***
В больничном крыле комплекса главной семьи было серо, мрачно и тоскливо, несмотря на светлые стены, напольные вазоны с цветами, удобные, мягкие темно-коричневые сидения вдоль стенок и полный кулер в углу. Растрепанный, подавленный Кинн в криво застегнутой и мятой белой рубашке и порванных у штанины серых штанах сидел под дверью реанимационной палаты, согнувшись в три погибели, и с силой цеплялся за волосы, чтобы болью удержать себя на краю сознания. На крохотном диванчике Кхун в своем любимом малиновом махровом халате поверх темно-синей пижамы плакал навзрыд на плече тихо скорбящего Арма. Пол унылым вороном топтался рядом с пластиковым стаканчиком воды, не зная, чем еще может помочь. — Проведи меня к Порче, — приказал Ким одной из свободных медсестер. Девушка закивала, как болванчик, видимо, испугавшись его жесткого тона и проникновенного мрачного взгляда, и провела в палату неподалеку, где, с головой накрытый кипенно-белой простыней, лежал его Че. Ким машинально потер расцарапанную и слабо зудящую грудь под футболкой, шагнул к каталке и хотел было откинуть покров, но на запястье с неожиданной силой сомкнулись горячие тоненькие пальчики медсестры. — Не надо, кхун Ким! Там… не надо… — девчонка смотрела на него огромными светло-карими глазами, полными прозрачных слез, хмурила выщипанные полукруглые бровки и мотала головой так сильно, что форменная белая шапочка на голове забавно подпрыгивала вслед за движениями. — Мне — надо. — Ким решительно стряхнул с себя ее влажную ладошку и резким движением откинул простыню. От того Порче, что он помнил, мало что осталось. По всей поверхности тела шли тонкие порезы от лопнувшего стекла и лилово-черные синяки от ремня безопасности, а лицо и вовсе напоминало кровавую маску, не подлежащую опознанию. Порче успел еще немного прожить перед смертью, но это было совсем не просто. Ким даже представить себе побоялся, какую невыносимую боль испытывал его маленький солнечный ангел, перед тем как покинуть этот грешный и грязный мир. По дороге в комплекс, когда он гнал, не сбавляя скорости ни на одном пешеходном переходе или светофоре, благо, была ночь и транспорта на дорогах почти не было, какая-то часть его души еще надеялась, сопротивлялась неизбежному, упрямо твердила, что это может быть розыгрыш, что это не Че, а просто чья-то жестокая и глупая подстава. Но взгляд невольно упал на правую руку лежащего перед ним тела, и сердце Кима, по ощущениям, замерло в груди и так и не забилось вновь. На указательном пальце искалеченной, покрытой рваными ранами руки каким-то чудом остался не задетым участок, на котором виднелся старый, побелевший от времени глубокий шрам от укуса мелкого животного. Порче, заразительно смеясь и по старой милой привычке закидывая лицо вверх, рассказывал Киму на одном из их псевдо-свиданий, что его когда-то укусил лемур в зоопарке, когда Порш не уследил за любопытным пятилеткой, увлекшись разглядыванием жирафа. Медсестра, испугавшись его невыносимо тяжелого и потерянного взгляда, все-таки сбежала, а Ким медленно, аккуратно наклонился, нежно целуя этот самый шрамик в последний раз и коря себя за то, что не делал этого тогда, когда Че был еще жив. Естественный запах кожи, к сожалению, невозможно было распознать из-за удушливого смешения ароматов гари, пыли, бензина и крови. Ким еще раз потер грудь, успокаивая себя болью и прошептал в пространство, давая обещание: — Я отомщу за тебя, мой мир, а потом пойду вслед за тобой и буду извиняться целую вечность. Простыня вернулась на истерзанное тело. Ким вышел в коридор, наткнувшись на все ту же неутешительную картину. Не хватало только Корна, который в данное время проходил сложный курс лечения в Швейцарии, поправляя сильно пошатнувшееся здоровье. Ким как мог аккуратно похлопал рыдающего Кхуна по плечу, позволил разбитому трагедией брату уткнуться себе в живот и крепко, до боли обнять за талию. Неловко погладил вихрастую рыжую макушку, выражая скупую родственную ласку и сочувствие — от все того же Джома он знал, что Кхун много времени проводил с Че, приняв его как еще одного младшего брата, а с Поршем крепко сдружился, еще когда тот был простым телохранителем. Телефон пиликнул входящим сообщением, и Ким одной рукой покопался в кармане, доставая гаджет, второй же продолжая размеренно поглаживать по голове тесно прильнувшего к нему Кхуна. Сообщение, как ни странно, пришло от Вегаса; после псевдосмерти Корна кузены на всякий случай держали между собой хорошо защищенный канал связи. «Иногда случайности не случайны», — гласило короткое смс. Ким сжал зубы и едва не зарычал, как раненый зверь, но каким-то чудом сумел удержаться и успокоиться, не позволяя мерзкой надоедливой маске равнодушия осколками осыпаться с лица. Камеры в коридорах никто не отменял, да и сидели они на виду, так что любой телохранитель или медицинский работник могли донести куда не надо. Он сходу понял, на что аккуратно намекнул Вегас — Порш стал слишком заметен, сам Ким окончательно вышел из-под контроля, и кто-то опытный, хитрый и предусмотрительный решил одним ударом обрубить все нити. Случайностям в собственной семье Кимхан уже давно разучился верить — примерно лет с восьми, когда красивый и молодой новый охранник начал смотреть на жену Корна влюбленными глазами, а через пару дней не вернулся с простейшего задания. Немного успокоив Кхуна и потрепав по плечу белого от тревоги и страха Кинна, Ким выяснил все подробности аварии у поникших и подавленных телохранителей. Арм даже выдал ему записи с видеорегистратора и камеры внутри салона машины. Смотреть Ким не хотел, внутреннее чутье подсказывало, что будет слишком больно, но не разделить последние секунды жизни Че с ним самим, пусть и на записи, он посчитал трусостью, на которую больше не имел права. А потому смиренно уселся в запасное кресло в серверной, что прикатил ему услужливый Арм, медленно выдохнул и нажал на запуск, внимательно вглядываясь в темноту салона. Порш был за рулем. Они активно трепались по пути, Порче смеялся и размахивал руками, что-то воодушевленно и немного нервно рассказывая. Вынырнувший со стороны водителя мотоциклист очень ловко и профессионально подрезал Порша, тот выругался и попытался уйти от столкновения, надавив на тормоз. Машина, проходящая полный техосмотр чуть ли не каждую неделю, вышла из-под контроля, и они непременно влетели бы в соседний ряд, заполненный машинами и мотоциклистами, если бы серый от страха Че не вывернул руль влево, вынуждая Порша развернуть машину и врезаться в отбойник. Со стороны Че. Оглушительный звук удара, мерзкий, разрывающий барабанные перепонки скрежет металла и шелест осыпающегося стекла, брызги крови, залившие все вокруг, в том числе и внутреннюю камеру, потерявший сознание Порш с кровью на лице, и рука Порче со знакомым белым шрамиком, тянущаяся к его щеке в последнем жесте любви. — Я люблю… тебя… хиа’… — раздался хриплый голос Че, едва различимый из-за сигналов других машин и надсадного воя аварийки. — Тормозные пути кто-то незначительно повредил. Отработано чисто, если бы Порш не тормознул так резко, все могло бы обойтись малой кровью. Целились явно в Порша, никто не подозревал, что нонг’Че сможет такое сделать, — объяснил Арм тихим, бесцветным голосом. Как Ким помнил, с Поршем они были хорошими друзьями, а о Че технарь заботился, как о собственном младшем кузене. Глаза Арма за стеклами очков блестели от неясного чувства — не то сдерживаемой холодной ярости, не то трезвого расчета. Его явно восхищал поступок Че, ведь в обычной жизни тот был неконфликтным, нескладным и очень милым, как воробушек. Из них всех только Ким и Порш по-настоящему знали, насколько храбрым, самоотверженным, верным и любящим был на самом деле Че. Тот самый зайчонок-Че, что так заразительно улыбался в ответ на улыбку Кима и так забавно смущался, когда красивые девушки в кафе или на улице, флиртуя и смеясь, просили у него номер телефона или ник в Лайне. Тот самый Че, что до ужаса боялся мышей и крыс, считая их жуткими, и однажды, увидев на тротуаре возле канализационного люка крохотную крысу, с разбега запрыгнул на Кима, вцепившись в него всеми конечностями сразу. Тот самый Че, что был смыслом и жизнью своего глупого возлюбленного. Так что его самоотверженный поступок не стал для Кима такой неожиданностью, как для остальных. Че был самым смелым человеком из тех, что знал Ким, его любовь к семье была