Не вернуть

— Деревяшка не вдохновляет, да? Задумавшись, Матвей едва не вздрогнул от вопроса Цветкова. Он медленно покачал головой. Дело было совсем не в четвёртом месте. Он в принципе перестал чувствовать, что находится в своей тарелке. Это ощущение никак не желало к нему возвращаться, и это не могло не беспокоить. Матвей со страхом ждал того момента, когда показанный результат в принципе перестанет его мотивировать, расстраивать или хотя бы просто интересовать. Потому что тогда можно будет смело карьеру завершать, так как смысла в ней будет, как в пингвинах в пустыне Сахара. Максим вполне удовлетворился молчаливым покачиванием и быстро переключил внимание на главного героя сегодняшнего дня — Эдика. Он произнёс что-то вполголоса, и они с Латыповым обменялись похлопываниями по плечам. Матвею оказалось сложно описать, что он ощутил, глядя на них. Лишь одно он мог сказать точно: это давно уже не была ревность. Елисеев как-то механически хлопал в ладоши. Сначала — Кириллу, именно его не хватило сил обойти на финише, да он и не пытался, честно говоря. Затем — Кариму, что ни капли не стеснялся неудовлетворённости на собственном лице. Аплодировать Эдуарду было куда сложнее, но всё же он справился. Матвей хмыкнул, вспомнив, что раньше проблем с этим совершенно не возникало. Ребята сделали традиционное фото на верхней ступени пьедестала, и Матвей уже не в первый раз заметил, что тот явно маловат, и призёры в количестве трёх штук помещались там с трудом. Когда церемония продолжилась, и голос диктора на стадионе назвал уже его имя, Матвей резко осознал, что сейчас ему придётся ручкаться с Эдом и пытаться демонстрировать базовое дружелюбие. М-да, чёрт бы побрал его позднее зажигание. Карим едва соприкоснулся с ним ладонями — явно уже считал очки в зачёте и предвкушал разнос от Истомина. Поэтому получить передышку не вышло. Матвей всё же понадеялся, что и с Латыповым произойдёт так же, но нет. Эдуард пожал его руку основательно, а на попытку поскорее отстраниться только крепче и бережнее обхватил пальцы. Он смотрел на Елисеева сверху вниз, и в этом бы не было ничего такого, если бы в голове Матвея не всплывали некогда очень даже приятные ассоциации. Теперь же они приносили только отвращение. На губах Эда заиграла мягкая, почти влюблённая улыбка, словно из тех времён, когда тот ещё не был «Буйволом всея Руси». Однако и она не принесла Матвею облегчения. Скорее наоборот — ощущение укола ножом-бабочкой под рёбра. Ну, или пули, выпущенной из его любимого «Аншутца» если угодно. Он даже порадовался, что в трансляции не видно его лица, что между соревнованиями как-то перестал следить за собой и отпустил бороду. Отпадала необходимость изображать удовлетворение происходящим. Эд уже шевельнулся, чтобы накрыть его ладонь ещё и другой рукой, но внезапно остановился, видимо, понимая, что камера направлена ровно на них. Матвей получил возможность отойти, что немедленно и сделал. Он совсем выпустил момент, когда обменялся рукопожатиями с бронзовым призёром и занял отведённое место рядом с пьедесталом. Очнулся он только от прикосновения Цветкова, что занял пятое место, и сейчас им тоже следовало друг друга поздравить. Поймав понимающе-насмешливый взгляд Макса, Матвей понял, что его ощутимо подташнивает. Он едва успел сглотнуть противный ком в горле. Всё-таки церемония награждения ещё продолжалась и будет странным, если он попытается сбежать.

