***
Ом не имеет ни малейшего понятия о том, чем будет заниматься на этих выходных Нанон. Останется в Бангкоке. Съездит отдохнуть. Улетит на Луну. Да чем угодно — Ому он все равно ничего не расскажет. Они собираются сесть в разные машины и разъехаться в разных направлениях. — Что ж, эээ, увидимся, — прощается Ом. Нон замирает на мгновение, держась за ручку машины, и Ом думает: а вдруг… но потом тот лишь машет рукой и отвечает с полуулыбкой: — Ага, увидимся. Даже когда машина скрывается из виду, Ом по-прежнему стоит на месте. Менеджер смотрит вопросительно и, кажется, сочувствующе. Ом, наконец, приходит в себя и усаживается на заднее сиденье. Называет адрес своей съемной квартиры и бездумно пялится в окно. Он обожает свое шумное семейство, но в родительский дом сейчас совсем не хочется. К тому же до квартиры намного ближе. Поэтому Ом и арендовал эти апартаменты в центре — удобно отсыпаться во время забитого графика, не тратя время на дорогу домой. Удобно приглашать друзей. Удобно совершать непоправимые ошибки. Прошло восемь месяцев, две недели и один день с того субботнего вечера. Они с Наноном зависали после съемок, как раз в этой самой квартире. Купили пива, еды на вынос, смотрели футбол, резались в приставку. И, как-то совсем неожиданно и незаметно, Ом оказался распластанным на собственном диване — дыхание срывалось, а член пульсировал у Нанона во рту. Сегодня он провожает взглядом улицы и бездумно считает фонари. Потом закрывает глаза, откидывает голову на спинку сиденья и думает о Наноне, о его руках и губах.***
Квартира сияет практически стерильной чистотой. Последние месяцы клининговая служба бывает здесь чаще хозяина. Тишина. Слышно лишь негромкое гудение холодильника. Ом стоит на кухне и смотрит в окно. Планов на ближайшие дни у него нет. Никаких. Он может сходить в кино или позвонить друзьям, он может погонять на байке, может пойти в клуб. Может, но точно знает, что не станет никому звонить и никуда не пойдет. Он будет спать допоздна, тягать железо, заказывать еду на дом и смотреть паршивые ток-шоу. Короче, будет заниматься любым возможным дерьмом, чтобы убить время. Ом скрещивает руки на груди, через дверной проем изучая взглядом гостиную. Он до сих пор видит там их обоих — сам он подбрасывает и ловит ртом попкорн, самодовольно откидывается на спинку, и ржет над очередной глупой шуткой. Нанон, тепло и снисходительно улыбаясь, сидит рядом. Они как обычно сидят очень близко, не обращая никакого внимания на личное пространство друг друга. Слишком близко. И сейчас Ом думает: надо было понять, надо было подумать… Но тогда Нон просто подался вперед, поцеловал, и спросил: — Да? Восемь месяцев, две недели и один день назад он облизал губы и сказал «да» в ответ. И с тех пор всё стало просто пиздецки плохо.***
Все случилось на этом самом проклятом диване, под аккомпанемент работающего телевизора. Нанон навис над ним, толкнул назад, удерживая руки над головой. Больно кусался, прерывисто дышал, обдавая легким запахом алкоголя, и от каждого прикосновения его губ кожу жгло огнем. Ом, вдруг, растерялся — от чужого напора, от своей реакции… но Нанон тихо шептал на ухо: — Давай, помоги мне, — цепляясь за ремень. Кожа скрипела под пальцами, нехотя выскальзывая из пряжки. Нанон сдернул джинсы с его бедер, опустился на колени возле дивана, и Ом поднял голову как раз вовремя, чтобы заметить его усмешку с его треклятыми ямочками. Потом Нон опустил руку ему на грудь, повелительно сказал: — Не шевелись, — наклонился и взял в рот его член. Ом не мог заставил себя отвести глаза или зажмуриться. Оказывается, его друг мог дать фору любой порнозвезде. Так горячо и так грязно ему еще не отсасывали. Ом выгнулся дугой, еще глубже погружаясь в этот охренительный разговорчивый рот, и Нанон задохнулся от неожиданности. Вцепился в бедра Ома, удерживая его на месте, не давая двигаться, сводя с ума своими руками и губами. Слишком много — слишком горячо, слишком быстро, слишком хорошо. Ом не мог выдержать больше ни секунды, ни единой гребаной секунды. Он вцепился ногтями в обивку, и, восемь месяцев, две недели и один день назад, слепо моргнув в потолок, он кончил в рот своего лучшего друга.***
