Тот, кто ищет...

      Пока Ди Фэйшен горой остаётся стоять на месте, словно пресекающий любую попытку пройти мимо, Добин преодолевает с десяток тяжёлых шагов и хватает Ляньхуа обеими руками.       Губы Фан Добина слиплись, пустошь во рту едва позволяла глотать, превозмогая ком в горле. С отчаянием и болью уставившись на волны, юноша так крепко сжимает чужие плечи, словно конечности вдруг стали камнем. Холодная ткань шубы вызывает у него тревогу, тяжесть в груди. Он словно не верит произошедшей встрече — просто пытается ухватиться за мираж, согреть чужие холодные одежды, прежде чем их хозяин снова исчезнет прямо у него под носом.       Но Ляньхуа... не исчезает.       Сквозь шум моря слышно его мирное дыхание, его биение сердца и спокойствие, так ему свойственное. Добину кажется, словно к нему возвращается частичка него самого. Причина бессонницы, боли в сердце и щемящего беспокойства. Этот человек. Будь он Сянъи, Ляньхуа или кем-то ещё, он — ключ к спокойствию. Он причина всех бед и радостей.       Добин открывает рот, и его губы кривятся, дрожат. Вид моря перед глазами расплывается от слёз. Что есть силы юноша жмурится, носом уткнувшись в чужое плечо.       —... Сяобао, — знакомый голос, звуча тихо и умиротворённо, с привычной до боли лёгкой насмешкой, вынуждает Фан Добина рвано вдохнуть. — полегче. Боюсь, ты меня раздавишь.       Добин злобно поднимает голову, сжимая кулаки на спине мужчины.       — И что дальше? Бросишь порошок в глаза, прыгнешь в воду, чтобы спрятаться ещё на пару месяцев?       —...       Ляньхуа отвечает молчанием. Добин чувствует себя таким уставшим и разбитым, что ему приходится применить усилия, дабы продолжить говорить.       — Попробуй назвать хотя бы одну причину, — доносится голос Фэйшена, — по которой мы должны уйти.       Ляньхуа усмехается.       — Ты ни капли не изменился, а-Фэй. Доброты тебе не занимать, — он делает паузу, задумчиво взглянув вниз. — Ты прав. Причин нет.       Добин отрывается на небольшое расстояние, с обидой и ожиданием уставившись на Ляньхуа. Тот больше не улыбается.       —... Разве что вы передумаете смотреть, как старый лис с годами слепнет и сходит с ума.       — Так теперь ты разрешаешь нам самим решать? И не приготовишь никакую уловку, чтобы мы, как идиоты, снова тебе поверили? — спрашивает Добин.       Ляньхуа выглядит так, словно собирается просить не злиться, но, вероятно, он понимает своё положение, потому лишь с неудобством отводит взгляд. Лисёнок на песке не издаёт ни звука: переполненный таким же запасом спокойствия, как хозяин, он лишь преданно за ним следит, приветливо высунув язык. Неужели все собаки такие проницательные?       —... конечно, будь ваше решение иным, вы бы здесь не стояли. Я не стану отказываться от своих слов. Я хотел, чтобы ни намёка на Сянъи или Ляньхуа не осталось, и вы имели право зажить своей жизнью, а не лицезреть изо дня в день, как я слабею. Я уже говорил: пока для людей хотя бы один из Ли жив, для него прошлое останется тяжёлым грузом. Стоило мне мириться с этим?       — Ты должен был сразу понять, что мне не по нраву жизнь, которую мне выбирают другие, — говорит Добин. — Неужели было неясно, что ты есть и всегда будешь близким для меня человеком? Что я ни за что в жизни не откажусь от тебя, даже если ты ослепнешь, потеряешь разум и в приступе будешь бросаться в меня остатками еды?       — Согласись, не самое приятное зрелище.       — Не в этом дело. Ляньхуа...       Ли Ляньхуа стоит поднять взгляд, как хватка Добина на его плечах усиливается, а глаза... глаза подобны морю, отражающему весь мир. Морю, полному нежности, заботы и нескончаемой печали.       — Ты мой учитель. Мой друг. Мой напарник. И человек, которым я дорожу. Даже если тебе... суждено уйти гораздо раньше остальных, я хочу быть с тобой рядом. И ты не можешь запрещать мне. Если ты хочешь жить без суеты, рыбачить каждый день, выращивать редис и любоваться морем, я не посмею тебе помешать. Но позволь мне... быть рядом. Позволь заботиться о тебе. Мне неважно, Сянъи ты или Ляньхуа, мой учитель или просто знакомый друг-лекарь. Для меня главное, что ты здесь. И я уверен, Фэйшену тоже не так важно удачное сражение, как ты сам.       Ляньхуа отвечает молчанием. Он смотрит за Добина, на Ди Фэйшена, у ступней которого не видно ни следа — мужчина встал, как вкопанный. В его взгляде по-прежнему было много: злость, ожидание, обида. Ляньхуа не смел даже заикнуться, что он разбирается в людях, но было и ещё кое-что. Печаль. Такая тихая, мирная, подобно нетронутой водной глади. Фэйшен был крепче любого камня, но, казалось, один лишь шаг Ляньхуа назад, к морю, и он рассыпется. Нерушимая воля пустит трещину.       Когда Ли Сянъи уходил, никто не шёл за ним следом. Никто не искал его по всему миру, при себе не имея ничего, кроме веры. Сянъи ушёл, и миру стало легче. Мир продолжал цвести.       Когда уходил Ляньхуа, мир, на самом деле, не изменился. Цветы продолжили расти, небо осталось голубым, и люди жили, живут и будут жить своими жизнями. Изменилось ли что-то за эти десять лет? На первый взгляд, нет. Разве что теперь, снова выбрав себе путь, Ляньхуа был не один.       За ним пошли. И, возможно, будут идти до тех пор, пока мир перед глазами Ляньхуа не померкнет окончательно.       —... Прости.       Фан Добин с болью и облегчением смотрит в глаза Ляньхуа. Ляньхуа долго молчит, прежде чем не менее драматично, с самым печальным видом, продолжить:       —... вам обоим правда так не терпится увидеть, как я становлюсь безумным?       Фан Добин слабо усмехается и злобно пихает того в плечо.       — Посмотри вокруг, Ли Ляньхуа. Ты уже достиг верх безумства.       Ди Фэйшен хмыкает и наконец уводит взгляд. Ляньхуа опускает голову, и Добин снова крепко, порывисто его обнимает.       Вероятно, тот, кто ищет... тот всегда найдёт.