***
— На, почитай, что твой сын в дневнике своём пишет, — голос Саши явно говорил о том, что Северная Столица, мягко говоря, не в духе. Миша посмотрел на мужа, потом на прилетевшую на стол тетрадку, затем снова на партнёра. — Хорошо, только закончу с документами, — отозвался он, пожимая плечами. — Нет уж, ты прямо сейчас прочитай, пожалуйста, — раздражённо ответил Романов, скрещивая руки на груди. Москва шумно вздохнул. Спорить с таким Петербургом было себе дороже, так что Михаил взял в руки тетрадь. С внутренней стороны передней обложки кто-то явно расписывал ручки — было несколько неаккуратных чирканий разных оттенков синего и чёрного, — а в верхнем левом углу была подпись — “Московский Д.М.” Не совсем аккуратным Даниным почерком. Кажется, Саша сказал, что это дневник? Миша нахмурился — насколько корректно читать личные записи своих детей? Но стоявший над душой Питер нависал грозовой тучей, готовой метать молнии, так что столица решил откинуть мораль и не выводить возлюбленного из себя ещё больше. Москва читал наискосок, по своей привычке, но на некоторых страницах задерживался дольше — из-за неровного, плохо разборчивого и явно эмоционального почерка. “Пойти с Питером в нелюбимый театр у папы время всегда находится. А со мной пообщаться — нет. Ни погулять где-нибудь, ни поговорить, даже просто написать — он вечно занят. Может, дело во мне? Я настолько ему неприятен, что он не хочет лишнюю секунду меня даже видеть? Что я такого сделал? Я настолько ужасный сын, ужасный человек? Просто почему? Я даже, блин, спросить это напрямую не могу — у него нет времени со мной общаться. Неужели я настолько ему противен?” Часть букв размылась от упавших на страницу капель — Даня плакал, когда это писал. Михаил опёрся подбородком на ладонь, прикрывая пальцами губы. “Чёртов Питер. Ненавижу его. Почему отец проводит с ним так много времени? Почему не может найти этого времени для меня? Хотя бы часок в неделю, мне же много не надо. Просто… не знаю, хотя бы позвонить, спросить, как дела, как я себя чувствую. Да блин, я даже согласен говорить о работе. Даже просто сидеть рядом отчёты писать. Совсем немного общения, хотя бы помощи по работе, фиг с ним с личными темами. Просто чуть-чуть общего времени” Миша поджал губы, прикрыл глаза и шумно вздохнул. Как же он был слеп всё это время, Господи… “Заебало. Почему Питер постоянно лезет туда, куда его не звали? Наконец-то отец решил провести время вместе, но нет, этому придурку надо всё испортить. Папа за ним ушёл, как заколдованный. Только Романов в комнате появился, тут же про меня забыли. Нечестно. Сука...” — Ну, как тебе? — поинтересовался всё ещё возмущённый Петербург. — Я с ним поговорю, — ответил Москва, закрывая тетрадь и осторожно перебирая пальцами края линованных страничек. — Очень на это рассчитываю, — кинул Саша и развернулся, чтобы уйти из кабинета. — Чем быстрее ты это сделаешь, тем будет лучше для всех. Романов вышел из комнаты, и Московский остался один. Он закрыл ладонями лицо, тяжело вздыхая. Он точно поговорит с Данилой в ближайшее время.***
Даня сидел, обняв подушку и свернувшись в комочек. Слёзы текли ручьём, не желая прекращаться, дыхание сбилось из-за постоянных всхлипов. На плечо мягко легла чья-то рука. Московский подпрыгнул на месте от испуга и обернулся. Отец. Видимо, открыл своим ключом. — Ты меня напугал, — едва слышно произнёс подросток, снова сжимаясь в кулёк. — Извини, — грустно улыбнулся Миша. — Я поговорить хотел, — он показал ту злосчастную тетрадь. — Да я знаю, — закатил глаза младший, — моё отношение к Питеру несправедливо, я слишком много от тебя хочу, я уже не маленький и… Химки замолчал, когда его внезапно обняли со спины и уткнулись носом в макушку. — Прости меня, — тихо сказал Москва, и у Дани на глаза снова навернулись слёзы. — Прости меня, пожалуйста. Я не знал, что так тебе нужен. Мне почему-то казалось, что ты, как твои братья, уже чувствуешь себя взрослым и не нуждаешься во мне и моём внимании. Мне стоило с тобой поговорить. Прости, пожалуйста, прости. Данила снова заревел, съёживаясь в комочек и зарываясь лицом в подушку. — Дань, — мягким шёпотом позвал Михаил, — иди сюда. Иди ко мне, мой хороший. И Химки послушался, оборачиваясь к папе и утыкаясь носом ему в плечо. Миша обнял сына, поглаживая по спине, и прижал к себе. Каким же он был идиотом, боже… Москва нежно поцеловал Даню в макушку и крепче прижал к себе. Подросток натурально рыдал, всё тело дрожало. В какой-то момент он даже начал задыхаться. — Тише-тише, дыши, пожалуйста, — нежно прошептал Москва. — Я рядом, Данечка, всё хорошо, всё в порядке. Тише, милый, тише. И Дане от его слов почему-то и правда спокойнее стало. Немного, но всё же. Он верил. Верил отцу безоговорочно, как и всегда до этого. Успокаивали и ласковые обращения, на доли секунд возвращающие в детство, когда маленький Химки после ночных кошмаров бегал в кабинет к отцу, который, да, немного возмущался, но смягчался сразу, как видел заплаканное личико мальчишки. Брал на руки, обнимал, укачивал, иногда даже напевал колыбельную. И маленький Даня чувствовал себя защищённым и любимым. Сейчас отцовское “Данечка” ложилось бальзамом на душу, как-то согревало изнутри. Постепенно рыдания стали стихать, а потом и вовсе прекратились. Москва решил не торопить, дать сыну окончательно успокоиться. Но тот молчал. Слишком уж долго. — Дань? — тихо позвал Миша. Ни ответа, ни какой-то реакции не последовало. — Дань? — снова позвал Московский, немного отодвигаясь, чтобы взглянуть на подростка. Тот лишь немного поёрзал, тихонько посапывая. Москва улыбнулся — Данила уснул, слегка хмурясь и забавно дуя губы. Осторожно подняв сына на руки — надо же, он ещё мог, — Михаил отнёс его в спальню. Аккуратно отодвинул край одеяла и уложил парня на кровать. Укрыв его, он подоткнул края одеяла под Даню и с нежной — и слегка грустной — улыбкой оставил на макушке длинный, полный отцовской любви поцелуй.***
Проснувшись утром, Химки подумал, что это всё сон — отец в квартире не обнаружился. Но ведь Даня засыпал на диване, а проснулся в кровати. Ко всему прочему на холодильнике нашлась записка, аккуратным папиным почерком. “Извини, уехал — надо перед Сашей не спалиться, что я ночью уезжал, и отчёты доделать. Вечером приеду ещё. Или сам приезжай — я буду ждать <3”. У Дани от этих строк внутри разлилось тепло. Он осторожно вытащил листок из-под магнитика и прижал к груди. По щеке покатилась слеза. Но не горечи и обиды, а настоящего искреннего счастья.