***
Марко вспомнил, что у Жана всегда были проблемы с выражением позитивных эмоций. Тот с самого детства был хмурым букой, на чьём фоне улыбчивый Марко смотрелся ещё солнечней. Но тем не менее у того получалось заставлять друга смеяться. Нечасто и всегда, когда они были наедине, но всё же. Всё изменилось в тот проклятый день, когда Жан позвал его на прогулку. Они шли по краю парка, и Кирштейн краснел так, будто проглотил петарду и старался не взорваться. Но в конце концов эта хмурая королева драмы остановила Марко, схватив его руками за предплечья. И, опустив голову, начал что-то бормотать. — Что? — уточнил Марко. — Я не расслышал. — Пфф, — Жан набрал воздуха в грудь и поднял голову, — ты мне нравишься! Он был красный, как вареный рак. Марко, тоже покрасневший до макушки, хотел ответить тем же, как услышал оглушительный свист. Рефлекторно он оттолкнул друга, а дальше последовали боль и темнота. Проснулся он уже в больнице, неспособный даже поднять руку или открыть рот. Только утром зашедшая медсестра заметила, что больной не спит. А дальше вызов врачей и матери, их долгий разговор за стеклом и… — Марко, дорогой, — осторожно начала она, — тебя сбила машина, ты ударился головой и впал в кому, прошло три года… Эти слова послышались Марко глупой шуткой, но это был не конец. — А-а-а-н? — рот, ещё вчера работавший прекрасно, отказывался выдавать нужные звуки, но мать его поняла. — Жан? Оу, — задумалась она на мгновение, и по спине Марко прошли мурашки, за эту секунду он уже представил, что его почти парня тоже задело машиной, но всё оказалось иначе. — Жан… Первые полгода он не отходил от твоей постели, но потом… Он стал появляться через день, потом раз в неделю, потом — в месяц и в конце концов перестал приходить вовсе. Я думала, он будет изредка звонить и спрашивать, как ты, но этого не произошло. Я не видела его лично уже года два, но слышала, что он нашёл себе милую девушку. Думаю, он просто пошёл дальше, — его мать всегда была сплетницей и стала рассказывать слухи, не замечая как по лицу её сына бегут дорожки из слёз, которые Марко не имел сил стереть.***
Последующие дни Марко не помнил. Врачи кормили его супами и пюре с ложечки, разминали ему руки и ноги, иногда спрашивая о состоянии, и он слушался. Послушно ел и пил, пытался заставить работать отсутствующие мышцы и не чувствовал ничего. Его лечащий психиатр боялся, что долгая кома повредила мозг, но проблема была не в нём, а в том, что Марко ничего было не нужно. В груди образовалась дыра, но ему было слишком больно, чтобы ощутить её. Мать рассказала ему, что не только Жан перестал им интересоваться. Саша, Конни, которых Марко считал друзьями, Эрен, Армин, Микаса — нёрды, ну, может, не друзья, но приятели, в крайнем случае товарищи по интересам, никто не приходил к нему последние два года. Дольше всех продержался как раз Жан, но и он продолжил жить. И Марко не мог его винить, всё же у Кирштейна была жизнь, никто не поставил её ему на паузу из-за комы друга. Но теперь, потеряв всё и всех за, казалось бы, одну ночь, Марко понятия не имел зачем ему вообще продолжать существовать. Чисто чтобы не расстраивать маму, он продолжил реабилитацию, а после та настояла, чтобы он попробовал написать экзамены «для мозга», и так как Марко и раньше был послушным зубрилой, он их сдал, случайно поступив в местный колледж. Как выяснилось, страховка покрывала не только лечение, но и обучение для инвалидов и даже позволила получить электро-инвалидную коляску. Марко понятия не имел, зачем ему колледж, если будущего у него нет, но послушно следовал указаниям.***