всеобъемлюща и целительна. И Порче как никто другой был способен на самопожертвование ради любимых. — Я знаю, кто это сделал, но мне нужны доказательства. Ты со мной? –спросил Ким после минутной паузы. — Да. Только Полу скажу, чтобы за птицей присмотрел. — Птицей? — Вашим братом, — чуть смутился Арм, и его скулы покрылись слабым нежным румянцем, на несколько мгновений вырывая его из образа подготовленного и расчетливого секьюрити. — Потом я обязательно уточню, какой конкретно, — хмыкнул Ким почти весело и тут же осекся, вспомнив, что никакого «потом» у него не будет. Его жизнь закончится ровно в тот момент, когда все причастные к смерти Че люди умрут в муках. Арм быстро вернулся, и они с Кимом вдвоем пропали в дежурке технаря на несколько часов, перерывая материалы, взламывая и просматривая камеры комплексаи изучая присланные дотошным и аккуратным Питом материалы. Выводы оказались неутешительными: Порш действительно начал приспосабливаться к мафиозной жизни, вникать в ситуацию и расстановку сил, пару раз крупно поссорился с Кинном из-за приказов Корна и терпел старика, сцепив зубы, за что Ким его винить не мог при всем желании. Порш на глазах становился увереннее в себе, успешнее, осознаннее, осторожнее. Его задатки лидера проклевывались слишком быстро, тем более, Пит, Вегас и сам Кинн охотно наставляли его, разъясняли непонятые места, придавали огранку, как бриллианту. А Порче вообще был виноват лишь в том, что случайно обмолвился при Корне, что являлся давним фанатом Вика и даже получил его личный автограф. Патриарху семьи хватило данных, чтобы связать внезапно усугубившееся отшельничество сына и то, что он пришел на склад за Че, чтобы убрать «угрозу» еще и с этой стороны. — Когда он возвращается? — Послезавтра вечером, — ровным голосом ответил Арм, ни на секунду не отвлекаясь от одного из трех мониторов перед собой. — Хорошо. Мы устроим папе горячий сюрприз, — искренне улыбнулся Ким, и человеческого в этой улыбке осталось мало. К полуночи стало известно, что Порш впал в кому. У его палаты выставили надежную охрану, а Кхун так и вовсе отказался уходить, не оставив на страже хотя бы Пола. Арм разрывался между Кимом и Кхуном, но последнему ловко вкололи успокоительное, и он отрубился прямо в коридоре. Упаковать бессознательное тело на каталку и доставить прямиком до спальни было делом техники. Оставив у дверей двух своих проверенных и подготовленных к любым неожиданностям людей, Ким вернулся к Арму и продолжил копать под собственного отца, прерываясь только на туалет, кофе или энергетик. Чтобы не свалиться в обморок раньше времени, он не глядя проглатывал безвкусные, но сытные злаковые батончики, которые ему чуть ли не силой впихивал в руки надежный, как скала, Арм. Ким не чувствовал усталости, боли, стыда или гнева. Он ненадолго превратился именно в то, что пытался создать из них всех Корн — идеального аналитика, машину, отбросившую все эмоции, но продолжающую понимать мотивы и привязанности других людей. Ким даже скупо усмехнулся своему отражению в зеркале уборной, осознавая злую иронию судьбы: идеальное оружие патриарха семьи обернулось против него же. А утром, к восьми часам, когда серый от усталости и тревоги Кинн выполз к палате Порша, чтобы продолжить свое мрачное дежурство, там уже восседал спокойный и чинный Корн, вернувшийся в Таиланд ближайшим ночным рейсом. Он выразил среднему сыну приличествующее сочувствие, крепко, по-родительски обнял, ласково похлопал по плечу. Бросил на Кима короткий взгляд из-под ресниц, но тот ни единым движением не выдал, что знает, кто по-настоящему виноват, хотя вцепиться в дряблую шею собственными руками и услышать хруст позвоночника хотелось невыносимо, до цветных кругов перед глазами. — Мой милый Ким, вы уже выяснили, кто это? — обеспокоенно уточнил Корн, будто нарочно издеваясь. — Мы ищем, папа, — кивнул Ким, вспоминая в деталях каждую буковку, любовно выведенную на своей груди, чтобы хоть немного отвлечься от воистину вампирской жажды крови этого человека, который, собственно, уже давно перестал быть человеком, превратившись в равнодушное, жестокое и властолюбивое чудовище. У них на глазах в палату к Поршу зашла медсестра с тележкой. Спустя всего две минуты девушка вышла обратно, и Ким только потому, что смотрел прямо на отца, успел уловить короткий, мимолетный отблеск торжества на его лице. Кимхан, наплевав на все, ломанулся в палату, осознавая, что должен успеть спасти хотя бы Порша, в котором уже давно заключалась вся жизнь Кинна. Рывком распахнул непрозрачную темную дверь и напоролся на совершенно спокойного Киттисавата, уверенно стоящего на двух ногах. Его лицо тоже было значительно посечено осколками, а голову покрывали чистые бинты, но раны при таком приближении выглядели странно, и Ким, много лет проведший в индустрии развлечений, быстро догадался, что это очень искусный грим. — О, привет, малой. Прости за подставу, пришлось действовать радикально, — Порш дружески хлопнул его по плечу, отчего Ким присел на полусогнутых, и мягко, коварно улыбнулся ошарашенному Корну: — Здравствуйте, дядя. Давно не виделись. — Че… — прохрипел Ким, все быстрее царапая грудь и горло рукой. — Вместе с мамой в безопасном месте. Не ссы, с ним все в порядке. — Шрам… Я видел его шрам, — рука на груди задвигалась быстрее, причиняя сильную, резкую боль — Ким непроизвольно выводил на груди одно и то же слово, углубляя раны и поддерживая самого себя болью и адреналином. — Малой настоял. Теперь я понимаю, почему. «Живой. Живой. Живой» — билось набатом сердце в висках и горле. Ким потер зудящие уголки глаз и с удивлением понял, что его пальцы мокрые от обильных слез. Голова кружилась все сильнее, колени совсем ослабели, и он бы непременно упал, если бы не Кхун, подхвативший его сзади за талию и давший опору в виде собственного с виду субтильного, но на деле сильного и подтянутого тела. — Все хорошо, Кимми. Че в полном порядке, выдыхай. — Ты знал… — прохрипел Ким, не зная, смеяться ему, плакать или пытаться придушить двух ебанутых на всю голову интриганов, из-за которых он чуть в петлю не полез. — Знал. Прости. Мы потом тебе все объясним, сейчас нужно разобраться с крысой, — Кхун передал едва стоящего на ногах Кима в руки Арма, изящно вскинул руку и метко выстрелил в обоих телохранителей своего отца, забирая обе жизни еще до того, как те успели вернуться от кулера с водой в дальнем краю длинного коридора. — Прости, пап, ты угробил на них кучу времени, я не могу так рисковать, — Кхун улыбнулся, но не своей привычной неестественной и преувеличенной улыбкой психа, а едва-едва, самыми уголками губ, как иногда улыбался сам Корн, закончив удачную партию в шахматы. — Ты… — прохрипел старший мужчина, с ненавистью глядя то на старшего сына, то на собственноручно выпестованных охранников, заливающих полы больничного коридора темно-алой кровью из разорванных артерий. — Я, папа. Думаю, ты понимаешь, за что и почему, — Танкхун бесстрашно подошел вплотную и хлопнул отца раскрытой ладонью по плечу, будто убивал комара, случайно севшего на темно-синий тонкий пуловер. Корн закатил глаза и рухнул на пол как подкошенный, с глухим стуком приложившись затылком о половицы. Пол и еще один телохранитель главной семьи подхватили главу семьи за руки и ноги и куда-то поволокли, а Кхун перебросился с Поршем парой слов и властным жестом указал Арму на Кима. — Кхун Ким, пойдемте, я отвезу вас к Порче. Ким последовал за мужчиной, как пес на поводке. Сел в машину, ничуть не сопротивляясь. Как в тумане следил за сменяющимися за окном красотами родного города, пока они в полной тишине ехали куда-то на окраины. Незнакомый одноэтажный дом на отшибе, чем-то напоминающий старое семейное гнездо Киттисаватов. Аккуратные зеленые ворота, приятный глазу персиковый фасад не первой свежести, пара старых плодовых деревьев вместо сада на заросшей травой площадке за чуть перекосившимися металлическими воротами. Обычный непримечательный дом обычного непримечательного района. Арм перебросился парой слов с двумя настороженными охранниками, въехал в распахнувшиеся для них ворота, открыл Киму дверь и даже довел до дома чуть ли не под руку. Кима шатало, растертые раны зудели и пекли со всей дури, и только это еще удерживало его в сознании. Они и мысль, что за рассохшимся скрипящим крыльцом и потрепанной деревянной дверью его ждал живой Порче. — Нонг’Порче, я привез гостя! — громко