«Что если бы оградила её от
непроглядной тьмы? Выпутала из ауры минувшей
трагической судьбы? Без страха позволила жить И своим присутствием
перестала душить?»
Змеиный взгляд томно взирает на плавно утопающий во мраке за панорамными окнами город. Густые небесные краски дымкой застывают над пёстрым подножьем небоскрёба, подталкивая в груди тлеть слабое чувство тревоги. Коко оправдывает переживания заезжено язвительной фразой: «Время — деньги», навязчиво скребущейся от раздражительности в связи с нестабильным графиком и постоянными переносами встреч. Или, на худой конец, любой ерундой, заканчивая недостатком сна. Но увесистое полотно мыслей о серьёзной осечке не позволяет смириться в полной мере. Размеренная деятельность, насколько эдакое явление возможно на криминальном пьедестале страны, медленно трескается, усиливая напряжение и число внутренних конфликтов. Множество аспектов перестаёт подчиняться контролю. Вокруг да около шныряют полицейские шавки, а одна из высокопоставленных лиц, Мицуя Такаши и вовсе не выходит на связь. Коко стоит лишь догадываться, что это медленная подводка к грядущему масштабному перевороту. Это также значит, что и прибытие остальных верхушек на собрание в теории может быть под угрозой. Необходимо получить личную гарантию присутствия. Всё-таки в оплате ужина их доля мизерная, поэтому полное право знать, не уходят ли финансы в свободный полёт, у Коко присутствует. После положительного ответа Ханагаки Такемичи и Хаяшиды Харуки — одни из немногих, у кого продолжают функционировать заместительницы — рука по инерции пролистывает список контактов и набирает предпоследний номер. Граница сохранения собранности шатается именно тогда, когда после множества замечаний люди продолжают не отвечать на её номер. Но в этот раз гудки длятся недолго. Коко с облегчением выдыхает: остаются всё же в этой помойке ответственные личности. — Муто Ясухиро слушает. Чем могу помочь? — строго раздаётся на другом конце линии, но тут же деловитость рушится вспышкой музыкального рёва и посторонними шорохами в сопровождении брани. Коко отстраняет телефон от уха и, стараясь игнорировать фоновый аккомпанемент, сухо сообщает: — Напоминаю: через два часа собрание «Свастонов». Всё в силе? Явитесь, как положено? Сквозь какофонию прорезается звонкий женский голос. Ясухиро отвлекается, стараясь закрыть микрофон, но Коко всё равно отчётливо слышен диалог: — Да Боже, начхать! Вспомни, где состоишь. Мужчины уже заведомо тебя ненавидят! — Это тебя они ненавидят, дряхлая ты мымра, а от меня без ума, ха-ха! — Чертовка! — Скажи это моей заднице, Мучо! — следует смачный шлепок по упругой поверхности тела. Коко закатывает глаза, переводя их на благоухающую ароматическую свечу на полке. Как же лоснится тяга бросить всю эту неблагодарную мороку, обставиться кокосовыми истоками и бездумно нежиться в кипятке. Но когда на твоих плечах важнейший пласт системы, прелесть отдыха — редкое удовольствие. И так последнее время группировка нихера не фурычит. — Эротика так и плещет, — параллельно иронизирует Мучо и с тяжёлым выдохом возвращается к Коко, — Прошу прощения, произошла небольшая заминка, но в целом порядок. Заберу нашу ночную бабочку и выезжаем, — сдержанный тон, пропитанный издевкой, вновь смешивается с колющим шумом от аппаратуры. Коко устало прикрывает веки. Как же всё заебало. — Я сама запросто могу лишить тебя башки, знаешь? Не придётся опаздывать даже. — Танец учи, не отвлекайся, — усмехается Мучо, — Подсобите ей, барышни! — выкрикивает, вновь проваливаясь в попытке закрыть микрофон. Шиба Хаккай с тошнотворной развязностью обзывает за это Мучо старухой. Коко трёт переносицу указательным пальцем, сглатывает жгучий клубок недовольства и сбрасывает. — Правительству не платят, а всякой хуйнёй маяться, — жалуется в слух и блокирует телефон: звонить последней «бабочке» бессмысленно. — Оборзели что-то шибко, — тихо комментирует Инупи. Коко окидывает расплывчатый силуэт за открытой дверью спальни. — Рано или поздно выскажу им… — Кавата меня особенно напрягает, — перебивает Коко, — Её компания приносит дохода не меньше, чем наши, сама вдобавок ходит где-то, побирается и