Спроси Ома сейчас, стоило ли оно того? Ответ был бы — нет. Они с Наноном подписались под всеми возможными клише. Оказались в самой типичной ситуации — напились, забылись и сделали то, о чем утром пожалели. А ведь он искренне думал, что их это не коснется. Правда, думал. Но, следующим утром проснулся в одиночестве — ни записки, ни сообщения, ничего — и с этого момента все покатилось к чертям собачьим. Поначалу Ом пытался по привычке подойти, обхватить, уткнуться подбородком в плечо. Отпускал двусмысленные шуточки, постил, понятные только им, приколы. Пытался обменяться улыбками, или хотя бы взглядами, но натыкался лишь на холодную профессиональную вежливость. Совместной работы становилось всё меньше — то ли Нанон стал отказываться, то ли руководство поняло, что ни в интервью ни в рекламу им больше вместе нельзя. Они практически перестали общаться. Стали просто коллегами. Всё. Нон только партнер по съемкам. Любовник на одну ночь. Хотя, даже меньше. Со своими бывшими Ом при встрече мог перекинуться несколькими бессмысленными дружелюбными фразами. Нанон не оставил ему даже такой малости. И все же иногда он видел, что взгляд бывшего друга задерживается на нем немного дольше, чем следует, замечал, как тот тяжело сглатывает, отворачиваясь и притворяясь глухим, когда Ом зовет его по имени. Он замечает все это дерьмо постоянно, и какая-то часть его отчаянно хочет подойти к этому придурку и крикнуть хоть что-нибудь. Схватить за руку и заорать прямо в ухо: какого черта ты творишь, кретин? Как ты можешь так себя, блядь, вести? Делать вид, твою мать, что мы чужие друг другу? Ому нужны ответы. Он хочет знать. Хочет, чтобы Нанон объяснил, как они докатились до такого дерьма из-за банального секса на одну ночь. Ему нужно знать как — как Нанон это делает, чтобы самому суметь так же. Делать вид, что все нормально, что ничего не случилось. Что они не похерили все к чертовой матери этим быстрым трахом на диване. Ом тоже хочет оставить все в прошлом, как Нанон. Не скучать так сильно. Не тосковать по их дружбе. Не думать больше, забыть эти руки на своем теле, этот рот… Не останавливать себя неимоверным усилием воли от желания подойти и слизать соленые капли пота с этого горла. Не просыпаться по ночам с каменным стояком и воспоминаниями о том, как Нон обдавал горячим дыханием его бедра и живот. И не дрочить в душе мыльными руками, представляя, как Нанон срывающимся голосом выдыхает его имя. Но больше всего Ом хочет изменить одно — вернуться на восемь месяцев, две недели и один день назад и сказать «нет».***
Нанон садится в машину и срочно пытается придумать, чем заняться этим пятничным вечером. Свободные выходные не обещают ничего интересного. Но хотя бы не будет необходимости появляться в компании, а значит вероятность столкнуться с Омом сводится к нулю. Чимону он звонит, едва автомобиль трогается. Уже вечер, и друг берет трубку после первого гудка, голос звучит нетрезво: — Нанон! Чувак, ты уже свободен? — Ага. Чимон скороговоркой выдает адрес, и Нанон вспоминает это место. Один из старейших полузакрытых баров в городе, место, где нажираются только свои. Для его нынешнего настроения самое оно. — Буду через полчаса, — обещает он. Чимон бормочет что-то в ответ, и телефон отрубается. Пятница, вечер, и Нанон оставил Ома стоящим возле машины около часа назад. Он убеждает себя, что это сумасшествие, но он все еще чувствует, как взгляд Ома жжет ему спину между лопаток.***