крикнул Арм в глубину дома, преодолев высокий порог. Ким машинально разулся, выпрямился и напоролся на оценивающий и серьезный взгляд Нампын. Совершенно осознанный, заинтересованный и внимательный взгляд взрослой и опытной хищницы, прикидывающей, как бы половчее сцапать беззаботную добычу. А еще через секунду из арки вынырнул Порче, на ходу вытирающий руки светлым кухонным полотенцем. Ослепительно улыбнулся Арму, что-то прощебетал в его сторону, перевел взгляд технарю за спину и бросился вперед, в едином порыве повиснув на шее Кима. — Пи’Ким! Прости, прости меня, пожалуйста, мы не знали, можно ли тебе верить, пришлось хитрить, прости, пи’. Я не хотел, чтобы все так вышло, пи’Ким, правда. Прости! Прости меня, прости! Порче извинялся напропалую, жарко дыша Киму в шею и заливая его кожу горячими слезами. Руки мафиози совершенно без участия мозга сомкнулись на талии поверх оверсайзной растянутой розовой футболки, судя по размерам, принадлежащей Поршу. Ким с коротким болезненным стоном вжал Че в себя до хруста костей и тихого хныканья последнего, уткнулся носом во вкусно пахнущую выпечкой и ванилью смуглую шею и разрыдался, впервые со дня смерти матери. — Порче, ангел мой, Че… ангел… — слова вырывались вперемешку с некрасивыми всхлипами и иканием. Ким чувствовал, как у него опухает лицо, а глаза превращаются в некрасиво заплывшие щелочки, но сделать с собой ничего не мог, внутри словно сорвало шлюз, и глаза все время наполнялись новыми солеными каплями, едва прежние соскальзывали со слипшихся ресниц. — Тише, тише, пи’Ким, тише. Я здесь, я живой. Я никуда не уйду. Пи’Ким, мой хороший, ну же, не плачь. Добрый и чуткий Порче помог своему бывшему кумиру опуститься на пол прямо у входа. Крепко обнял в ответ на стальной капкан из рук Кима, зарыл пальцы в волосы на его макушке, стягивая резинку и ласково массируя кожу. Все время рассеянно, слабо целовал дрожащими губами куда придется — то в висок, то в шею, то в чувствительное к горячему, сбитому дыханию местечко под ухом. И покорно обнимал сильнее, когда обезумевший от счастья Ким сжимал вокруг него руки все крепче. — Я рядом, пи’Ким, только не плачь. Не плачь, слышишь? Мне очень страшно, когда ты плачешь. — Ангел… ангел мой… Порче чуть отстранился, и Ким тут же подался за ним, не давая разорвать желанный и необходимый, как воздух, контакт. — Ну же, глупый, позволь мне. Я никуда не уйду. Дай только слезы твои вытру, — Порче ласково поцеловал его в лоб, обхватил руками за щеки, своими музыкальными и ловкими пальцами стирая соленые дорожки. Чмокнул точку меж бровей, когда-то сломанную в драке переносицу, самый кончик хлюпающего носа. Опустил взгляд вниз и по-настоящему отшатнулся, выпутываясь из рук Кима и с ужасом глядя куда-то на его грудь. Ким перевел затуманенный новой порцией взгляд туда же. На черной футболке крови видно не было, тем более, Ким одолжил утром свежую у того же Арма, а вот на светлой ткани облачения Порче алые разводы выделялись слишком хорошо. — Ты ранен? Где? Покажи, где, пи’Ким? — Че запаниковал, пытаясь задрать на Киме плотную ткань. — Отойди, малыш, — Нампын присела рядом с ними, величественным жестом подобрав подол длинного василькового легкого платья. Тонкие пальцы аккуратно прошлись по груди Кима, и он прерывисто вздохнул, впервые за все время чувствуя в воздухе острый металлический запах собственной крови. — Давай в ванную. Идти сможешь, соловей? — Смогу, — кивнул Ким, и потянулся, чтобы встать. С одной стороны его подпер Арм, с другой — Нампын, и такой вот неудобной каракатицей они доползли до тесной и заставленной всякими бутыльками и баночками ванной комнаты. Кима усадили на широкий край прямоугольной низкой ванны, и Нампын попросту срезала с него футболку большими садовыми ножницами. Аккуратно отклеила и так наполовину отвалившиеся пластыри, удерживающие на груди тонкую пеленку, побуревшую от крови. — Пи’… — голос Порче дрожал и срывался. — Кто это сделал, пи’Ким? — Он сам, — отмахнулась от сына женщина, принимая у Арма домашнюю аптечку. — Будет больно, соловей. Потерпишь без анестезии? Теперь, с живым и здоровым Порче под боком, Ким отчетливо чувствовал боль, и уже не как старого друга, а как живодера в пыточной, но мужественно держался и не кривился, чтобы еще больше не пугать любимого мальчишку. Нампын понимающе потрепала его по плечу, успокоила Порче ровным, мягким голосом и опрокинула на грудь Кима бутылек с антисептиком. Как он не заорал от неожиданности и резкой боли — осталось загадкой даже для него самого. Но сдержался, осилил, перетерпел, только намертво сцепленные зубы издали отчетливый скрежет, да рука, сжатая на фаянсовом умывальнике, побелела ему в тон. Сил удивляться внезапной осведомленности и вернувшемуся в норму интеллекту Нампын у него не осталось, поэтому Ким отложил этот вопрос в дальний ящик, сосредоточившись на болевых ощущениях и на том, чтобы не пугать Порче еще больше. — Пи’Ким, это… слово? — Че пригляделся, щурясь и отходя на пару шагов назад, чтобы было лучше видно. Нампын как раз закончила убирать основные потеки и теперь занималась корочкой, оставшейся там, куда пальцы Кима в прошлый раз не добрались. — Ну… Ангел, — смущенно признался Ким, борясь с желанием потереть покрасневшую от неожиданного прилива смущения шею. — Да, пи’? — Порче подался вперед, со странной смесью нежности, страха и сострадания глядя ему в лицо. — Там написано «Ангел». На английском, — невозмутимо пояснила для сына Нампын. — Придурок малолетний, по центру — только швы накладывать. — Справитесь? — Куда ж я денусь. Обожрутся своей любовью, потом творят хуйню, а мне разгребай, — проворчала женщина недовольно и отошла в сторону, чтобы Ким мог перебраться на стол в гостиную, туда, где больше света и ей было бы удобнее шить. — Учти, анестезии у нас все еще нет. — Давайте так. — Это больно. — Не больнее, чем наносить, — невозмутимо отозвался Ким, и Нампын кивнула, зачем-то поглаживая его по плечу таким же длинными и чуткими пальцами, как у Че. — Воля твоя, соловей. Но я предупредила. Ким улегся на расстеленную на столе медицинскую пеленку и приготовился терпеть. С другой стороны от него сел Порче и взял за руку, но мафиози упрямо выпутался, цепляясь за край стола — во время болезненной процедуры он мог перестать контролировать силу и навредить тем самым Че. Тот сначала нахмурился, потом понял причины поступка и накрыл его руку своей ладошкой, ласково поглаживая поверх костяшек. — Пи’Ким, ты уверен? Может, все-таки… — Нет, мой ангел. Все будет хорошо, я потерплю, — Ким ободряюще улыбнулся младшему Киттисавату, жалея, что Нампын уже начала работу и он не может взять мальчишку за руку и поднести ее к губам. Живой, обеспокоенный и родной до последней черточки Че под боком дал Киму неплохую дозу адреналина и дофамина одновременно. Мощный коктейль из гормонов в крови, две таблетки сильного обезболивающего и тщательно взлелеянное Корном умение переносить боль дали свои плоды, и молодой мафиози всего лишь пару раз тихо стонал, когда хирургическая игла пробивала кожу, стягивая вместе края ран. — На, любуйся. Арм по приказу Нампын поднял над Кимом небольшое овальное зеркало, чтобы тот мог оценить художественно заштопанную грудь. К его счастью, буквы почти полностью сохранились — госпожа действовала очень аккуратно и умело, почти как профессиональный хирург. — Спасибо, кхун Нампын. — Ложись обратно, сейчас заклею. Когда пластыри легли на отведенные им места, Ким медленно встал со стола, поддерживаемый сбоку суетящимся Порче. Нампын обожгла его суровым и колким, исключительно Тирапаньякуловским взглядом: — Никаких резких движений, и не вздумай чесать раны, я тебя умоляю. Че, следи за ним и бей по рукам, если что. — Хорошо, мам, я прослежу. Пи’Ким, зачем ты это сделал? — продолжил выяснять Порче, помогая Киму дойти до дивана и опуститься на край. Сам он изящно соскользнул на коврик, садясь перед своим бывшим парнем на колени и глядя на него снизу вверх огромными и полными непролитых слез глазами. — Потому что подумал, что потерял тебя навсегда, — Ким, больше не сдерживая себя, нежно, невесомо провел кончиками пальцев по заострившейся скуле Порче. — Ты такой красивый стал, мой ангел. Такой… совершенный. — Нет, пи’Ким, — Порче поднял голову, открыто и уверенно глядя прямо в глаза: — Не может быть совершенным человек без сердца. А мое уже давно у тебя, ты его с собой забрал и не