не бесплатно. Я понимаю, что прошу о многом и этого не заслуживаю, но ваш предмет заставил меня пересмотреть взгляды на учебу, и я не хочу вылететь из университета по своей ошибке. Я хочу исправиться. Я могу исправиться? Могу я быть рядом с вами некоторое время, пока не разберусь в пропущенных темах окончательно? Чонин опешил от такой беглой речи и долгое время не мог переварить сказанное. За все два года преподавания в университете он ни разу не сталкивался с такой напористостью от студента в том положении, в котором был Сынмин. Стараясь хвататься за нужные слова, за те, что несли в себе лишь желание получить допуск, разум безостановочно прокручивал только: «Я хочу, чтобы вы были моим…», «Могу я быть рядом с вами?..». Прочное и болезненное одиночество дало о себе знать. — Я подумаю, — только это смог выдавить из себя расклеенный в мгновенье Чонин. Он растерянно почесал нос, не зная, куда себя деть от прожигающего взгляда. Постоянно замерзал, но стоило Сынмину выпалить что-то кроме гороскопов, как стало значительно теплее. Словно он действительно смог заинтересовать Сынмина. Заинтересовать своей страстью. Предприняв попытку обойти вмиг расслабившегося парня, тут же едва не врезался в него. — Отлично, можете подумать, пока я отвезу вас домой. Чонину нужно было начать возмущаться, нужно было вспомнить про субординацию, про банальное уважение его личных границ, но когда его так бесцеремонно схватили за руку и потащили прочь из аудитории, запрещая вспоминать про оставленный от кабинета ключ на письменном столе, единственное, что он смог сделать — это впервые за долгие годы всего лишь на самое коротенькое время почувствовать себя нужным. Согретым. Будто тянущий его на парковку и хвастающейся своей новой машиной Ким Сынмин был не его дурным студентом, а обычным незнакомым прежде парнем. Будто они познакомились не в безжизненной коробке, а где-нибудь за пределами университета, случайно столкнувшись взглядами. Чонин запрещал себе думать о подобном, боялся заводить новых друзей, боялся вспоминать старых. И пока хрупкий и драгоценный астрофизик думал над тем, каким крохотным он в мгновение оказался, стоило его взять за руку, тот, кто держал его ладонь, старался не сгореть от стыда заживо, потому что тянуть на глазах у курящих в курилке однокурсников своего же преподавателя в машину было чем-то смущающим и неправильным. Сынмин чувствовал, как увядали лопухи, скрывающие его сердце.***
Аудитория, что раньше казалась внутренним убранством цирка, теперь походила на похоронное бюро. В тот вечер Сынмин весело крутил руль машины, пытаясь разговорить уставшего Чонина, ведь Ким мечтал о комфортных занятиях, о возможной будущей выгодной дружбе, но в какой раз ошибся, когда учитель заместо смелых шагов навстречу вновь новым слоем голубого мела расчертил свои личные границы, запрещая приближаться ближе положенного. И вот они рядом друг с другом. Вокруг вовсе не зеленых оттенков кухня, на плите совсем не закипал чайник, а на столе не покоились красивые шоколадные кружки с пакетиками чая. Первый ряд, куча бумажек, раздражающее освещение и тихие шаги Ян Чонина, блуждающего возле доски с решенным Сынмином тестом в руках. — Двадцать заданий и десять ошибок в тестовой части, — он раскручивал пальцами ручку, исправляя чужие ошибки, пока Ким усталым взглядом зубрил теорию. — Ты чем меня слушал? Да, он зарабатывал копейки, и это послужило резоном взяться за работу репетитора. Занятия проходили в стенах университета, для всего окружения это было лишь предлогом и искренним желанием помочь глупому студенту, однако факт зачисления на карту определенных средств успешно скрывался. А все потому, что у Чонина маленькая мечта — сходить в планетарий, и, возможно, за чужой счет. — Это глупые ошибки, — заранее открыл огонь по самому себе Сынмин. — Не знаю, чем я думал. Чонин привык к тому, что в первые совместные занятия Ким упирался, едва ли не бросался учебниками и стойко стоял на своем, убеждая человека с