Life goes on

Китти с Якобом друг друга стоят: у одной тело старухи в девятнадцать лет, а у второго лицо в полоску зебры, как у людей из народа банья. Китти даже не пришлось звонить Якобу и предупреждать, что она навестит его. Тот первым позвал ее к себе. Ну, как позвал. Это было скорее: «очень настойчиво убеждал, что надо делать ноги из Британии, пока там не началась очередная дичь», но Китти и убеждать не требовалось. Убеждать пришлось таможенников, что это точно она на фотографии паспорта. Да, ей девятнадцать. Нет, она не украла паспорт. Да, это действительно ее фото. Нет, она не жертва нападения демонов. Китти успела трижды проклясть себя то, что она решила не делать поддельный паспорт. Старый друг встретил ее в аэропорту и взял ее сумки, что с одной стороны очень мило, а с другой стороны он мог бы не добавлять к своему джентльменскому жесту фразочку: «Тебе, старушке, наверное, непросто такие тяжести таскать». Какая-то дамочка поблизости обратилась к своему чаду: — Смотри, внук бабушке помогает. И ты тоже старикам помогай, делай добрые дела. «Внук», ни капельки не стесняясь, рассмеялся во весь голос. Китти подавила желание отобрать одну из своих сумок и от души пристукнуть его. Для человека, который несколько лет провел взаперти из-за своего «ужасного лица, изуродованного демонами», Якоб позволял себе чрезмерное нахальство. Впрочем, Китти не могла не признаться себе в том, что она по нему соскучилась. Не по тому, как он называет ее безумной дурехой за любое выбивающееся из нормы действие (такое, как путешествие в Иное Место) и не по его душному снобизму, но по простой, приятной сердцу нормальности. Никаких тебе героических суицидальных замашек, как у некоторых странных волшебников, и никаких тебе смертельных квестов на доверие, как у некоторых язвительных джиннов. Он даже артефактов никогда не воровал и на забастовки не ходил. Фантастический человек в ее мире, хоть местами и больно консервативный. Китти нравилось, что Якоб прекратил свое затворничество и даже перестал загоняться по поводу своей внешности. Он вовсю показывал ей красоты Праги, и Китти Оказалось, что он золотой человек, когда не ноет и не ворчит. И все же, не тот человек, который мог бы ее действительно понять. События Восстания Китти Якобу не пересказывала: практически обо всем он уже и так узнал из газет. Оставалось лишь подтвердить то, что ему уже известно, и дополнить кратким рассказом о том, что случилось с ее внешностью. Китти было нелегко в ее теле. Дело не только в старости: напротив, морщины постепенно (хоть и далеко не быстро) разглаживались, слабость помаленьку уходила из нее, конечности обретали силы, но телесность иной раз выбивала ее из колеи. Китти снились сны, где она лишена физического облика, где она неделима с течением Иного Места, и непрестанно меняется, меняется, меняется… Просыпаясь, она задыхалась и ее тело, как и в первые минуты возвращения из Иного Места, снова казалось ей тюрьмой, тесной и неуклюжей. Но жизнь продолжалась. Якоб не соврал, назвав Брюгге городом всяческих свобод. Китти с непривычкой смотрела на библиотеки, полные простолюдинов; на улицы, избавленные от присутствия следящих шаров и духов; на полицию, состоящую из обыкновенных людей, а не оборотней-переростков. Якоб говорил, что к этому быстро привыкаешь. Китти же казалось, что она никогда не свыкнется, но Якоб был прав: скоро ее перестали удивлять такие вещи, как отсутствие комендантского часа или соблюдение базовых человеческих прав. Китти верилось, что и Лондон вскоре станет таким. Якоб предлагал остаться. «Здесь безопасно», говорил он, и был, разумеется, прав, но Китти влекло дальше. Мир огромен и ей не терпится его увидеть. Следующим пунктом в ее странствии стал Египет. Ради него, пожалуй, можно и потерпеть возню с таможенниками.