всё из себя нищенку строит! Ходи только следы за ней заметай. Шаблынь рыжая. — Ты слишком нелестно отзываешься. Её ведь можно понять, — еле заметно дёргает плечом Инупи. Абстрактный мазок тени слабо крейсирует. — Потеря близкого не повод для… — слетает с языка, прежде чем ноющие виски позволяют обдумать мысль. Коко запинается и перекрывает себе кислород. От незаконченного предложения, повисшего между ними приговором к смертной казни, расслабленная Инупи заметно напрягается. — Коко… — проводит подушечкой большого пальца по густой вершине кисточки для нанесения пудры, — Я говорила, что у тебя слишком длинный язык? Коко прищуривается к сглаженному от тусклого света отражению, острому изгибу локтя. Блики от ламп вокруг зеркала сужаются, приобретают чёткость. Отклик прошлого непрестанно начинает ваять яркие иллюстрации воспоминаний. Много лет назад в их укрытии, бывшем магазине Шиничиро, у Коко впервые проклевывается горестное понимание, что отчаянные — настолько, что изначально благой замысел с феминистической целью искажатся — попытки Инупи к возрождению «Чёрных драконов» ведут их в пропасть. — Либо так, либо имя «Чёрных Драконов» исчезнет, — оправдывается Инупи, плотно утягивая эластичный бинт на груди, и смотрит через зеркало в пол. Отрезок утреннего свечения через пробел в запечатанных окнах полосует её оголённую поясницу и ягодицы в белых форменных брюках, — Так что да, для меня это важно. Не волнуйся, для тебя тоже должно быть выгодно. — Я волнуюсь не за банду, — хмурится Коко, — И вообще, когда это выгода стояла у меня на первом месте? — Да, всегда. — Что? — с трудом получается пересилить себя и через отражение посмотреть Инупи прямо в глаза. — Мне кажется, это очевидно. Вот для чего помогать всему этому сброду? Тебе ведь это уже не нужно... — А знаешь, что ещё очевидно, Инупи? Твоя эгоистичность. — Коко… — оборачивается, — Я говорила, что у тебя слишком длинный язык? — М-х, — непроизвольно усмехается, утопая в зыбких сожалениях, что затеяла подступиться, — На твоём месте я бы радовалась бесплатной истине. Только успевает договорить, как Инупи делает решительный шаг и на миг невесомо целует её. Недоумение шатает равновесие. Коко отступает, чувствуя, как немеет челюсть. От знакомого ощущения сомкнутых тёплых и немного напряжённых губ, сердце увеличивает частоту ударов. И не стихает, когда смягчившаяся подруга отстраняется, оставляя липкий отпечаток бальзама. — Я радуюсь. Коко смотрит округлившимися глазами, изредка восхищенно сбегая на выраженные ключицы. — Прости, просто я знаю, как тебя отвлечь, — прорезаются тонкие ноты самодовольствия, и Коко отпускает. — Дурочка ты! За кого меня принимаешь? — За девушку, которая засматривается на меня… — заканчивает с интонацией, будто собираясь продолжить, но в последний момент передумывает и замолкает, проглатывая начало невнятного предлога. Коко подозрительно сощуривается, но, украдкой замечая в зеркале свои насыщенно карминовые щёки, стремительно меняется в лице. Кокетливо клонит голову к плечу и манерно слизывает мятную влажность, пряча конфуз за маской пресловутого лукавства, характерного для её общеизвестного проклятого статуса «финансового гения» и давно ставшего настройкой личности по умолчанию. — Играешь с огнём, — игриво заканчивает тогда диалог, не подозревая, что следует осознать совсем иное. Инупи всегда пресекает замашки на откровенность, запрещает касаться рёбер осколков израненной души, хотя сама только этим и занимается. А «знает как отвлечь» она в первую очередь себя. — Дай угадаю? — медленно подходит Коко, останавливаясь в дверном проёме и складывая руки на груди. Тепло от всплывшего эпизода с прозрением скатывается в вязкую брагу, — Ты по-прежнему считаешь, что у меня на первом месте выгода, раз мне плевать на чувства? Инупи не двигается. Светлая челка эфирными волнами спадает на левую часть лица. Пудровый румянец с персиковым оттенком помады нежно разбавляет холодный тон кожи. В синеве накрашенных глаз читается туман унылого безразличия. Окутываясь его сухостью, Коко не охота ребячиться. — Не у тебя выгода на первом месте, а у идиотов, которые видят в тебе только её, — неожиданно