образованием и годом работы в одном единственном — во всем был железно прав. И с каждым занятием уверенность Сынмина оставалась блеклыми звездами на небе, потому что чем дольше он вникал в предмет, тем больше понимал — ничего он толком и не знал. Однако Сынмин и не был уверен в том, что преподаватель обучал его по материалам курса, а не брал выше до самой мезосферы. Будто, помимо желания избавиться от очередной жертвы пересдачи, хотел еще и искренне поведать о своих глубоких познаниях, поражая и завлекая все сильнее и сильнее в свое космическое пространство. Сынмин заметил это и сегодня, когда Чонин швырнул ему на парту учебник, совершенно далекий от их курса. И это совсем чуть-чуть, но очаровало. То, с каким безразличием, но с какой дрожью Ян принялся шершавым голосом вещать о содержимом. То, как с каждым утекающим десятком минут Чонин оживал на его глазах, начиная без стеснения жестикулировать руками. Ким вновь не запомнил ничего из сказанного. Он запомнил только то, с каким рвением ему пытались донести все особенности Вселенной, с каким блеском в глазах и с какой слабой улыбкой на устах. Просмотрел не одну дораму, прочитал в свои годы не один школьный вебтун, где персонаж А — красивый, но молодой учитель, а персонаж Б — тупой и неотесанный школьник. И Сынмин осуждал такие повороты событий, находил такие отношения неправильными, вовсе не догадываясь, что однажды сам попадет в подобную ситуацию, пусть уже и не граничащую с законом. В конце концов оказалось, что Сынмин был старше. И то ли дело было в том, что Ким после окончания школы решил погулять годик-другой, работая на разных предприятиях, то ли дело было в Чонине, что рано пошел в учебное заведение и так же рано его окончил. Нельзя было с точной уверенностью определить, что именно послужило такой ироничной разнице в возрасте, но как бы то ни было, Ян точно знал, что был младше своего студента, ведь откуда бы он высчитал те самые сто тридцать девять дней? И эта маленькая ситуация по-прежнему безвозмездно ютилась в голове Сынмина. А догадались ли другие студенты об этой разнице? Поняли ли они, что мужчина, вещающий стабильно раз в неделю о звездах, был на самом деле молодым парнем со взрослыми кругами под глазами и такой же речью? Это не давало покоя. — На сегодня все, — Чонин в какой раз выглядел измотанным, но что-то иное прослеживалось в его усталости. После занятий со всей группой он выглядел эмоционально опустошенным, а сейчас словно иначе, словно заряженным. Приятная истома. — Ура, — саркастично заявил Сынмин, начиная шустро убирать вещи в рюкзак. Голова его кипела от изученного. Занятия теперь казались не весельем, а каторгой. С каждой встречей Ким спрашивал себя, а ради чего он все-таки посещает вечерами эту аудиторию? Ради допуска к экзамену или ради Чонина? — Вас подвезти? — предложил Сынмин, уже топчась у выхода. Он наблюдал за тем, с какой вялостью и неторопливостью собирался преподаватель, зевая с очень частой периодичностью. Сынмин не знал, как описать те странные чувства, что в сердце неземными цветками прорастали, когда он наблюдал за этим смышленым парнем со стороны. Что-то неизученное, что-то далекое от их планеты. Нельзя увидеть, коснуться. Оно между ними случалось беззвучно, выдавая себя лишь слегка сбитым ритмом сердца. — Я подвезу, — сам ответил на свой вопрос, слегка усмехаясь, когда Чонин, очевидно погрузившийся в свои мысли, не расслышал вопроса и забылся, едва не врезаясь в Сынмина у двери. — До экзамена осталась неделя, допуск ты заработал, — вдруг заместо возмущений произнес Ян, поправляя лямку сумки на своем плече. — Поэтому, если захочешь, то встретимся в четверг. Не надейся на то, что я выдам тебе ответы на письменную часть экзамена. Я считаю, что нам вместе нужно закрепить материал, и все. Теперь уже разум Сынмина хватался за угодные ему отрывки: «…встретимся в четверг», «…нам вместе». — Хорошо, — с улыбкой ответил Ким, а после замолчал, пытаясь понять, что растерянное выражение лица