вернул. — Порче… — Пи’, почему ты так сделал? Ты же меня бросил, ты же сказал, что я не нужен. Ты же… — По щекам подростка снова покатились слезы, совсем как в тот день, когда Ким скинул с себя его теплую и влажную от волнения ладошку. Каким же мудаком он чувствовал себя тогда, не оглядываясь специально, чтобы не вернуться и не сдаться в тот же миг при виде искренних слез Че. И вот это чувство вновь вернулось, все такое же тяжелое, всепоглощающее и колкое, ворочающееся в груди, словно беспокойный зверь. — Я люблю тебя больше жизни, Порче. Все, что я совершал, было только для того, чтобы защитить тебя. Мой мир без тебя — пустой. Порче, опираясь на его колени, выпрямился одним слитным, текучим, грациозным движением, внезапно сильно напомнившим Порша, и прижался губами к приоткрытым губам Кима, впервые целуя всерьез. Ким потерялся в пространстве, времени и Порче, не умея и не желая отодвинуться хоть на один лишний миллиметр. Губы подростка приятно пахли молочным шоколадом и были такими пухлыми, мягкими, вкусными и сладкими, что Ким физически не мог сосредоточиться ни на чем другом. — Я люблю тебя, придурок, — шептал Че в промежутках между солено-сладкими касаниями, ласково придерживая Кима рукой за щеку. — Даже не представляешь, насколько сильно я тебя люблю. — А я тебя, мой мир. Че, мой ангел. — Твой, — Порче неожиданно сцапал Кима за ухо и больно выкрутил. –Вот именно, что твой. А ты сбежал и бросил меня, как сука последняя. — Ай, малыш, больно! — возмутился Ким, но не сделал ни одной попытки выпутаться или оттолкнуть Порче, осознавая, что заслужил и большее наказание за то, что сделал с сердцем и нервной системой своего ангела. — Будешь знать, как меня бросать! — выдал Че в ответ бескомпромиссным, строгим тоном, перелез Киму за спину и цепко обхватил его руками и ногами, как детеныш панды — маму. — Ты хочешь, чтобы я тебя покатал? — удивился Ким, послушно устраивая ладони на стройных бедрах поверх домашних просторных штанов. — Нет! Не вздумай, швы разойдутся. Я просто… греюсь, — судя по сдавленному голосу, Че был сильно смущен, но сменить позу и не подумал, вжимаясь в широкую спину Кима все крепче и обнимая поперек живота. Молча дотянувшись до пледа, валяющегося неподалеку, Ким повернулся лицом к парню и завернул его в плед по самый нос. Порче потешно похлопал удивленными глазами, а затем, догадавшись, звонко расхохотался, вызывая у мафиози одновременно и смущение, и нежность, и желание, чтобы этот момент не кончался никогда. — Пи’Ким, я имел в виду, что греюсь твоим теплом. Я очень скучал, мне не хватало твоего запаха, тепла, голоса, мимики. Я внутри мерз, не снаружи. Ким покраснел, в полной мере осознавая, какая конкретно пропасть между ними пролегла — коммуникабельный, светлый, добрый, бесконечно милый Че должен был выбрать в партнеры кого-то нормального, а не ущербного, грубого, попросту не умеющего находиться в здоровых отношениях Кима. — Я сквозь твой прекрасный лоб вижу, как ты грузишься. Перестань сейчас же, не то укушу, — Че снова пересел к нему вплотную, заставил откинуться на спинку дивана, подлез к боку с той стороны, где не было ран, и перекинул через колени Кима свои длинные стройные ноги. Накинул поверх плюшевый плед, создавая для них двоих уютный кокон, чмокнул сына мафии в подбородок и устроил щеку поверх его ключицы, чуть ли не мурлыча: — Я так скучал, пи’Ким. — Я тоже. Каждую секунду, — признался Ким легко, утыкаясь носом в знакомо пахнущую цитрусовым шампунем мягкую макушку. В комнату тихо вошла Нампын с тяжелым подносом в руках. Че хотел было встать, чтобы помочь, но женщина незло цыкнула, и он вернулся в объятия к мафиози, переплетая их пальцы в тесный замок. — Выпей вот это, соловей, — женщина подала Киму стакан воды и блистер таблеток. — Спасибо. Могу я узнать, почему вы меня так зовете? — поинтересовался Ким, испытывая небезосновательные опасения из-за этой женщины. Все же, она прожила часть жизни рядом с Каном и Корном и по определению не могла вырасти милой и беспомощной. — Поёшь красиво. Че дал послушать, — пожала красивыми покатыми плечами Нампын, с любопытством оглядывая младшего сына и сводного племянника, переплетенных тесным клубком. — И давно ты спишь с моим сыном? — Мы не спали, — качнул головой Ким и осекся. Как назло, он тут же, выдавая себя с головой, вспомнил чудесное, мирное, спокойное утро в доме Киттисаватов, когда проснулся в обнимку с Порче, всю ночь ответственно служа для него подушкой. Ким закатил глаза и громко цокнул языком под тихий довольный смех любимого мальчишки. — Спали, но не в том смысле. Полгода назад, просто ночевали вместе в вашем старом доме. — Дай догадаюсь: Че заполз на тебя во сне и напрочь отлежал плечо? — Откуда вы знаете? — Их с Поршем отец любил так спать, — выразительные и умные глаза Нампын затуманились от давних грустных воспоминаний. — Я знаю, что Порш спит точно так же. Могу только посочувствовать его мальчику. Ким вспомнил, как этот «мальчик» на спор гнул металлические толстенные прутья и жал штангу на двадцать килограмм больше своего веса, и с хитрой улыбкой отозвался: — Поверьте, кхун Нампын, этот мальчик способен выдержать и не такое. — Как и ты, — вернула усмешку женщина, и Ким ясно увидел в ней семейное сходство с Поршем и Порче. — Ради Че — все, что угодно. — Кстати об этом. Пи’Ким! Это было безответственно и наверняка ужасно больно. Чем ты думал, когда вырезал такое на своей груди? — снова разбухтелся подросток, хмурясь и явно удерживая себя всеми силами, чтобы не отвесить Киму суровый воспитательный подзатыльник. — Малыш, я не думал, что проживу долго. И боль… это как лекарство для меня. Метод успокоения. — Я не понимаю. Как боль может успокаивать? — нахмурился Порче и очаровательно закусил пухлую губу, на что Ким тут же отреагировал: аккуратно выправил нежную плоть из-под острых зубов, провел большим пальцем по покрасневшему участку, чмокнул подушечку и прижал туда же, не желая показывать больше при матери Че. — Очень просто, котенок, — Нампын подняла свой сарафан на уровень бедер и чуть раздвинула ноги — на внутренней стороне, ближе к паху, было полно давно заживших тонких царапин, кое-где виднелись мелкие ожоги. — Это как медитация. Тебе, к счастью, не понять, но я знаю, почему он сделал такое с собой, поверь, ты не виноват. — Виноват, — упрямо мотнул головой Порче, до боли сжимая пальцы Кима в своей руке. — Я должен был доверять ему больше и сразу сказать. — Че, я ни о чем не желаю. Сделал бы так снова и снова. Это только мой выбор, — заверил Ким со всей возможной искренностью. Телефон надрывно зазвонил в кармане джинсов, предвещая новый виток семейного дерьма. Парень достал дребезжащий гаджет и сразу включил громкую, чтобы сэкономить время. — Поучаствовать хочешь? — ровный, спокойный голос принадлежал Кхуну. — Хочу, — решительно отозвался Ким, оставляя на виске Порче скользящий поцелуй. — Тогда Арм тебя привезет. — Ждите. Ким отключился, выдохнул, пытаясь настроиться на нужный лад. — Соловей, ты уверен в том, что делаешь? Ты не сможешь смыть эту кровь с рук, — Нампын смотрела на него без ярости и неприятия, скорее с отстраненным интересом, как на любопытную зверушку в клетке. — Я и не захочу ее отмывать, — просто ответил Ким, покрепче притискивая к себе тихо пискнувшего Порче. — Он хотел убить Че. — Он тебя воспитал. — Каждый раз, когда меня похищали и избивали из-за него, я думал о том, что хочу другую семью. Ну или хотя бы ту, в которой отец не будет бросать меня на произвол судьбы и засекать время, за которое я смогу выбраться из очередной задницы. — Бедный, — Порче протянул руку и погладил Кима по волосам, как маленького ребенка. — Бедный мой пи’Ким. — Ты живой, ангел. Мне большего не надо, — Ким поймал ласковую ладошку, поцеловал в центр и осторожно снял с себя длинные ноги Че. –Посиди тут, хорошо? Я скоро вернусь и больше от тебя не отойду, я обещаю. — Ты не обязан делать это ради меня, — Порче выглядел расстроенным и подавленным, но удерживать Кима при себе силой не пытался. — Нет, малыш. Я правда хочу. Хочу, чтобы он понял, насколько опасно было трогать тебя. Чтобы все остальные запомнили, что бывает с теми, кто причиняет тебе вред. — Потом сразу ко мне, понял? И раны не трогай, пи’, очень прошу. — Хорошо, ангел мой, не скучай, — Ким поцеловал чуть облупившийся от солнца кончик носа и выпустил мальчишку, заранее скучая по ощущению теплой кожи под пальцами. Но у него и правда были дела, которые откладывать не было никакого смысла. Нампын поднялась вслед за ним, позвала кого-то из глубины дома, и к удивленному подобной встречей Киму вышел Макао, невозмутимо держа на руках пухлого годовалого карапуза. — Мальчики, посидите с Венисом? — Да, мам, — Порче обнял мать и забрал ребенка у Макао. — Присмотри за ними.***