С момента пробуждения он всё ещё не чувствовал ничего и думал, что так теперь и будет жить, а потом в кафетерий, где шёл обед, вошёл он. Высокий, поджарый, с длинными русыми волосами, бородкой и хмурым взглядом — Жан Кирштейн собственной персоной. Марко показалось, что он снова умер. Его бывший друг и почти парень был прекрасен, тем больше за него был рад Марко и тем больнее ему было от того, что этот холеный красавец больше его не любит. Это ведь для Кирштейна прошли три года, за которые он свыкся с комой Марко, отпустил и нашёл девушку, для Бодта же прошла одна ночь. Ночь, накануне которой Жан признался ему в симпатии, и Марко хотел ответить тем же, но не успел. Пюре, которое он медленно мешал пластиковой ложкой, больше не вызывало желания его съесть. Инвалид вытащил ложку, закрыл баночку и выехал из кафетерия.***
Дни потянулись один за другим, и Марко нет-нет, да бросал взгляды на столик, где сидела компания, к которой он когда-то принадлежал. Подходить к ним он не планировал. У них есть жизни, в отличие от него, и Марко не собирался отравлять своим запахом мертвечины их существование. Ну, так он думал, пока однажды колесо коляски не застряло в трещине по дороге в главный корпус. У него не было сил даже встать, не то что вытолкать коляску из дырки. Но, на счастье, ему помогли, подтолкнув сзади. — Эмм, спасибо, — тихо поблагодарил Марко и обернулся к своему спасителю. — Не за что, — ответил ему Жан, и его красивые волосы блеснули на солнце. Марко мгновенно покраснел и включил мотор, уезжая как можно дальше.***
С того дня он то и дело ловил на себе взгляды с того самого стола в кафетерии. Конечно, чаще всего на него смотрел Жан, но иногда поглядывали и остальные. Марко очень надеялся, что скоро это закончится, пока в один день… Он стоял в коридоре, когда дверь лекционной распахнулась, и Саша вылетела из неё. — Скорей идемте кушать! — позвала она. — Да давай, Жан, — ехидно присоединился к ней Конни, — если придем пораньше, сможешь подольше позалипать на своего инвалида. — Заткнись, лысая башка, — зарычал выходящий Жан. — Ой, да брось, все заметили, что ты на него смотришь, — хмыкнула Саша. Они ушли, не заметив его, а Марко с того дня перестал посещать кафетерий.***
И, казалось бы, вот сейчас его жизнь войдёт в привычное русло, но прошла неделя, и Марко вынужден был проехать мимо проклятых дверей, мимо Жана. Но, как только парень уже подумал, что обойдется, высокий и хмурый красавец, помахав рукой, встал прямо перед коляской, мешая проехать. — Э… — красноречиво начал он, — слушай я знаю, что мы не знакомы, но, может, ты хотел бы посидеть с моей компанией? — заметив выражение лица Марко, он осёкся и начал бормотать: — То есть не обязательно с ними, можно и только со мной, — глаза Марко стали ещё больше, и Жан окончательно растерял навыки коммуникации, — эм… ну… вот… пожалуйста? Опустив голову, Марко покачал ей и попытался объехать Жана, но тот был нехарактерно упрям, снова встав перед коляской, мешая ей проехать. Подняв глаза, он увидел, что лицо бывшего друга исказила гримаса: зрачков было почти не видно, рот перекосило, его губы дрожали. Но это был не страх и не отвращение, а что-то, что Марко уловить не смог. — Эй, — Жан собрал остатки здравомыслия, — слушай, я знаю, каким крипом кажусь, но мне правда нужно узнать, как тебя зовут, или я окончательно сойду с ума. Ты похож, — в его голосе послышались слёзы, — на одного человека, и он… — голос дрогнул. — Просто скажи своё имя, и я от тебя отстану. Марко покачал головой, не смотря на Жана, и снова попытался объехать его. Но неожиданно тот упал на колени, став смотреть в лицо инвалида снизу вверх. — Пожалуйста, — губы Жана продолжали дрожать, — пожалуйста, только имя, мне кажется, будто я смотрю в лицо призраку. — У меня нет имени, — тихо пробормотал Марко, он тоже был слишком на нервах, чтобы придумать правдоподобную ложь, поэтому сказал первое, что в голову пришло. — Ну пожалуйста! — взмолился Жан. — Я не могу… это слишком… — Эй! Марко! Помощь нужна?! — закричали сбоку, и Жана оттянули от коляски два