преподавателя вдруг потребовало от него. — Чего встал? — Я же говорю, что подвезу. Чонин немного привык к этому, но каждый раз гордости ради упирался. Он не любил пускать людей в свой космос, он прятал его от глаз прохожих, от взоров водителей автобусов. Однако Сынмин в тот вечер бесцеремонно ворвался в его маленький вакуумный мир, хватая за руку. — Ты всегда это предлагаешь очень снисходительно, — подметил Чонин, сдаваясь и расслабляя плечи. Взгляд его не смог не заметить довольную усмешку. — Ведешь себя так, потому что знаешь? — Знаю что? — притворился дураком парень. — Что я младше тебя. Сынмин широко раскрыл глаза, пытаясь воспользоваться полученными актерскими навыками, однако ложь его тут же раскусили. — Так вы сами высчитали те сто тридцать девять дней, — опомнился он, вновь улыбаясь. — Я же не настолько глупый, чтобы не понять этой разницы. Чонин ничего не ответил, однако почувствовал легкое смущение. Его подавленное в последние годы состояние успешно сходило на нет, когда рядом с ним оказывался этот парень. — Скажи честно, ты поступил в университет еще малышом? Потому что я других вариантов такого исхода событий не вижу, — все же не сдержал свою глупость Сынмин, закрывая глаза на всякие нормы приличия. Он вновь ошибся, потому что Чонин поведал ему страшное, но твердое правило еще в их первую встречу. «Студент не должен дружить с преподавателем». Чонину больно заводить друзей. Чонину больно привыкать к хорошему и теплому, потому что знал — потери не выдержит. И все же в глазах Сынмина действительно прятался тот самый космос, пестрящий, завораживающий своей глубиной. Знакомый Чонину космос, которого он лишился слишком рано. Космос, о котором он так яро мечтал с самого детства. — Всего доброго, Ким Сынмин. Он стоял напротив него, готовый подарить свою космическую улыбку, не прося ничего взамен. Он стоял напротив него, не зная боли от чувства привязанности. Он стоял напротив него, даже не догадываясь, что в одночасье стал черной дырой, поглощающей в безвозвратность хрупкое сердце Чонина, боявшегося нечто большего, чем просто встреч в аудитории. Ян юрко обошел силуэт парня, направляясь к выходу из корпуса. Чувство жжения в груди постепенно образовывалось в неприятный комочек в горле, вот-вот собирающийся превратиться в не менее жгучие слезы. Он сам завлек себя в эту ловушку, погрузился столь глубоко в себя и свои страхи, помешался на боли. И, выходя на улицу, позволяя прохладному вечернему ветру больно ущипнуть лицо, Чонин понял для себя важное. Понял, что слишком сильно запутался в самом себе, раз банальное общение со студентом тет-а-тет довело его до состояния, которого он так отчаянно пытался избежать, прячась в страницах учебников, взглядом теряясь в планетах, украшающих его потолок. — Извините! — и Сынмин не остался позади миражом. Он свалился на голову разрушительным метеоритом, способным планету уронить с орбиты. Все настолько неосязаемо, настолько колюче больно, что Чонин в мгновение подумал о том, что сошел с ума. — Вы забыли свой шарфик, — он все продолжал стоять на месте, боясь шелохнуться и быть подхваченным поздним осенним ветром. Но Сынмин догнал его и то ли за тем, чтобы действительно вернуть забытую вещь, то ли для того, чтобы в случае чего не дать упасть. Со стороны наблюдателя это были лишь обычные взаимоотношения между преподавателем и студентом, сугубо учебные, не несущее в себе чего-то большего. Но Сынмин первым почувствовал это, почувствовал, как звезды на небе начали выстраиваться в загадочное созвездие, образовывая нечто новое между ними. Оба чувствовали слишком много, но оба были слишком трусливы, чтобы перейти начертанную голубым мелом грань, позволяя себе хотя бы избитое, но правильное предложение встретиться не в стенах университета. Чонин продрог из-за холода, однако тут же согрелся, когда вокруг его головы заботливо обвязали шарф, пропитанный незнакомым ему парфюмом. И, видя звездочки перед глазами, грезя о вечном покое в стенах