Корн выглядел ужасно — капилляры в глазах полопались, породистое лицо, обычно спокойное и больше похожее на добродушную маску, сейчас источало неиссякаемый, черный гнев и ядовитую ненависть, которая только усилилась, стоило Киму и Нампын войти в подвал. — Мама? — Порш сильно удивился, увидев мать в столь неподобающем для воздушного и прекрасного создания месте. Кинн, Пит и Вегас молча уважительно поклонились. — Ну не могла же я такое веселье пропустить, — задорно, как юная девчонка хихикнула Нампын, взяла с ближайшего стола короткий и острый метательный нож, взвесила его в руке и метнула, разрезая свитер на правом плече сводного брата и оставляя неглубокую кровавую царапину поверх старого шрама. — Где Танкхун, кстати? — Наверху. Сказал, для него это слишком, так что он со своими людьми уладит все дела сверху, — объяснил Кинн и окинул младшего брата внимательным взглядом, регистрируя изменения, на что тот усмехнулся и покачал головой, показывая, что адекватен. Ким, последовав заразительному примеру Нампын, примерился к ближайшему скальпелю, сходу вспоминая все те грязные и жуткие фокусы, которым его в свое время учил сам Корн. Послал дернувшемуся в цепях патриарху семьи мечтательную, светлую, мягкую улыбку, и только теперь в глазах того мелькнула тень страха. Он сам сделал Кима таким — ломая, калеча, вырывая с корнем простые человеческие чувства и привязанности. Вот только любовь к Че не учел, вернее, к счастью, узнал о ней слишком поздно. И эти новые, пьяняще-сладкие, неизведанные и сильные чувства проросли внутри Кима сорняками, глубоко впиваясь корнями в сердце, так что даже после расставания вытравить их не получилось даже у него самого. Кимхан бы убил кого угодно ради того, чтобы Че жил, даже Кинна с Кхуном, хотя их ему было бы чисто по-человечески жаль. Он был тронутым, ненормальным, поехавшим, зациклившимся на одном-единственном человеке и сжирающем душу чувстве к нему. Оставалось только молиться, чтобы после грядущего кровавого перфоманса Нампын не пустила ему пулю в затылок, дабы оградить своего солнечного и невинного сына от монстра, которым Ким в глубине души был с самого детства. И чтобы ангел-Че смог принять его –искалеченного, неправильного, красивого внешне, но сгнившего изнутри. Киму больше ничего не надо было, даже музыка и сцена отошли на задний план, остался только Че. Его губы, глаза, голос, запах, смех, тепло. Только бы еще хоть раз приползти к нему побитым псом и прижаться к острым коленкам щекой — Киму правда ничего иного было не нужно. Он ловко прокрутил в руке острый хирургический скальпель с алмазным напылением, подступил ближе к подвешенному на цепях человеку, который все эти годы называл себя их отцом, но так ни разу им не стал, и сделал первый надрез, благо расторопный Пит уже срезал с «жертвы» лишнюю ткань. Ким очень редко выпускал на волю эту часть себя. Вик был самой светлой и милой его гранью — улыбчивый, всегда вежливый, отстраненный и учтивый со стаффом и фанатами. Ким был более глубинным и настоящим. Именно он без жалости и угрызений совести избивал людей, чтобы защитить себя и свои ценности, стрелял во врагов семьи, и именно он по уши влюбился в Порче, впервые столкнувшись с чем-то настолько хрупким, драгоценным и совершенным в своем несовершенстве. Но была и третья сторона — Безымянный творец, как он сам про себя его называл. Человек, которого боялись абсолютно все мафиозные шайки города, хотя и не знали лица. Кимхан использовал это альтер эго всего четыре раза в жизни, но каждый из них заставил Бангкок умыться кровью врагов его семьи. Безымянный творец к каждому заданию подходил с огоньком и фантазией, его «картины» напоминали кровавые, жуткие инсталляции, схожие с экспонатами в музеях современного искусства. Его боялись, а он творил, с дотошностью демиурга создавая свои работы, и сейчас весь наработанный на других опыт стал его опорой для последнего шедевра. Безымянный творец не слышал криков и проклятий Корна, не видел задумчивого взгляда Вегаса, уважительного — Пита, испуганных — Порша и Кинна. Он полностью погрузился в пытку, воспринимая ее как рабочий процесс и сполна воздавая своему врагу за то, что посмел тронуть личного ангела, пятно света, нежности и тепла в одной на троих жизни, которую Ким Вик и творец научились ценить только благодаря Порче. — Я… твой… отец… — прохрипел Корн едва слышно, когда работа уже начала приближаться к финальной стадии. — Ты всего лишь пожинаешь плоды того, что вырастил сам. Разве не этому ты меня учил? — философски отозвался Безымянный творец, выводя скальпелем загогулину на дряблой коже спины, покрытой рыжими пигментными пятнами и россыпью мелких веснушек. — Я видел гордость в твоих глазах, когда тебе докладывали о моих художествах. Теперь обстоятельства изменились и ты — мой холст, разве не иронично? — Остановись. Ты пожалеешь… о том, что сделал… когда придешь в себя. Твой ангел… тебя не… простит. Вместо ответа Безымянный творец стянул футболку и отлепил часть пластырей, показывая надпись, хорошо различимую в неоново-белом хирургическом свете лампы, висящей прямо над ними. Звериные, красные от лопнувших капилляров глаза Корна распахнулись во всю ширь от шока и боли. Он даже попытался отшатнуться, но цепи по-прежнему держали крепко — за этим неотлучно присматривал Пит, чтобы не испортить палачу всю картину. — Ты… — В любой ипостаси. В любой жизни. В любом мире. Только он, — Безымянный творец любил Порче так же сильно и преданно, как Ким и Вик, пусть и восседая в самой глубине сознания. Мечтал о его прикосновениях, радовался улыбке, совсем как ребенок, получивший долгожданную сладость. Младший сын опаснейшего мафиозного семейства страны полностью, от и до пропитался любовью к светлому мальчишке, и только это чувство еще держало Безымянного творца на плаву, позволяя творить, не скатываясь в глубины настоящего беспробудного безумия. — Ты слаб. Променял родного отца на… податливую дырку… Порш рванулся вперед, собираясь заткнуть болтливый рот старика, но его с двух сторон удержали Вегас и Кинн. Безымянный растянул искусанные губы Кима в еще более светлой и нежной улыбке. — Ты никогда не был нам отцом. А он — всегда будет ангелом, даже если лично всадит в меня всю обойму. Я заслужил, и я умею платить по счетам, в отличие от тебя. Новые штрихи легли на бедра поверх старых шрамов от пуль и ножей. Корн взвыл от сильной боли и изогнулся на цепях, но творец продолжил, равнодушный к крикам и полностью увлеченный своей задумкой. Корн пытался умолять. Обращался по очереди к каждому из людей, оставшихся в подвале, но те либо отводили взгляды, либо отворачивались, либо и вовсе сплевывали в его сторону, выражая ненависть и презрение. Потом он начал ругаться, поливая всех подряд отборной грязью. Затем попытался подкупить протоколами, которые должны были вступить в силу после его смерти. — Не бойся, папа, о моих художествах знали только я, ты и трое твоих людей. Сейчас они кормят рыб на дне Чаупхраи, а Чан никому не скажет, потому что он — наша верная крыса в твоем окружении. Мы подкинем твой изувеченный труп твоим же друзьям-итальянцам, объявим им вендетту и избавимся и от тебя, и от них. Как тебе идея? — Ублюдок!.. Ты не посмеешь… — Ты сам меня этому научил. Выращивая в доме льва, будь готов к тому, что однажды он укусит тебя всерьез. — Я проклинаю тебя и весь твой род! — Наш род, папа. Я ведь твоя кровь, — мягко поправил творец, на секунду отвлекшись от работы и погладив окровавленными пальцами мягкую щеку мужчины, сходящего с ума от боли. — И для того, чтобы по-настоящему кого-то проклясть, ты должен быть чистым. И я должен быть чистым. Но мы оба — твари и друг друга стоим. — Кимми… пожалуйста… я же люблю тебя… — на щеках Корна заблестели неподдельные слезы. Он был весь истерзан, перепачкан кровью и забрызган слюной, и впервые на памяти сыновей и племянника открыто умолял о чем-то. Творец замер, настороженно наблюдая за своей жертвой. Снова погладил его по щеке, следя за тем, как капелька крови течет по коже точно такого