крепких парня. Братья Миша и Лев, с которыми Марко познакомился в больнице, относились к нему немного покровительски. — Сгинь, чудила, — кинул Миша опешившему Жану, но тот словно и не чувствовал чужих рук на своих. — Марко? — вместо этого пробормотал он. Он стал отчаянно вырываться из хватки, желая вернуться к коляске, но держали его крепко, так что Марко пришлось вмешаться: — Отпустите его! Не надо! — Уверен? — уточнил Лев и Марко кивнул. — Ладно, — хмыкнули братья, но Миша добавил: — Ну смотри у меня. Но Жан его не слышал и, уже не сдерживаясь и не стесняясь, снова подбежал к коляске, упав на колени. Он положил руки на щеки Марко, поднимая его лицо и осматривая его, словно искал какое-то сокровище на потрепанной пиратской карте. — Марко… Бодт… это правда ты? — тихо спросил Жан. — Да, — инвалиду ничего не оставалось, кроме как честно ответить. — Марко… — по лицу Кирштейна побежали слёзы, но он их и не заметил, — Марко… — он поднялся и обнял хрупкое тело в сильной хватке здоровых рук, — Марко… Жан долго не мог не успокоиться. Слёзы лились потоком, дрожь его рук Марко ощущал всем телом, но Кирштейн словно боялся отпустить его. Иии… Марко не понимал, почему его имя и появление вызвали такую бурю эмоций. Разве не он сам отпустил его, продолжив жить? Разве не он забыл о признании перед аварией и нашёл новую любовь? Марко не понимал. А Жан был слишком не в себе, чтобы его спрашивать. Но, как только Кирштейн немного успокоился, Марко решил честно спросить, ему вся ситуация казалась очень странной. — Жан, в чём дело? Да, я вышел из комы, но почему ты такой… — сложно было подобрать нейтральное слово, — эмоциональный? — Эмоциональный?! — крикнул Жан, и громкий звук заставил Марко сжаться. Лицо Кирштейна упало. — Я не… прости, — он понизил голос, — но ты… И здесь… Это невозможно. — Хм, — хмыкнул Бодт, — ну, люди редко выходят из многолетней комы, но всё же. — Из комы — может быть, а из могил никогда. — Что? Каких могил? Я был в коме, а не умирал, — сказал Марко, — и я понимаю, что тебе надоело сидеть у недвижимого тела… — Надоело сидеть?! — снова вспылил Жан, но тут же снова потух. — Ты умер, я ходил к тебе каждый день, так часто, что врачи начали меня выпроваживать, но в один день, когда я уже хотел выйти из дома… — Жан обратился к воспоминаниям. — Мам, я к Марко, — крикнул тогда Жан, небрежно зашнуровав кроссовки и проверив, что цветы не пострадали: Марко нужно носить только свежие. — Жан, — его мать вышла из кухни, и на ней не было лица, она обратилась к нему с такой интонацией, что у Кирштейна рухнуло сердце. — Марко… Его больше нет. — Я поверить в это не мог. Я ничего больше не помню, только крики о том, как я хочу тебя увидеть, но мне даже не позволили пойти на твои похороны. Теперь хоть знаю, почему, — грустно хмыкнул он. — Так ты думал, что я мёртв, — понял Марко. — Выходит, — задумался он, — это сказала моя мать твоей, больше некому. — Марко, — прервал его размышления Жан, снова припав к коляске на коленях, — я… Слушай я понимаю, что ты не хочешь иметь со мной дел, но, пожалуйста, позволь мне иногда быть рядом, — взмолился он, — хотя бы на лекциях сидеть вместе, мне много не надо! Марко опешил от этой просьбы. — Почему я не хочу иметь с тобой дел? Это я думал, что ты отпустил меня, и не хотел мешать твоей новой жизни и любви. — Любви? — теперь растерялся и Жан. — Какой любви? — Девушка? — неуверенно спросил Марко. — Нет у меня никакой девушки, я… ммм… пытался встречаться, но больше, чем на один вечер, меня ни с кем не хватало, — затараторил Кирштейн, — я… я… — он собрался с силами, — мог думать только о тебе. В каждых карих глазах, в каждых чёрных волосах, в каждом чёртовом далматинце — я видел только тебя. Саша и Конни уже насильно пытались свести меня, видел бы ты их рожи, когда они поняли, что я заинтересовался «инвалидом». — Так ты всё ещё любишь меня? — Марко был поражён. — Да! — отчаянно крикнул Жан и его лицо опять исказилось гримасой, словно он пытался сдержать льющиеся слёзы, но не мог. — Я тоже тебя люблю, — наконец, спустя столько времени смог ответить Марко.***