своего чердака, не сразу понял — не было у него никакого шарфика. — Хорошего вечера! — Сынмин не был привычно спокойным и уверенным в себе. Что-то в этот раз выдало его искреннее мерцание, и что-то пряталось в беглости речи, в нервной и немного смущенной улыбке, в желании как можно скорее добраться до машины и спрятаться в салоне, головой упираясь в руль, случайно задевая кнопку сигнала. Всего лишь обычный поздний вечер. Всего лишь логическое завершение их очередной встречи. Всего лишь согревающий и нелепо обвязанный вокруг головы шарфик. Всего лишь уместное прощание друг с другом, но что-то в этот раз было не так. Они оба возжелали той искренности, зародившейся в нелепой случайности. И те самые сто тридцать девять дней, выдуманные лженаукой, наконец-то заставили сердце Чонина гулко забиться в груди. Продолжая стоять на месте, робко касаясь теплой шерстяной ткани, Чонин не догадывался, что «всего лишь непутевый студент» прямо сейчас испытывал непредвиденную агонию, сидя на водительском сидении своего авто. — Я дурак, — смущенно пробормотал Сынмин, закрывая лицо ладонями.***
Неожиданная непогода, принесшая непредвиденную радость всем студентам. Выбитое электричество во многих районах, самая настоящая снежная буря и отсутствие возможности встретиться в стенах университета, завершая вереницу занятий. Чонина все не отпускала боль из-за неровно бьющегося сердца. Он искренне надеялся на то, что финальное путешествие в космос пройдет без потерь, но закрытый на время легкого катаклизма корпус совсем не способствовал подобному. А в преддверии экзамена Сынмина одолевала самая настоящая паника и то ли из-за того, что чем больше он знал о дисциплине, тем больше сомневался, то ли из-за того, что на этом их встречи с Чонином подойдут к логическому завершению. Их времяпровождение напоминало те самые вечера в кругу незнакомых людей, когда слишком долго боишься подступиться к интересному человеку и лишь под самый конец находишь эту возможность, жалея о том, что не решился на это ранее. Такие встречи оставляли тоскливое послевкусие, желание повторить и закончить незаконченное, но Сынмин был реалистом, понимая, что закрытый Ян Чонин не даст им и шанса на что-то большее, чем безжизненный экзамен и прощания до первого случайного столкновения взглядами в стенах университета. Он по-прежнему пытался найти хоть одну причину оказаться гостем в чужом космосе. И то ли удача улыбнулась ему густыми тучами, то ли такова была их судьба. Ведь, ожидая получить сухое сообщение в их личном диалоге с убийственной отменой встречи, Сынмин сильно растерялся, когда ему прислали незнакомый адрес. Разум настаивал на том, что загадочным местом окажется безлюдная библиотека, но чем дольше Сынмин пытался по заснеженным дорогам добраться по навигатору до точки назначения, тем сильнее сердце его сходило с ума от неожиданного осознания — он был в жилом районе с небольшими домиками. Его пригласили в космос. Чувствуя себя школьником, что с сопливым носом стоял под дверью в дом репетитора, совсем не радуясь перспективе потратить несколько часов на изучение ненужного материала, Сынмин вдруг пришел к окончательному пониманию ситуации. Он действительно был приглашен в гости к человеку, что своим строгим взглядом вызывал сердечные приступы у доброй половины студентов на своих лекциях. Теперь Сынмин жалел о том, что повелся на те предвзятые слухи. Чонин совсем не был таким, каким его описывали. Ким убедился в этом еще раз, когда после третьей попытки достучаться до хозяина дома вдруг испугался его, когда увидел в домашних одеяниях, с взлохмаченными волосами и заведомо недовольным выражением лица, словно гостей тут и вовсе не ждали. Он Сынмину почудился крохотным. И врезавшаяся в голову мысль — обнять и согреть — заставила губы сжаться в полосочку, а щеки нарумяниться. — Ты опоздал, — первое, что произнес Чонин, после прокашливаясь в кулачок. Выглядел неважно, болезненнее, чем обычно, а потому заботливая душа Сынмина вмиг