***

Натаниэля не хоронили. Просто потому что там нечего было хоронить: взрыв разорвал его тело, не оставив ничего, что можно было бы погребать. Но зато ему сделали мемориальную плиту. «Памяти Джона Мэндрейка, национального героя» — было высечено на сером камне. И чуть ниже, небольшими буквами красовалось скромное: «памяти Натаниэля». Китти, если честно, была рада, что его удостоили мемориальной плитой, а не статуей, как сначала планировала мисс Пайпер. От этой идеи она отказалась по практическим соображениям: государственный бюджет надо вкладывать в более приоритетные вещи, такие, как восстановление столицы или демобилизация, или… В общем, не до памятников тут. К тому же, было бы невыносимо видеть лицо Натаниэля каждый раз, когда приходится пересекать центр города. Невыносимо и горестно. Ну нет уж, довольно и плиты, на которой Китти чуть ниже совершенно вандальным способом дополнила: «и памяти Бартимеуса». В конце концов, Натаниэль не один такой молодец, не правда ли? Возвращаться в Лондон спустя два года странствий было все равно, что приехать в незнакомый город. Прогнозы Китти оправдались: Лондон действительно стал свободнее и уютнее, почти как Брюгге. Будто он никогда и не был разрушен до основания. Китти намеревалась воспользоваться одной из новых свобод бывшей империи — возможностью получить высшее образование. Бесплатное. Подумать только. — Никогда не поздно научиться чему-то новому, — объяснила она Якобу, которого навестила перед тем, как уехать в Британию. — Китти, ты со школы ненавидела учиться, — скептически заметил Гирнек. — А в школе нас все равно ничему толковому и не обучали, — пожала плечами она. В университете было совсем иначе. Многие из преподавателей были волшебниками в отставке. Китти сильно выделялась среди своих молодых одногруппников: ее лицо отмеченное старостью не заставляло людей формировать не совсем достоверное мнение. — Ну, никогда не поздно получать образование, согласитесь, ребята, — однажды кивнула в ее сторону из девушек в аудитории. Китти уже никому не доказывала, что ей немногим за двадцать. В целом, есть даже некоторая выгода в этом: например молодежь уступает ей место в общественном транспорте. Ей открывали двери. А премьер-министр, мисс Пайпер, даже выделила ей пенсию. По «особенным обстоятельствам». Когда она навещала мистера Баттона, он предложил ей опубликовать ее впечатления об Ином Месте. А еще посоветовал ей всяческих лекарств и напомнил следить о своем здоровье. Китти научилась забавляться своей старости. Иногда ей задавали вопросы о событиях сорокалетней давности, и Китти, не пряча иронической интонации в голосе, предлагала опросить кого-нибудь другого. Но такие вопросы были лучше вопросов о внуках, раз уж на то пошло. Как-то раз она сделала комплимент платью одногруппницы, и та удивилась: — Я думала, в ваше время такие короткие юбки считались неприличными. Был и другой случай. Несколько ребят курили, и завидев ее вдруг стали тушить сигареты. Китти фыркнула: — Да ладно, не стесняйтесь. Один паренек бойко предложил ей закурить. Китти честно сказала, что не курит и никогда не курила, и, очевидно, приобрела статус святоши в их глазах. Наивные! Они не знали, что она когда-то состояла в Сопротивлении, что у нее было три личности и нехилые такие проблемы с законом. Впрочем, это и к лучшему. На студенческие вечеринки ее, между прочим, не звали. А однажды кто-то из группы узнал, что Китти предлагали пост в правительстве (да и сейчас предлагают, собственно говоря). Скорее всего кто-то из профессоров, бывших политиков проболтался. — Почему ты отказалась? — спросил парнишка с ошалевшими глазами. Китти пожала плечами. — Не хочется. Он уставился на нее. Китти подумала, что объясняться будет слишком длинно. — Ну какой Парламент в мои-то годы? — блестящая в своей глупости отмазка, однако. В общем, на факультете ее считали очень прогрессивной и очень странной бабулькой. На историческом факультете, если конкретизировать. Китти знала тему своей дипломной работы. Можно сказать, что идею ей подкинул старый друг. «Рост магической сопротивляемости среди простолюдинов, как причина падения мировых держав». Длинновато, но зато ясно, в каком направлении работать. Потом придумает, как сократить.