Начав встречаться, Марко переехал в комнату общежития Жана. Так было и проще и удобней для них обоих. Первые вечера Жан потратил на чтение папок с диагнозами своего парня (он до сих пор поверить в это не мог), а также всех реабилитационных программ для вышедших из комы, что существуют. Марко тоже пришлось привыкать к некоторым новым особенностям Кирштейна. Самой крупной из них был сон. Жан не мог спать без снотворного, но даже оно помогало не всегда, и он часто просыпался от кошмаров. Марко не спрашивал об их содержании, но догадывался о нём. Улыбался Жан с трудом. Его улыбка была кривоватой и как будто вымученной, словно за эти три года мышцы, что поднимают уголки губ, у него атрофировались, как и большинство мышц Бодта. А ещё Жан оказался очень контактным и прилипучим. При любой возможности он хватал Марко за руку, гладил по щеке, а спать мог только со своим парнем в обнимку. Жан начал буквально сиять, что заметили все вокруг, но, в отличие от него, остальные друзья из компании приняли Марко холодно. Но это мелочи.***
Марко пришёл с лекций, разулся, отложил поддерживающие костыли в сторону и попытался сделать самостоятельные шаги до кровати. Первый дался легко, второй сложнее, на третьем Марко почувствовал гору на своих плечах, четвертый отозвался привязанными к лодыжкам гирями, но слава выплатам по страховке, что мягкий ковер смягчил его падение. Марко решил, что немного отдохнёт и продолжит тяжелый путь до кровати, как в их общую комнатушку без стука вошёл Жан. Лежа на животе, упавший не мог видеть Кирштейна, но заметил, как буквально на секунду вошедший замер, а потом Марко обхватили сильные руки. — Марко! Я же… Не надо так делать! Ты ещё не поправился! — голос Жана был полон волнения, вызывающего у Марко стыд. — Я просто… — попытался оправдаться он, — хотел попробовать. — Реабилитация, мы вместе попробуем, под контролем, не надо… — он на мгновение замолчал, — вот так. Как только истощенное тело Марко оказалось на кровати, Жан в два шага вернулся ко входной двери, поднял пакеты с продуктами и побежал на кухню. Откуда немедленно стали раздаваться звуки рвущихся упаковок и шипения масла на раскаляющейся сковороде. Почему Марко не пошёл помогать? Он хотел, но, во-первых, встать с кровати — это уже проблема, а во-вторых, Жан немедленно отправил бы его обратно. Марко с ненавистью посмотрел на свои худые руки и не менее худые ноги. Его конечности, да и он сам целиком, были похожи на скелет, неумело обтянутый кожей в крапинку. Уже год прошёл, как он вышел из трёхлетней комы, и такое долгое пролёживание без движения имело последствия. Его мышцы атрофировались, а сознание стало опаздывать от сверстников на проклятые три года. Он ходил на реабилитацию сначала сам, потом с Жаном, но это процесс небыстрый. Но, несмотря ни на что, результат был. Марко уже мог передвигаться сам, пусть медленно и на костылях, а помнится, когда он только проснулся, даже рот открыть, чтобы позвать медсестру, не смог. — Ужин готов, — раздался весёлый голос с кухни, и в проёме показался Жан с подносом. Пока Кирштейн аккуратно раскладывал прикладной столик, Марко не мог не смотреть на красивое тело Жана. На то, как двигаются тренированные мышцы под футболкой. Двигаются, беспрекословно слушаясь своего хозяина. — Что-то не так? — Жан заметил его взгляд. — Нет, то есть да. В порядке, — ответил, отвернувшись, Марко. — Марко, — Жан сел рядом и ладонью приподнял его подбородок, заставляя посмотреть себе в лицо, — если что-то не так, только скажи. — Нет, нет, — обнадёжил он, — всё в порядке, всё будет в порядке.