отправила в голову проекцию, где следовало бы швырнуть рюкзак с необходимыми материалами в сугроб, захлопнуть за собой дверь и начать делать то, что у него всю жизнь получалось лучше всего. Заботиться. — Погода вообще не способствовала моему точному появлению здесь, — отшутился Ким, пытаясь пройти внутрь. Чонин явно замешкался, а после, прохрипев что-то невнятное, все же сделал несколько шагов назад, пропуская Сынмина в свою обитель. Ким ожидал повстречать обсерваторию, но увидел лишь тусклость безжизненного помещения, словно Чонин тут никогда и не жил. — Скучновато, — все пытался склеить диалог, но выходило плохо. — Пойдем, — тихо скомандовал Чонин, рукой показывая в нужное направление, явно ведущее не в сторону гостиной комнаты и не в сторону кухни. Сынмин промычал, однако чуть позже удивленно вздохнул, когда, поднимаясь по узенькой лестнице, головой едва не задевая потолок, оказался чуть ли не в детской комнате. Он оказался в космосе. — Это мой чердак, — скромно представил Чонин, чувствуя себя маленьким придурком. Ян ждал насмешек, ждал испуга в чужих глазах, ждал того непредвиденного чувства стыда, которое не будет отпускать его все грядущие часы. Шарфик, что Сынмин услужливо отдал ему тогда, ныне покоился на изголовье кровати, ночами приятно щекоча нос. Что-то памятное, что-то такое, что следовало бы по-хорошему положить в пакетик и вернуть бесшумно, но Чонину показалось это дело слишком преступным. Его робкая мечтательная и романтичная натура вырвалась наружу, позволяя в тот вечер валяться на постели, прижимая к груди мягкую ткань, превращаться в подростка, короткими ногтями водя по шерсти. — Это так… — наконец-то подал голос оторопевший Сынмин, едва ли не роняя из рук рюкзак. — Это так волшебно, Чонин. Голубая линия постепенно становилось кривой и едва различимой, она выцветала в свете звездного светильника, переставала являться подтверждением их космической связи, становясь лишь условностью, ведь ныне все стало очевидным. Неосознанные скачки от уважительного «Вы» до мягкого и слегка отчаянного «Чонин» на протяжении всех утекающих часов заставляли тело Яна покрываться мурашками. Сынмин всегда осекался, когда случайно называл своего преподавателя по имени, однако, когда на случайно вырвавшееся шестой раз подряд имя Чонин никак не среагировал, Ким нелепостью стал: — Чонин, — повторил он, когда Ян в тишине проверял его очередные тестовые. — Чонин. Он безостановочно повторял, словно пробовал его имя на вкус. С разной интонацией, будто попугай, в конце смеясь, начиная коверкать чужое имя. И голубая линия стерлась окончательно, когда Чонин позволил себе расслабиться, раздраженно и в то же время шутливо ударяя Сынмина в плечо со скомканным и смущенным: «Заткнись». И в грубой просьбе Сынмин расслышал явное желание продолжать греть его уши дальше. Он не знал его истории, не касался его страсти, но смог её увидеть. Чонин не знал его космоса, не открывал его «книжку», не лез ему в душу, но смог все почувствовать. И точек для соприкосновений стало куда больше, но страхи, окутавшие их обоих, по-прежнему не давали нужным словам выходить дальше суматошно крутящихся в голове мыслей. — Все, ты меня достал, — то ли на очередное помешательство на имени заявил Чонин, то ли на прошедшие несколько часов усердной работы. Он встал из-за стола и, сделав несколько шагов, плюхнулся на постель лицом в подушку. Это было чем-то интимным — пускать человека на свой чердак. И, возможно, Чонину многое хотелось сказать, о многом поведать и раскрыться, наконец-то предлагая то детское и давно забытое: «Давай дружить». Но ему все еще было страшно. Страшнее было только то, что Сынмин все понимал без слов, тихо сгорая от чувства собственной важности. Они делали эти бесшумные шаги навстречу друг другу, словно звезды, падающие с неба, тут же сгорающие. — Если я сдам экзамен, ты сходишь со мной в планетарий? — нарушил тишину Сынмин. Он добрые три часа мусолил этот вопрос в своей голове и каждый раз, собираясь