же оттенка, что имел он сам. Это было завораживающе, эстетично, извращенно-красиво, и он даже ненадолго залюбовался своим лучшим творением. Но перед внутренним взором появилась другая картинка — смуглая тонкая рука, с неожиданной силой дергающая руль машины на себя. Едва заметный белый шрамик на пальце. Обезображенный труп вместо улыбчивого и нежного подростка. — Тот ролик с Порче был постановкой. Но я знаю, что он и правда сделал бы так, потому что любит Порша. Я знаю, что Кинн закроет Порша собой, потому что любит. Я знаю, что Вегас позволит Питу сделать с собой все, что угодно, чтобы заплатить за прошлые грехи, потому что любит, — заговорил Безымянный творец, и в его голосе — мелодичном и хорошо поставленном голосе Кима — отчетливо прозвучали ноты грусти и тоски по упущенным возможностям. — А ты нас никогда не любил. Мы просто твои пешки, игрушки, марионетки. Слишком поздно играть хорошего родителя, папа, тебе все равно никто не поверит. — Тварь! — лицо Корна мгновенно изменилось, когда он понял, что все-таки проиграл. Он начал бешено вырваться и сопротивляться, но творец уже закончил свою инсталляцию и поставил жирную точку слева между третьим и четвертым ребром. — Позволишь мне финальный штрих? — Прошу, кхун Нампын, — Безымянный творец с поклоном отошел, отбрасывая скальпель в угол и вытирая руки чистой тряпкой, которую ему подсунул Порш. Нампын, все это время не отрывавшая взгляда от процесса создания «картины», вышла вперед и снизу вверх посмотрела в глаза Корна, горящие нечеловеческой яростью. — Ты не заслуживаешь такого легкого конца. Была бы моя воля, и твоя смерть растянулась бы на недели, мы оба знаем, что я могу это организовать. Но твои дети к тебе милосердны, да и время поджимает. Надеюсь, в следующей жизни мне удастся найти тебя и превратить твою жизнь в ад, как ты поступил с моей, — тонкая нежная рука поднялась и опустилась плавным, мягким движением, похожим на балетное па. Нампын отвернулась и отбросила скальпель в тот же угол, что и творец. Корн бессильно повис на цепях, кровь из издевательски-широкой «улыбки» на горле почти не текла. Ким выпал в нормальное состояние рывком. Вот он с искренним удовольствием от хорошо проделанной работы смотрит на свою инсталляцию, а вот у него уже подгибаются колени и к горлу подступает тошнота. — Тихо, парень, тихо, — чья-то большая теплая рука успокаивающе погладила Кима промеж лопаток, пока вторая дала надежную опору, чтобы подняться на дрожащие и разъезжающиеся от слабости ноги. Воздух в помещении, спертый и влажный, остро пахнущий кровью и стерилизующими средствами, забился в легкие, мешая сделать хоть один желанный и нужный вдох. Белая лампа, похожая на те, что ставят в операционных, во всех неприглядных деталях осветила истерзанное тело на стуле. Все еще сильные руки, что когда-то качали Кима и подсаживали на широкие плечи, уныло повисли на стальных цепях. Голова Корна уныло свесилась ему на грудь, скрывая порез на шее. Слово «traditore», означающее «предатель» на итальянском, многократно выписанное на груди, руках, лице, бедрах, даже стопах, рябило в глазах, сливаясь в одну ужасную в своей жестокости картину. Кима снова едва не вывернуло, и кто-то крупный, сильный и пахнущий очень знакомо и приятно вывел его по ступенькам на свежий воздух, оттаскивая подальше от подвала и поднося к дрожащим губам стакан с водой. — Пей, малой. — Вывернет, — отвернулся от подношения Ким, стараясь не шевелиться лишний раз. — Вывернет — уберем, пей. Ким схватился за прохладный гладкий стакан, только сейчас начиная чувствовать сильную жажду. Разумеется, не прошло и минуты, как вода вернулась обратно, благо кто-то заботливый и предусмотрительный вовремя пододвинул к нему мусорное ведро. Новый стакан воды — новый приступ рвоты. Когда в желудке не осталось даже едкого сока, а Ким смог кое-как проморгаться и отереть со лба ледяную испарину, то обнаружил сидящего рядом Порша, бережно придерживающего его волосы в кулаке, чтобы не изгваздал. — П-Порш?.. — Меньше всего на свете Ким ожидал увидеть рядом с собой этого человека, да еще и с таким сосредоточенно-взволнованном выражением на красивом смуглом лице. — Норм? Очухался? Еще водички? — Нет, не надо… Ты почему… здесь? — Ким с отвращением отодвинул от себя наполовину заполненное ведро и очередной стакан воды, который ему любезно протягивал кусающий губы Пол. — За тобой присматриваю, волосы вот тебе держу, — как само собой разумеющееся пояснил Порш, осторожно зачесывая назад спутанные и влажные от выступившего пота пряди Кима. Повернулся к Полу, сверкая раскосыми фениксовыми глазами, унаследованными от матери: — Намути резинку, бро, и ведро прихвати. Когда телохранитель скрылся за углом, выполняя просьбу, Порш помог Киму пересесть в более удобную позицию, опирая его спиной на стенку под окном. — И давно ты эту хрень сделал? — Какую? — Тут, — Порш указал Киму на грудь в районе сердца, впрочем, не касаясь самой ткани. — Вчера вечером. Когда мне сказали, что Че… Глаза Порша стали похожими на два черных колодца в никуда. Киттисават глухо охнул, выругался под нос, да так, что у Кима мелькнула мысль записать заковыристый сложносочиненный оборот хотя бы на диктофон. Повернулся обратно, глядя на младшего мафиози со сложной смесью из сожаления, вины и грусти на лице. — Извини, малой. Мы не подумали, что ты настолько остро отреагируешь. Че сказал, вы поругались, и ты ушел, а потом вроде бы песню прислал и… Стой, Че про раны знает? — Мне ваша мать их штопала, — подтвердил Ким, и Порш натурально схватился за голову, потягивая смоляные пряди в разные стороны. — Пиздец мы проебались, конечно… Правда, прости, бро. — Вы успели вовремя, — отозвался Ким, еще немного показывая настоящего себя перед Поршем — то ли чтобы вызвать еще большее чувство вины и тем самым мелочно и низко отомстить, то ли чтобы прояснить все точки над «i», пока они находятся в подвешенном состоянии и могут это сделать без старых ненужных обид. — После того, как я угробил бы отца, я бы и сам… Без Че — не жизнь. Порш подобрался, как хищная кошка перед прыжком, и окинул спокойного Кима потяжелевшим взглядом. Тот в ответ только развел руками, показывая, что ничего за душой прятать больше было нечего. — Порш, я знаю, то, что я делал в подвале… это не коснется Че, я клянусь. Я наизнанку вывернусь, но он этого не увидит. — Че попросил фото финального… состояния. Я не стал отказывать, — отвел взгляд Порш, испытывая не то стыд, не то смущение. — Какого хуя?! — мгновенно взвился Ким. По его мнению, да и по всем законам логики и здравого смысла, Порш должен был держать своего неискушенного и доброго младшего брата как можно дальше от всего этого пугающего и кровавого мафиозного дерьма, а не макать в него по самую макушку из-за простой просьбы. — Как он? Может, отправить туда врачей? Нахуй ты вообще это сделал? — Ты никогда не думал, что Че тоже хочет отомстить? Что у него, как и у меня, отобрали счастливую жизнь с любящими родителями, нормальное детство не в нищете. Каждые выходные сраные коллекторы дяди разносили дом на запчасти, чтобы мы поскорее вернули чужие долги. Это с нами сделала твоя семья, Ким, — смущение Порша сменилось жестким, уверенным выражением собственной правоты, что очень ему шло, делая похожим на отпрыска потомственной аристократии. — Иногда я смотрю на Кинна, и во мне ворочается это темное жадное желание отобрать у него самое дорогое, как его семья поступила с моей. Но потом я вспоминаю, как он закрыл меня собой в лесу от пули, как отпустил, хотя не должен был, как готовил мне еду, не умея этого делать, как до сих пор позволяет на себе спать и носит меня на руках от ванной до кровати. Кинн — не Корн, я это понял, принял и смирился. Я правда не знаю, что видит Че, когда смотрит на тебя. Ты круто облажался, ты сделал ему невероятно больно. И, по-хорошему, я должен был уже давно выбить из тебя дерьмо и сломать пару-тройку костей, но твой ангел-хранитель слишком сильно тебя любит и бережет. Цени это, блять, и не смей больше его обижать. Ким непроизвольно потер ноющую грудь и тут же получил по рукам от Порша. — Мне-то все равно, хоть исчешись весь, но Порче потом с нас обоих шкуры спустит. — Он знает, кто?.. Ким не стал бы больше лгать Че и ответил на прямой вопрос, если бы тот его задал. У него оставался еще маленький, призрачный шанс спрятаться за фигурой сумасшедшего Вегаса, урвать хоть немного