Тяжела и неказиста жизнь священника

— Блять, Макс, нельзя же так... — первое, что вырывается у Свята, когда он видит Раковского. В обтягивающих штанах, полупрозрачной тёмной рубашке, берцах и с высоким хвостом. Ещё и чокер кожаный надел. Черт, инкуб, не иначе. — Вы мне запрещаете, святой отец? — Макс улыбается, трётся о Беседина, сквозь ткань рубашки жар чужого тела чувствуется. — Раковский, чтоб тебя черти драли... У меня работа, — хрипло выдыхает Святослав, к себе ближе за пояс притягивая. — Ты исповедаться? — Ну, чертей не хочу, святого отца хочу. Исповедаться и покаяться, — кивает черт этот, губами по щеке мажет. Беседин этого невозможного затаскивает в свободную пустую комнату, к стене прижимает и целует жадно, жарко, языком рот чужой почти трахает, лапая бесстыдно Максима. Тот стонет тихо в губы, ладони на бедрах чужих устраивает, лезет под рясу и ремень на ощупь расстёгивает. Успел, блин, напрактиковаться. Свят отстраняется с шумным выдохом и Раковский на колени сползает, бедра чужие царапает, штаны с бельем стаскивает. Священник рясу скидывает, чтобы видеть, как ему сосать будут. Потому что это чёртово искусство - Макс любит снизу вверх смотреть, насаживаясь до основания, утыкаясь носом в тёмные жесткие волосы на лобке. Любит сглатывать, дразниться, отстраняться и насаживаться так, чтобы головка в щеке выпирала. А потом обратно насадиться и сглотнуть. Раковский в руки член Свята берет, головку облизывает, по всей длине тщательно языком проходится, старательно вылизывает. И расслабляет горло, насаживается почти до основания сразу, стонет глухо и смотрит снизу вверх. Свят хвост этот на ладонь наматывает, тянет, удерживая. Ему от этого горячего рта, вибраций по члену, взгляда снизу вверх почти невинного, горячо, жарко, он стоны еле сдерживает. Потому что если услышат - вопросы будут. Беседин взгляд ниже кидает и видит, как у Макса ширинка топорщится, джинсы очевидно давят, трут до боли, но Раковскому нравится. Иначе он бы не стонал так часто, не подавался бы жадно на член, не брал бы до основания, пропуская головку в горло, сдавливая. Чокер ещё давит слегка, горло сжимает, так что у Свята крышу сносит, он губу кусает почти до крови. А Макс старательно сосет, щеки втягивает, бедра сжимает и смотрит своими глазами бесстыдными, доводит до края. Свят предупредить пытается, но в горло выплёскивается раньше. А Раковский сглатывает всё, без остатка, отстраняется и язык высовывает, показывая, что проглотил всё. — Бесстыдник ты, Макс... — Беседин давит на чужой стояк, водит носком ботинка, заставляя бесстыдно выгибаться, цепляться за чужие руки и бёдра, одним взглядом просить дать разрядку. И Свят рядом опускается, вжикает молнией, стаскивает всё и ладонью широкой обхватывает, делает буквально несколько движений, а Макса выламывает, он выгибается, за плечи Беседина цепляется, пачкая ладонь. — Тебе нравится, — выдыхает Раковский, прижимаясь щекой к плечу и пытаясь отдышаться.