его озвучить, чувствовал ком в горле, словно хотел сказать что-то неправильное. Что-то запретное. Внутри все сжалось, а затяжное молчание почудилось им двоим вечностью. Намереваясь неловко прокашляться и притвориться глупцом, что на деле собирался спросить об очевидно другом, Сынмин густо раскраснелся, опуская голову на стол. Все та же агония. Все внутри сгорало. — Схожу. Они не сходили. Чонин еще в тот день чувствовал себя неважно, а под самый вечер, когда чай из шоколадных кружек был допит, а все вопросы, сугубо касающиеся экзамена, растворились сахаром в кипятке, внезапно ощутил жар. Ему хотелось во всем винить Ким Сынмина и его нелепую просьбу, но на следующее утро все стало куда хуже, чем Чонин предполагал. Его одолела самая настоящая и губительная простуда, в дальнейшем переросшая в серьезное недомогание. Он так и не принял экзамен у своей группы. Сынмин так и не сдал ему те самые двадцать тестовых заданий. Безошибочных. Сынмин не знал, что его сердце можно разбить такой незначительностью. Но когда в важный день в аудитории он встретил не Чонина, а пожилую женщину, собирающуюся принимать экзамен у тридцати человек, осознал явное — не так уж много и нужно, чтобы начать чувствовать то самое неосязаемое, в дальнейшем причиняющее массу боли. Они больше не встретились. Чонин не отвечал на сообщения, стараясь всеми силами заботиться о себе самостоятельно. Чонин не знал, что в декабрьский день после сданного экзамена по астрономии Сынмин стоял у двери в его дом, крепко стискивая лямки пакета с праздничным тортом, потому что хотел отметить свою космическую победу. Хотел отметить её с ним. С двадцатичетырехлетним астрофизиком, подарившим ему любовь к звездам. Новогодние праздники миновали, а Ян Чонин так и не вышел с больничного, в дальнейшем пропадая с радаров всех когда-то ему знакомых людей. Сынмин неоднократно пытался достучаться, но взгляд извечно упирался в намертво запертую дверь, а сообщения оставались непрочитанными. То самое тоскливое послевкусие. Не так много времени прошло с их последней встречи — всего лишь несколько месяцев, за которые испепеляющиеся мечты о походе в планетарий наконец-то отпустили голову Сынмина. Он с трудом окончил университет, тут же вспоминая, что астрономия не была его призванием. Она была ему чужой страстью. Сынмин никогда не кичился своим факультетом и своими возможностями, но с выпуском пришлось вовремя осознать, что он — актер и из немалозначимой семьи по меркам общественности. Не прошло и месяца с выпуска, как ему предложили роль в небольшом проекте. Дорама с известными актерами, выгодное сотрудничество, пусть Сынмин и вынужден был отыгрывать третьесортного героя, мечущегося на заднем фоне. Тот самый герой, которого никто не запомнит, но и этого было вполне достаточно для первой серьезной съемки. Пройдя кастинг, Сынмин до самого конца не знал, с чем именно была связана его роль. Он просидел два дня в тишине в своей квартире, взглядом сверля присланный сценарий. «Молодой работник космической обсерватории, помогающий главному герою разобраться с устройством на новую должность». Заготовленные заумные речи, которые Сынмин зачем-то зачитывал в своей голове уже немного забывающимся чужим шершавым голосом. За минувшие дни подготовки он неоднократно открывал и закрывал потерянный в списке чат со своим преподавателем. Его сообщения по-прежнему не прочитаны, его сердце, убитое ложью и обстоятельствами, больше не билось. — Рад встрече, Ким Сынмин, — его радушно встретил один из членов съемочной группы. Все случалось не в настоящей обсерватории, а лишь в декорациях, но Сынмину и без того все казалось болезненно сказочным. Он догадывался, что мечтой Чонина вовсе не было преподавание такой серьезной науки в стенах университета, однако не смел озвучивать свои теории в чужом присутствии. Теперь он жалел, что все то время молчал и боялся влезть в крохотный мир преподавателя. Возможно, будь он смелее и таким же болтливым, как в их первую