счастья и внутреннего света Че. Но сволочной Порш, как всегда, отработал на все сто и добил и без того поврежденное волнением последних дней сердце Кима, втыкая слова, словно ядовитые стрелы: — Знает. Он спросил — я ответил. — Блять, — Ким закрыл лицо руками и скрутился вокруг поджатых к груди коленей, пряча от Порша мелькнувшие на глазах непроизвольные слезы. «Ладно. Он меня возненавидит и будет бояться, но он хотя бы живой. Я прожил вдали от него эти полгода, я смогу жить и дальше, я смогу», — мелькали в голове разрозненные мысли, словно цветная карусель. Но все самовнушение развалилось на глазах, как хлипкий карточный домик, ведь на губах Кима огнем горели несколько сорванных украдкой неглубоких поцелуев, а тяжесть Порче все еще иллюзорно давила на бок. — Эй, ты в порядке? Ведро вернуть? — Порш робко тронул его за локоть, пытаясь привлечь внимание. — Зачем ты ему сказал?.. — Ким и сам от себя не ожидал настолько сильной и неконтролируемой детской обиды. Даже поднял голову от колен, чтобы возмущаться старшему Киттисавату в лицо: — Он меня теперь совсем возненавидит! Я понимаю, что заслужил, но ты не мог бы со своими откровениями еще хоть чуть-чуть подождать? Порш как-то слишком быстро оказался рядом и уткнул Кима лицом в переход между теплой шеей и широченным твердым плечом, прикрывая от появившегося на другом конце коридора Пола. — Спасибо, бро, помоги им там, окей? Пол послушно ушел в сторону подвала, а Порш пересел поудобнее, продолжая с силой придерживать голову Кима одной рукой у своего плеча. — Ты плачешь, Ким, — заметил он тихо и как-то слишком спокойно в ответ на слабые недовольные трепыхания младшего мафиози. — И я сказал ему потому, что хочу, чтобы Че делал этот выбор с открытыми глазами. Знаешь, кстати, что он мне написал? — Что?.. — Спросил, в порядке ли ты. Попросил позаботиться о тебе и не давать тебе чесаться. — Твой брат — ангел, — всхлипнул Ким, которого наконец размазало долго сдерживаемыми эмоциями. Разом навалились и усталость от бесконечной работы, и третьи сутки на ногах, и истрепанные нервы, и осознание, что маленький ангел жив и его больше не тронут, и мысль, что угроза миновала и можно выдохнуть, позволяя себе слабость. Однако Киму, как назло, не дышалось. Он жадно хватал воздух приоткрытым ртом, пытаясь не скатиться в позорную для сына мафии паническую атаку, а добрый и понимающий, несмотря на взрывной характер, Порш участливо массировал ему ледяные руки и просил дышать вместе на счет. Слева Кима подхватили сухие надежные руки, и он, убрав пелену слез с уже начавших некрасиво опухать глаз, узнал непривычно спокойного и адекватного Кхуна. — Все хорошо, малыш. Хиа’ рядом. Хиа’ тебя защитит. Ты справился, мой милый, ты со всем отлично справился. Ким со сдавленным стоном уткнулся брату в плечо, а Кхун кивнул Поршу, сообщив, что дальше справиться сам. Отвел Кима к себе, помог вымыться под душем, напичкал под завязку успокоительным, сытными легкими снеками и горячим шоколадом. Позаботился о нем, совсем как в детстве, переодев перед сном в мягкую, приятную к телу пижаму и заплетя на порядочно отросших волосах крохотный колосок. Устроил в своей кровати, у себя под боком, врубил на заднем фоне какое-то глупое ток-шоу с периодическими аплодисментами и вспышками тупого неуместного смеха. Да еще и поглаживал по спине медленными, медитативными движениями, окончательно вернув их обоих лет на пятнадцать назад, когда испугавшийся кошмаров Ким прибегал к нему прятаться, тайком от отца. Поддавшись давно забытой нежности и ощущению дома, Кимхан приткнулся к боку брата и закрыл глаза, глубоко дыша его запахом и кутаясь в тепло. Сон сморил его плотной пеленой, придя на зов усталого организма и принятых таблеток.***
Когда Ким очнулся, то первые минуты две просто лежал на непривычно мягком матрасе, пялился в потолок чужой комнаты, украшенный флуоресцентными звездами, и пытался сообразить, где он вообще находится и почему так зверски болят голова и грудь. Тяжелые темно-фиолетовые шторы были плотно задернуты, и понять по солнцу, который час, не представлялось возможным. Ким со стоном сел, потер виски и, кряхтя, как столетний дед, направился в ванную, чтобы немного привести себя в порядок. Надпись на груди живо оживила дремлющие на подкорке воспоминания, заставив неловко пошатнуться и вцепиться в край ванны. На полочке возле зеркала, помимо запечатанной зубной щетки, лежала аккуратно сложенная вдвое записка с указанием таблеток и дозировок, написанная знакомым аккуратным округлым почерком, так непохожим на вытянутую и худощавую фигуру владельца. Ким, тихо шипя, профессионально и четко обработал раны. Почистил зубы, умылся, переоделся в предусмотрительно оставленные на кресле спортивные штаны и лонгслив и выполз в коридор. Все встречные охранники косились на него как на сумасшедшего. Ким ежился, но терпел, только спросил, где искать Кинна. Как выяснилось, он беспробудно продрых почти сутки — сказались сильнейшее нервное напряжение и физическое истощение. Все сопричастные удачно собрались в столовой за большим круглым столом, словно вытащенным из легенд о короле Артуре. Первым его заметил Макао и молча потянулся к телефону, зачем-то делая несколько фото. Во все глаза уставился Пит, на коленях которого устроился Венис, весело гулящий и пачкающий слюной салфетку на шее. Затем Вегас проследил за ошарашенным взглядом своего негласного супруга и подавился красным вином, откашливаясь в сторону. Следом за Вегасом к Киму повернулись все остальные: изо всех сил старающийся сдержать смех Кинн, ошарашенный Порш, почему-то сидящие со всеми за столом Арм и Пол, каменно-спокойный Чан, довольный Кхун и даже Нампын, по чьим тонким губам скользнула лукавая полуулыбка. Не хватало только Че, но Ким тут же расслабился, когда со спины его нежно обняли знакомые до последнего шрамика любимые руки. — Тебе очень идет эта прическа, пи’Ким. Молодит, — Че выглядел, как лукавый чертенок, и, кажется, совсем Кима не боялся, так что от сердца у старшего немного отлегло. Следом пришло осознание подставы, и Кимхан выругался себе под нос, ведь, покидая спальню брата, он так и не расплел долбаный колосок на голове. — Привет, ангел, — Ким попытался притянуть Че к себе, но тот отшатнулся, упираясь рукой в его плечо. — Стой, где-то болит? Ким тут же насторожился и уже повернулся к ближайшему незнакомому мордовороту у двери, чтобы тот привел врача, но ладошка Че помешала, ложась на губы в останавливающем жесте. — Я люблю тебя, пи’Ким, надеюсь, ты не будешь сильно злиться. — За что, Че? — Ким заводился все сильнее, тревожась за возлюбленного, пока тот нервно колупался в своем телефоне. — Вот. Если бить решишь, то не в грудь, это пока больно. Ким опустил взгляд на повернутый к нему телефон. На экране отображалось фото: не особо рельефная смуглая мужская грудь, на которой поверх сердца было выбито черными густыми чернилами лаконичное «WIK». Он с минуту тупо втыкал на фото, пытаясь сообразить, чье оно. Перевел непонимающий взгляд на Че, напоролся на очертания повязки под футболкой и с обреченным стоном уткнулся носом в плечо своего ангела. — Почему тебе можно, а мне нельзя? И вообще, я совершеннолетний и с первого взгляда на тебя хотел ее сделать. — Там же очень больно же, Че, — пробубнил Ким, одновременно и польщенный, и недовольный самоуправством парня. — Тебе тоже было больно, пи’, я даже представить боюсь, как, — Порче глубоко вздохнул, усмиряя эмоции и потрепал Кима по красиво заплетенному затылку. — Никогда больше так не делай, придурок. — И ты, — Ким наклонился и невесомо поцеловал грудь Че поверх футболки и повязки. Подросток покраснел до корней волос и с тихим писком отшатнулся назад. Ким решительно взял его за руку, переплел пальцы и отвел к столу, вежливо отодвигая стул рядом с Поршем. Сам он при этом оказался рядом с Нампын, что было слегка… неуютно, особенно после вчерашнего кровавого представления. Че весело трещал о чем-то с Поршем и Макао, умудряясь одновременно и говорить, и есть, да еще и на тарелку Кима подкладывать аппетитные кусочки из общих блюд. Нампын невозмутимо налила в стакан Кима сок, и тому только и оставалось, что благодарно поклониться. — Спасибо, кхун Нампын. — Кхун мэ*. — Кхун мэ, — как попугайчик повторил за ней Ким и осекся, воззрившись на женщину, как на внезапно ожившую статую Будды, еще и рассказавшую прихожанам храма очень неприличный анекдот. — Ты — парень моего сына, привыкай называть так. — Спасибо. Вы разве не… я вчера… — Это не коснется Че, — спокойно сказала Нампын, не отрывая внимательного взгляда от лица Кима. Она не спрашивала — утверждала, откуда-то точно зная, что Ким больше не обидит ее дитя. — Не коснется. Никогда. Я клянусь, кхун мэ, — почти прошептал Ким, находя и сжимая под столом ладошку Порче, чтобы вцепиться в нее, как в якорь. — Все хорошо, пи’Ким, все хорошо. Я здесь, я с тобой, — Порче, заметив его нервозность, бесстыдно прижался к боку — теплый, живой, ласковый. Ким на автомате поцеловал растрепанную макушку и дождался ответного нежного поцелуя в щеку, сдобренного заботливым, отчасти менторским тоном: — Кушай побольше. Тебе нужно восстановиться. Ким повторно поклонился Нампын, насколько это было возможно с тесно прижатым к нему Порче, и вернулся к трапезе, запихивая в рот первую попавшуюся еду, вкуса которой не чувствовал. Все происходящее до сих пор казалось ему странным сном, но Че в руках был до одури реальным и родным. Ярко, сладко, невыносимо приятно и знакомо пах апельсинами и солнцем, а его звонкий голос отдавался в костях Кима легкой вибрацией. Разумеется, оставались еще незаконченные и нераскрытые протоколы Корна, проблемы с бизнес-партнерами и целое море нововведений и изменений в личном составе работников, но Ким знал, что все вывезет. Ведь к его боку жался почему-то простивший его Порче, а за большим круглым столом устроилась семья — неправильная, странная, местами безумная, но настоящая семья, готовая бороться вместе с ним и за него. И все же оставался один вопрос, который терзал его любопытство не хуже злобного овода. Повернувшись к спокойно завтракающему по левую руку от него Арму, он уточнил, казалось бы, тихо, но услышала его вся столовая: — Эй, Арм, а как вы Кхуна между собой называете? Ну, какая птица? Технарь подавился кашей, его светлая кожа приобрела приятный бордовый оттенок. Тоже покрасневший до корней волос Пол рядом с ним бессмысленно суетился, похлопывая друга по спине и не поднимая взгляда от стола. И так бы продолжалось еще очень долго, но Кхун спокойно придвинул к технарю свой стакан с водой, погладил его по спине, успокаивая, повернулся к Киму и произнес: — Если я их бешу, то зовут Дин-Доном, если все спокойно и хорошо, то я — попугайчик. Если же мне плохо или у меня приступ… — То мы всегда рядом, чтобы вам помочь, — выпалил прокашлявшийся Арм и накрыл руку Танкхуна своей, подтверждая сказанные слова. Танкхун несколько секунд молча смотрел на это переплетение, а затем с тихим, трепетным, влажным всхлипом уткнулся лицом в плечо телохранителя, пряча от семьи заслезившиеся глаза. Пол крепко обнял расчувствовавшегося мужчину с другой стороны, привычно предложил попить водички или посмотреть дораму. Кхун засмеялся сквозь слезы и прижался к обоим своим добровольным надсмотрщикам, обнимая их за шеи: — Спасибо, ребята. Правда, я … так благодарен, что вы у меня есть. Из уст Танкхуна это было сильнейшее признание, равноценное более банальным «вы мне дороги» и «я вас люблю». Арм и Пол переглянулись, ведя долгую беседу на уровне жестов, полуулыбок и взмахов ресниц, и перевели выжидающие взгляды на ошарашенного картиной Кинна, как на нынешнего главу семьи. Который настолько впал в прострацию от происходящего, что Поршу пришлось толкать его в бок локтем и с намекающей улыбкой кивать в сторону терпеливо ждущих разрешения мужчин. Кинн помотал головой, разгоняя мысли, как часто делал, будучи еще совсем малышом, окинул брата долгим взглядом и решительно кивнул, давая телохранителям карт-бланш. Ким вполне одобрил такой выбор: верность семье эти двое уже не раз доказали во всевозможных передрягах, и, после ухода Пита с должности, никто кроме них не смог бы лучше позаботиться о своевольном, сломанном и экспрессивном Кхуне. — Выбери кого-то из нас, Танкхун, — попросил Арм мягко, но в его глазах застыла хорошо различимая грусть из-за грядущих изменений. Так было бы правильно для всех, только Кхун имел право выбирать между ними. Пит уже открыл рот, чтобы предложить проигравшему работу в побочной семье, подальше от дома главной, как Танкхун медленно оторвался от мужчин, внимательно посмотрел на обоих и бесстыдно выдал: — Вы совсем идиоты? Вы мне оба нужны. И я в курсе, что вы пару раз по пьяни друг с другом, теперь втроем и на трезвую попробуем. Такой безумный, но вполне рабочий на деле план мог предложить только неординарно мыслящий Танкхун, которому всегда класть было на правила и запреты что общества, что Корна. Он и раньше умудрялся находить выход из ситуации, даже если она казалась безвыходной. Отец запретил заводить животных в доме? Не вопрос, купим безмолвных и тупых, но статусных и заоблачно дорогих карпов, которых после периода размножения можно будет незаметно сбывать на черный рынок и получать прибыль исключительно в свой карман. Следить за делами семьи на банкетах и присматривать себе будущую жену? Отлично, Кхун будет, но по пути вырядится в нечто такое, от чего все порядочные женщины, подходящие по возрасту и статусу, разбегутся куда подальше за две секунды. Вот и теперь Кхун решил не ограничиваться одним выбором, а взять все и сразу. — Вы… ты… ты уверен? Ты правда хочешь? — Арм взял Кхуна за плечи и повернул к себе, бегая взглядом по лицу, с которого уже начала сходить краснота от слез. — Конечно, уверен, глупый Арм. Вы оба — мои. А я… — мужчина очаровательно замялся и закопался в карман домашнего кардигана, доставая небольшой длинный пенал, обитый серым бархатом. — Вообще, это должны были быть браслеты дружбы, мне в очередной раз поплохело после последнего приступа, хотелось купить что-то яркое и красивое, порадовать себя. Да и когда Пит ушел, легче не стало, так что… вот. Кхун раскрыл пенал и вытащил из него первый браслет. Тонкая платиновая цепочка в виде трех переплетенных нитей с подвеской посередине в виде маленького синего камушка выглядела дорого и роскошно. Кхун протянул руку к Арму, тот как завороженный вложил в узкую ладонь свою — грубую и большую, позволяя Танкхуну закрепить на запястье подарок. Второй браслет отличался от первого только цветом камня — он был ярко-алым. Третий браслет с прозрачным камушком Пол и Арм закрепили на своем господине сами. — А зеленый переплавим. Прости, Питти, у тебя теперь свой муж есть. — Конечно, кхун… пи’Танкхун, я все понимаю и не злюсь. К тому же, мне мой муж свои подарки дарит, они мне куда ценнее любых украшений, — Пит оттянул в сторону ворот футболки, показывая несколько крупных засосов. Если бы Ким по долгу службы у отца не знал про пристрастия Вегаса в постели, он бы решил, что Пит специально сделал их пылесосом, чтобы похвастаться. Скулы Вегаса очаровательно порозовели от смущения, а Пит с тихим смешком чмокнул его в середину румянца и что-то прошептал на ухо, от чего у лидера побочной семьи глаза вспыхнули темным довольным пламенем. Ким прижал ладонь к слабо ноющей и внутри, и снаружи груди. Вскользь брошенный взгляд на счастливого и словно греющегося от чужих хороших эмоций Че в очередной раз подтвердил то, что Ким знал уже очень и очень давно — без этого мальчишки ему просто не жить. На секунду подумалось, что это мама-католичка прислала сыну из своего Рая ангела-хранителя, способного оживить истерзанное сердце и наполнить одинокую и холодную жизнь новым смыслом. Ким, прикрыв глаза, прошептал короткие слова благодарности на французском и уловил на губах мимолетный поцелуй, которым чуткий Че попытался его успокоить и поддержать. Ким мысленно поклялся, что больше его ангел не пострадает, и с удовольствием ответил, нежа мягкие податливые половинки под смешки и беззлобные шуточки всей семьи. Если нужно — он станет для Порче живым щитом, больше никому и никогда не позволит ему навредить. Не даст самому себе снова поранить хрупкое, хрустальное сердце доверчивого и доброго парня, по случайности попавшего в темный и мрачный мир Кима. Солнечный луч упал прямо на миловидное лицо Порче, подчеркнув расцветающую, только-только начинающую раскрываться красоту. Ким оставил россыпь мелких поцелуев на гладких щеках, поражаясь открывшейся в себе невероятной тактильности, и залюбовался своим парнем, ловя такой же восхищенный и влюбленный взгляд в ответ. Кажется, теперь его жизнь наконец налаживалась, и болезненная, горящая огнем надпись поверх сердца только подтверждала готовность их обоих к переменам.