***

Китти далеко не сразу стала преподавать. Это произошло спустя еще несколько лет путешествий, спустя несколько научных конференций, спустя штук двадцать полномасштабных исследовательских работ, посвященных угнетению и империализму, и вот она здесь — читает лекции в аудитории и оценивает курсовые работы. Китти все реже называют «Китти» и все чаще «профессор Джонс». Иной раз, когда она смотрит на своих студентов, на их энергичные лица или когда наблюдает стайки гомонящих школьников на улицах, ей вспоминается серьезное лицо Натаниэля. Он был министром, отправляющим таких же мальчишек, как он сам, на верную смерть, но все же, Натаниэль был слишком молод, чтобы умирать. Совсем как Птолемей. И как члены Сопротивления, большинство из которых было всего лишь детьми, решившими поиграть в революцию. Однажды одна из студенток Китти взяла в качестве темы для дипломной работы феномен Сопротивления, как единственной агрессивной оппозиционной группировки Британской империи. Китти нередко встречала или даже оценивала работы с названиями вроде: «Джон Мэндрейк: национальный герой или пособник тирании?», «Распад Британской империи: причины и следствия», «Духи, как основа власти Британской империи», «Эволюция волшебных реформ», «Гибель волшебного ремесла в Новой Британии». Подумать только, а ведь эти времена уже успели стать историческими. Китти, если честно, с трудом удерживалась о того, чтобы призывать духов в студенчестве. В конце концов, было проще войти в пентакль и призвать какого-нибудь древнего джинна, свидетеля давно минувших эпох, чем рыться в библиотеках в поисках нужных сведений. Да и раз уж на то пошло, получать образование историка было куда легче, чем незаконно обучаться магии через отставного мага и книжные выжимки из библиотеки. Впрочем, волшебная эпоха минула, превратилась в тему для диссертации, в плохой сон, в яркое воспоминание. Но в один день Китти решила освежить это воспоминание. Удостовериться в том, был ли дух, участливо занесенный ее рукой в список мертвецов, таким уж и мертвым. Интересно, если вдруг так сложилось, что он выжил, какое обличие он примет? Тот несуразный Дьявол? Минотавр? Мальчик-египтянин? Или, может быть, другой волшебник, с которым Бартимеус делил недолгую, но тоже особую связь? Китти нарисовала пентакль. Можно было бы повторить старое путешествие, да только годы действительно уже не те. За всю жизнь Иному Месту она уделила лишь одну свою статью, и только потому, что ей хотелось сказать следующим поколениям: это возможно. Между человеком и духом может быть союз без рабства и насилия. Даже если страна однажды вновь всецело возвратится на поприще магии, не обязательно наследовать у прошлого страх и ненависть. Впрочем, Китти не была Птолемеем, и больших надежд на этот счет не питала. Ее случай, как случай Птолемея и Натаниэля мерк на фоне Восстания, многовековых баек, и ужаса перед духами, передаваемого из поколения в поколения. Китти, не боясь собственных ошибок, прочла заклинание, сверяясь с обветшалой книжкой, и стала ждать. Ей вспоминались слова мистера Баттона, всплывшие из далекого-далеко прошлого: надо отсчитать семь секунд, прежде, чем выйти из пентакля в случае, если дух не ответил на зов. Вспомнился и Бартимеус, предлагавший покинуть круг. Конечно, никто не явился. Китти и не надеялась. Она уж было собиралась покинуть круг, как вдруг услышала тихое шипение в пентакль напротив. Китти замерла. Языки пламени окружили меловые границы, а затем исчезали, и перед Китти появилась молодая девушка, которую она очень давно не надеялась увидеть в отражении. Девушка улыбнулась. — А ты такая же, как в нашу последнюю встречу, Китти Джонс.