встречу, Чонин бы не исчез из его жизни, оставшись «тем самым учителем астрономии». — Мы просматривали твое портфолио и заметили, что у тебя в списке изученных в университете дисциплин была астрономия, — весело вещал молодой человек, показывая Сынмину незамысловатые декорации. Он вел актера в сторону небольшой столовой для сотрудников, намереваясь и себе, и ему заварить по чашечке кофе. — Это похвально, это и послужило причиной для руководства взять тебя на эту роль. Ким на все без особых эмоций мычал. С каждой минутой нахождения в этом месте сомневался — а стоило ли ему браться за эту роль, раз все вокруг напоминало о времени, которое не должно было вызывать столько эмоций? — Однако… — сотрудник вдруг подавился кофе. — Мы все равно вынуждены советоваться со знающими людьми, поэтому на съемки приглашены разные ученые, работающие в настоящих обсерваториях и научных центрах. Ты у нас, конечно, не главный герой, но и тебе бы не помешала помощь знатока, — Сынмин вновь на все согласно промычал, безучастно посматривая по сторонам. — Вот, — его чуть не ударили по носу, ведь захотели рукой показать на небольшую группку выделяющихся в помещении людей. — Там как раз «эксперты». Видишь того молодого человека? Это профессор Ян Чонин из Сеульского университета. Подойди к нему и познакомься, обменяйтесь контактами. Будете работать вместе. Может, научит тебя чему-нибудь новому, и сможешь красиво импровизировать и убедительно говорить о тех вещах, которые написаны в сценарии. Знакомая агония. Звезды вновь провалились в себя, превращаясь в черные дыры. Среди толпы и съемочный аппаратуры, через больно бьющий по глазам свет, Сынмин больше не видел никого, кроме Чонина, сонно сидящего на стуле со стаканчиком кофе в руках. — Я сдал экзамен, ты сходишь со мной в планетарий? — это было лучше неловких приветствий. Это было больнее, но ценнее стократно. И, напугав сокрушительным вопросом астрофизика, сбивая его с толку своим внезапным появлением, Сынмин почувствовал себя растроганно-счастливым, созерцая в удивленном взгляде те самые звезды. Они не падали. Они не сгорали. — Ким Сынмин, — прозвучало так противоестественно, что голос слегка сломался и стал выше. — Ты сходишь со мной в планетарий, Чонин, — требовательно. — Потому что я сдал экзамен, а ты пообещал. Они сходили. Не обговаривали дресс-код, не упоминали характер их встречи, но все же столкнулись в нужном месте, неловко топчась. Чонин за незначительные минувшие месяца похудел, а потому, заместо приталенного черного плаща, ныне носил дутую ветровку, горло от весеннего ветра пряча чужим шарфиком. И последнее заставило Сынмина с резким вздохом ощутить приевшуюся агонию. Все ту же, от которой хотелось избавиться. Выхода было два — исчезнуть и больше никогда не видеться либо же взять крепко за руку и отправиться туда, куда им было суждено двинуться с самого начала. В планетарий. Сынмин извечно переживал, что между ними никогда не случалось полномасштабных диалогов. Часто злился, ведь только через слова умел понимать других, однако как же он ошибся, когда осознал, что Чонина не нужно слышать, чтобы разделять его чувства. Он не был создан для читки лекций. Он был создан исключительно для того, чтобы пальчиком тыкать в проекции и смущенно улыбаться, после нервно перебирая весь металл на своих фалангах. Наблюдая за его робким поведением в толпе незнакомцев, взглядом подмечая каждую ускользающую новую эмоцию, Сынмин начинал ценить тишину. Он больше не слушал голос Чонина, он слышал его душу и его чувства. Сынмин тоже искал космос, свой «космос». Для него «космос» не был человеком, ему нужен был дом, и он нашел его на чердаке вновь появившегося в его жизни астрофизика. Чонину нужен был «космос», но за всю жизнь он так и не смог представить себе чуткую визуализацию этого феномена. Они давно покинули планетарий, будучи загруженными блестящими картинками их Вселенной. Сынмин будто знал каждый закоулок Сеула, а потому, вновь хватая за руку, завел их в