оппонирует Инупи. Коко мутит недоверие, — А если продолжительное время чего-то ожидают, невольно начинаешь подстраиваться. — Мне помниться, раньше по другому рассуждала. — Раньше и люди не на столько гнилые были. — Нам ли об этом говорить? — снисходительно улыбается Коко и смахивает с красного костюма цепкий ворс. Тут же в грудной клетке вновь обосновывается тяжесть, когда Инупи ёрзает на мягком, цвета бледного кварца, пуфе, поворачивается и в упор режет взглядом. — Ты о том, что «Чёрные драконы» прогнили из-за меня, так ведь? Что они не сохранили первозданную идею сестринства, как завещала Шиничиро? Коко запальчиво поджимает губы. Блять. — Хватит забивать голову! Сукэбан давно в прошлом. — Как и Акане, — проносится раздирающим эхом в ушах. У Коко скручивает желудок. Она крепко впивает пальцы в дверной косяк и прикусывает губу с внутренней стороны. Инупи монотонно продолжает: — Но в отличие от меня, ты не признала этот факт. Фундаментальное правило, на котором строятся их отношения, до безумия глупое и убивает, подобно курению. Коко это понимает. Сама по роковой случайности его запускает, заставляет Инупи отказаться от себя настоящей и убегать от разговора в «отвлечениях». — Но ведь… целовать можно только тех кого любишь, разве нет? — Что? Акане в прошлом. Коко действительно тяжело признать, но и до омерзения стыдно, что когда-то вместо лучшей подруги, за которую всегда заступалась, выбрала парня. Да еще и имея слабую травмированную волю, не смогла вернуться. В надежде окончательно отпустить прошлое, тогда в библиотеке и следует заветным словам: целует ту, кого любит. А та, кого она любит, позволяет этому случиться, и не раз. Не это ли о многом говорит? — Акане… Акане мне так сказал. Что целовать можно только тех, кого любишь! И ты бы не отвечала, не будь это правдой! — Я… — начинает растерянно подбирать слова Инупи, поднимаясь на ноги. Коко настойчиво приближается и, провоцируя, наклоняется, едва вдыхая ванильную симфонию корицы и шафрана, аромат дорогих духов, купленных ей самой меньше месяца назад в качестве подарка на день рождения. — Ну, — кокетливо шепчет, — От такого сможешь отвлечь? Инупи вяло расплывается в полуулыбке, не в состоянии больше бороться и тратить ресурс на оправдания, особенно становясь похожей на своего брата. Это лицо... Акане сейчас смотрел бы на неё также? — Запросто, но предложу тебе самой проявить инициативу. — Ты так хочешь этого? — твёрдо спрашивает Коко. — Да, — так же твёрдо отвечает. И свинцовая тяжесть в груди растворяется. Обоюдное согласие — первый уверенный шаг со дна, куда они сами себя загоняют. Коко, конечно, не перестанет так просто истошно заглушать моральную боль. Инупи же, напуганная перспективой обнажить кому-то душу, не станет более открытой. Но вдвоём они, наконец, повзрослеют. Поставят точку в метаниях и поймут, что обе хотят этого бесхитростно. Будто физически гонявшись за этой мыслью все прошедшие годы, Коко, запыхавшись, неловко ждёт пару секунд, давая Инупи подоспеть к месту поимки, и подается вперёд, невинно прислоняясь к её губам. Подушечки пальцев мазком тянутся вдоль скулы, задевают мочку и ныряют в мягкие волны на затылке. Инупи вздрагивает от холода, но настойчиво жмётся ближе, позволяя переступить через препону осторожности. Коко охотно подхватывает порыв страстного рвения: проникает языком в тёплую полость и яро переплетает его с чужим. Заточенные эмоции освобождаются от кандалов, мощным всплеском спускаясь в низ живота, когда отзывно неспешному движению во рту Инупи развязно приобнимает Коко за талию. Переполняющая тяга и дикое желание совершенно в разрез несутся с обыденностью детских робостей, терпеть которые Коко больше не позволит. Она нехотя прерывается и спускается к шее. Покрывает нежными, во избежание следов, поцелуями. Свободной рукой скользит по белой глади синтетической ткани на спине и нерешительно крадётся к застёжке на офисной юбке. Сквозь сбитое дыхание Инупи бормочет что-то невнятное, на что Коко поднимает пылающее лицо. — Говорю, всё-таки придумала ему применение? — Это намёк? — Ты ведёшь, тебе и решать. От брызг рыхлой ухмылки Коко оценивающе щурится. Но