***

Вернувшись в гостиницу, Матвей почувствовал себя лучше, но ненамного. Захотелось открыть окно, чтобы глотнуть хотя бы условно свежего воздуха, что он сразу и сделал. Телефон, ещё перед гонкой оставленный на столе, громко завибрировал в полной тишине. Матвей нехотя подошёл к нему, догадываясь, кто мог звонить. Ну, конечно. Латыпов. В своё время было не до того, чтобы заблокировать его номер, а потом не имело смысла — Эд и так ему не звонил. Елисеев сбросил вызов, но не прошло и пары минут, как раздался стук в дверь. Отлично, значит, Эдик не надеялся на звонок и всё же явился лично. Матвей подёргал ручку, убедившись, что не забыл закрыться на ключ. — Нам нужно поговорить. Матвей и не ждал, что Эд уберётся, когда поймёт, что заперто, а открывать ему не намерены. Однако сама фраза почему-то чуть не вызвала у него нервный смех. — Ты же понимаешь, что я теперь точно не открою? — У меня есть дубликат. Не то чтобы серьёзность намерений Эдуарда его удивила. Однако Матвей не верил, что тот всё-таки решится нарушить негласные правила приличий. Вот это совсем не в его стиле. — Вряд ли ты им воспользуешься. — Я бы тоже не хотел. Хотя, если ты желаешь, чтобы у нашего разговора были слушатели, могу и здесь остаться. Вот теперь колени у Матвея настолько задрожали, что он осторожно сполз по стеночке, чтобы не упасть. — Ты так изменился, — резко осипшим голосом проговорил Елисеев. — Давно уже. — он мог поклясться, что Эдуард за дверью согласно кивнул. Матвей не хотел вспоминать, но, кажется, собственная память его не спрашивала. Рана, вроде бы уже давно заросшая и покрытая корочкой, резко открылась, и оттуда хлынула свежая горячая кровь. Вот номер в Эстерсунде, вернувшись в который, Матвей осознал, что Олимпийских игр для него не будет. Возможно, никогда. И Эд, что, не скрывая нравоучительного тона, говорил: «Тебе некого винить. Имей смелость нести ответственность сам». Вот собранные чемоданы, на которых Матвей сидел, чувствуя, что вот-вот распадётся на части. И снова Эд, к которому безотчётно хотелось прислониться. Однако он словно демонстративно сверкнул кольцом на безымянном пальце на словах: «Мне не хочется к тебе прикасаться». — Матвей, ты меня слышишь? — голос Эдуарда звучал будто из-под толщи воды. — Да, сейчас открою. — Елисеев встал и тряхнул головой, скидывая оцепенение. В конце концов, свидетели ему и правда совсем не требовались. Матвей пожалел об этом решении сразу же. Во взгляде Латыпова он прочитал то, что было нужно тогда, в Эстерсунде, а сейчас только доставляло проблемы. — Может, попробовать ещё раз. Я так скучал. — самым страшным казалось то, что Эд явно говорил правду, но он заставил себя непреклонно покачать головой. — Я любил тебя, — медленно и раздельно произнёс Матвей. — Даже был готов бросить… Он не договорил и резко стянул обручальное кольцо с пальца, чудом не ободрав костяшки. Он взвесил украшение в ладони и прицелился в открытую форточку. Эдуард, осознав, что он собирается сделать, пулей подскочил, разжимая его пальцы. — Совсем спятил. Матвей не ответил. Он отвернулся, но усилием воли заставил себя не закрывать глаза — Эд был слишком близко. Однако тот явно делал вид, что ничего не замечает, когда положил кольцо на стол, и оно ярко, будто укоризненно, блеснуло: — Не надо так. Ане это бы совсем не понравилось. Матвей пожал плечами. — Странно говорить об этом именно сейчас. — Может быть, и странно. А может, и нет. Если говорить совсем честно, Елисеев не ждал поцелуя. Тем не менее, это случилось. Уверенными, но не властными движениями Эдуард притянул его за ворот футболки, так, что раздался треск ткани, и с жадностью прильнул к бледным, но всё таким же податливым и чувственным губам. Матвей был в прямом смысле колючим — отросшая почти до бороды щетина на его щеках и подбородке делала ощущения уж очень странными. Да и Эду никак не удавалось углубить поцелуй — бывший возлюбленный не вырывался, но и не поддавался его рукам, предпочитая притвориться бревном. — Я правда хочу начать заново, — прошептал Эдуард в приоткрытые губы, затем, целуя снова. На этот раз нежнее и слаще. Эд ласково провёл по его волосам, стараясь вызвать хоть какие-то чувства. И у него всё же получилось. Матвей сдался на его милость, как много раз прежде, и на время показалось, что они сейчас за российской вакс-кабиной в Поклюке или за дальней трибуной в Хантах. В общем, там, где ещё можно было схватить счастье за руку. Латыпов с сожалением разорвал поцелуй. Он отстранился, не переставая, впрочем, впиваться пальцами в плечи Матвея. Он искал в его лице хотя бы тень его прежнего. И не находил, чувствуя всё большее беспокойство. Минутное наваждение уже исчезло. Матвей вырвался из его хватки. В ничего не выражающих, едва ли не стеклянных глазах загорелась ярость, которой Эдуард прежде ни разу не видел в этом очень мягком и отходчивом, несмотря на всю физическую силу, человеке. Боль от удара оказалась неожиданно сильной. Матвей или специально вымещал обиду, или просто не рассчитал из-за эмоций, Эд всё-таки склонялся ко второму. Латыпов даже лизнул губу. Так и есть. Разбил. — Ненавижу тебя. — почти прошипел Елисеев. Эдуард подчёркнуто спокойно вытер кровь и неожиданно улыбнулся. — Это не так уж плохо. Равнодушия я боялся бы больше.