небольшую кофейню, чтобы взять с собой на прогулку напитки. И пока Ким изучал меню заведения, терзая губы и пытаясь сообразить, что же именно предпочел бы выпить Чонин, последний изучал автомат с игрушками, стоящий у входа в неприметное заведение. Ян внимательно наблюдал за маленькой девочкой, тратившей не первую купюру своей немного смущенной мамы. Малышка так назойливо пыталась вытянуть красивую куклу, что заместо неё достала из автомата голубого и криво сшитого кролика, укутанного в шарфик. — Ужас, — произнесла девчушка, смотря на исход потраченных средств. Взгляд её после приклеился к заинтересованному Чонину, которому она тут же вручила плюшевое животное. — Дядя, это тебе! Ян так и остался стоять с кроликом в руках, провожая взглядом женщину с капризным ребенком. В груди его больно защемило от случайных воспоминаний. Мороз прошелся по его коже, а пальцы впились в мягкую ткань игрушки. Он тоже тратил мамины деньги в таких автоматах. Она тоже всегда послушно стояла рядом и помогала ему достать желаемое своими усилиями. Чонин поджал губы, вспоминая все те добрые слова, которыми его подбадривала ныне покойная женщина. Как она мягко гладила его по волосам, искренне радовалась его маленьким и большим победам, как согревала теплыми руками постоянно замерзающего маленького мальчика. Чонин не заметил, как начался дождь. Он так и продолжил стоять с игрушкой в руках, смотря туда, где больше никого не было. То самое, что он так трепетно прятал внутри себя, наконец-то вырвалось наружу в виде непрошенных слез. Хотелось, чтобы стало легче, чтобы бьющий по крышам дождь каким-нибудь чудесным образом спрятал его хрупкость от мира, не превращая в грязевую лужу. Его спрятали. Спрятали под прозрачным зонтиком, спасая от влаги и от очередного риска простудиться. — Там сейчас людей полно, поэтому попросили подождать минут десять, — Сынмин не спрашивал, что случилось, он всего лишь оказался рядом, заставляя отвлечься на свою натуру. На свой космос. Чонин тупил взглядом вниз, крепче сжимая кролика и терзая губы, стараясь не расклеиться окончательно. И чем дольше проговаривал про себя просьбу запихать свои слезы поглубже, тем сильнее начинал плакать, пока молчавший Сынмин не положил ему руку на затылок, заставляя лбом уткнуться в свое плечо. — Все хорошо, учитель Ян, — с привычным смешком начал успокаивать. — Вы можете поплакаться на моем плече, сходить в планетарий за мой счет, выпить зеленый чай с моих рук и покататься со мной в машине. Всегда пожалуйста. Да нет, что вы, не стоит благодарности, — разыгрывал комедию Сынмин. — Не стоит оваций. Не смущайте меня своими комплиментами… — Замолчи. — Ты кажешься таким серьезным дядей, а на деле такой сентиментальный мальчишка. — Не лезь в мою душу, Ким Сынмин, — неразборчиво в плечо, успокаиваясь. — Ты сам меня пригласил. Чонин поднял голову, делая маленький шаг назад. — У тебя на чердаке на стенах были расклеены разные стикеры с важными задачами, — вдруг решил напомнить Сынмин. — Планы разной датировки. Висела записка, не знаю, какой давности, но там был записан пункт «найти космос». Ты нашел его? Чонин смешно и громко шмыгнул носом, растерянно смотря на Сынмина. — Я и есть твой космос, верно? — с улыбкой уточнил он, после позволяя себе дотронуться до чужой спутанной челки, заправляя несколько прядок за покрасневшее ушко. — Тогда потеряйся во мне, Ян Чонин. Он мечтал стать космонавтом, чтобы очутиться за пределами жестокого мира, где ему суждено было уродиться. Его слабое сердце не позволило детской мечте сбыться, и он потерял себя окончательно среди учебников и желаний обучить необучаемых призрачному. Однако он продолжил искать свой космос. Он нашел его во взгляде сумасбродного студента, что в их первую встречу обратил внимание на такую незначительную деталь, как маленький университетский значок, слабо мерцающей звездочкой, украшающий потертую жизнью сумку. Этого студента звали Ким Сынмин. И с этих самых пор Чонин будет звать его «мой космос».