переступает себя. Придерживая край, тянет бегунок, и юбка в поясе становится свободной. — Если что-то будет не так, говори, — ответственно просит, пропуская длинные светлые пряди сквозь пальцы. В ожидании одобрения зависает, приходит в себя от ушлых кистей, соблазнительно очерчивающих её скрытые за свободной одеждой бедра. Коко взаимно запускает руку под чужую рубашку. Сердце бешено берётся порываться из клетки, а кожа покрываться мелкой рябью, чувствуя тепло пресса и его тяжёлое вздымание. — Хорошо, — кивает Инупи, позволяя спустить с себя юбку, — Только нужно поторопиться. — Здесь уже зависит от твоего организма, — показывает язык Коко и осторожно толкает её на лакированную поверхность туалетного столика. Инупи сразу же хватается за край, как за единственный спасательный круг в открытом океане с блуждающе подле хищной акулой. Коко задевает косточку бюстгальтера и вынимает руку, спеша успокоить возлюбленную, накрывая её ладонь своей. Одновременно приспускает полупрозрачную телесную ткань капроновых колготок. Инупи старается осторожно сесть, но задевает рядом стоящие тюбики. По столу глухо начинает катиться тушь, но Коко искусно успевает словить её до падения на ковёр. Инупи задерживает дыхание от неловкости и переводит внимание ниже. Опрокидывается на полки и неуклюже разводит ноги. Представшая картина одуряет. Коко медленно оттягивает кружевную резинку нижнего белья и целует впадину над гладким лобком. Инуи Сейшу всегда ведёт себя сдержанно и строго. Изредка смущает тонкими колкостями, но завести её саму кажется нереальным. Коко теперь хочет доказать обратное. Опускается на колени, задорно юркает под спущенные колготки, стягивая бельё полностью. Доносится еле уловимая душистость трав и экстракта ромашки после ванных процедур. Коко блаженно прикрывает глаза, проводя языком по внутренней стороне бедра и ведя его к тонкой коже промежности. Инупи напрягается и громко вздыхает, как только Коко касается вульвы и продолжает уверенно лизать меж половых губ. Обводит клитор и в завершении надавливает. Инупи выгибается навстречу дрожи. С уст срывается мычание, затуманивающее разум напрочь. Коко слизывает выступившие выделения, терпко оставшиеся на языке, и вновь возвращается к клитору. Быстро и властно спускается к влагалищу и проникает внутрь, оглаживая слизистые стенки. Инупи дёргается, запускает руку в волосы Коко и тянет, взъерошивая чёрные, с редким пепельным мелированием пряди. Та не отстраняется. Недовольно бурчит, обдавая малые половые губы раскалённым дыханием. Но тут же ускоряет темп, слыша сдавленный, словно в хмельном бреду, шепот прозвища и умоляющее: — Выше… Коко определённо обязана довести до разрядки одним лишь своим самым мощным инструментом, который, как выяснилось, годится не только для переговоров, заключения сделок и сокрытия деяний особо беспечных индивидов. Хотя кто говорит, что Коко поступает не беспечно, с запалом ублажая Инупи прямо перед собранием? Но её это не колышет совершенно. Сейчас есть только они. Страсть. Тихие стоны, от которых захватывает дух. Пелена от возбуждения, жар и телесное ощущение самого пика ласк. Коко чувствует нарастающее напряжение в теле и скрещивает ноги, дабы его растянуть. Инупи с новой силой тянет Коко за волосы и царапает длинным ногтём бритый висок. Та шипит. Напирает на клитор, слыша звонкий стон. Рваный тяжёлый вздох проходит долгожданно уловимым всплеском оргазма. Инупи непроизвольно ведёт плечами и расслабляется. Её лицо, как и влагалище, горят. Коко плавится от блаженства. Самодовольно слизывает вагинальную смазку, выныривая из пространства между бёдер. Поднимается на ноги и деликатно касается подушечкой большого пальца нижней границы шрама Инупи. Сейшу смотрит мутным влюблённым взглядом, не в состоянии проронить ни слова. Божественное очарование... — Спорим, это лучшая отвлекаловка? — саркастично спрашивает, вновь деланно облизываясь. Инупи тянется к ней. — А Шиба или Кисаки нас за неё не четвертуют? — слабо тянет губы с забавно размазанной помадой. — Знаешь, Кавата там не хуже нас развлекается, так что не беспокойся, милая, — хохочет и затягивает их в затяжной, безумно грязный поцелуй.