В баре темно, на маленькой сцене играет незнакомый бэнд, пахнет мешаниной дорогих парфюмов и пивом. Все столики заняты. Нанон садится за стойкой и заказывает что-нибудь покрепче. Чимон находит его как раз, когда барменша разливает виски. Нанон поднимает рюмку и ждет, пока друг чокнется с ним. — Рад тебя видеть, — виски мягко и тягуче скользит по горлу. Чимон молчит некоторое время, и это фиговый знак. Начинает звучать хорошая песня и Нанон негромко подпевает, отбивая ногой ритм. И, конечно, весь кайф обламывает Чимон, который, наконец, откашливается и спрашивает: — Снова прячешься? Нон ничего ему не рассказывал о случившемся, но тот, похоже, все равно в курсе. Иногда он бывает до зубного скрежета противен со своей проницательностью. Особенно, когда оказывается прав. Нанон смеется, рвано и через силу, так, как себя чувствует. Заказывает еще виски и, не глядя на друга, произносит: — Возможно. Почти три часа утра. Бар постепенно пустеет, и Нанон старается не оглядываться вокруг слишком часто, потому что каждый раз при этом видит Ома.***
Суббота Нанон вваливается домой, вешает куртку, привычно оставляет ключи на столе. Проходит на кухню, достает бутылку воды из холодильника и идет обратно по коридору, осторожно отводя глаза от гостиной, а особенно упорно не глядя в сторону дивана. В последнее время он вообще старательно игнорирует этот предмет мебели. И дается ему это сложнее, чем можно себе представить. Гостиная, до рези где-то в груди, похожа на ту, у Ома — низкий столик рядом с диваном, а напротив телевизор. Все расположено почти идентично, и если закрыть глаза, то можно увидеть другой диван. Обитый черной кожей, а не бежевой замшей. Увидеть Ома, невероятно красивого, невероятно горячего, совсем как той ночью. Его щеки пылают, рот слегка приоткрыт, а голос тихий, сорванный: «Да, Нон, да. Вот так…». Но Нанон об этом не думает, нет, ведь он же не смотрит в гостиную, он не видит этот чертов диван. И, конечно, не думает об Оме. О том, как тот урывками хватал воздух и выглядел таким предельно открытым, слепо моргая широко распахнутыми глазами. Нет, нет и нет, Нанон не думает об этом, не помнит — не было ничего. Не должно было быть. Таких ошибок он больше не повторит. Никаких парней, никаких партнеров по съемкам. Ни за что. Он не думает о том, как потрясающе Ом выглядел, какие звуки издавал, каким был на ощупь. Он совсем не вспоминает о хриплых стонах Ома. Или о том, как его самого буквально трясло от этих звуков. Он не помнит вкус Ома на своих губах, тяжесть его члена глубоко в горле. Как Ом больно цеплялся за плечи сильными пальцами, притягивал ближе, подавался всем телом навстречу. Как замер на мгновение под руками Нанона, напряженный, дрожащий, и выгнулся дугой, слегка приподнимаясь над диваном. И в жизни Нанона это одновременно лучшее и худшее из всего, что когда-либо было. Суббота, почти пять утра, и Нанон Корапат устал. Он падает на кровать и закрывает глаза. Несколько минут дрочит, отчаянно водя рукой по члену, а потом убеждает себя, что думал при этом не об Оме. Не о его руках и губах. Он не хочет Ома. Кого угодно, но только не его, точно не его. Нанон засыпает, позволяя себе поверить, что это не ложь.***
В субботу он остается дома. Спит допоздна, натягивает домашние штаны и футболку, заказывает китайскую еду, пытается читать, бессмысленно перебирает струны гитары. И буквально пялится на диван из каждого угла своей квартиры. К вечеру его уже тошнит. — Дурь какая, — Нанон кладет телефон на журнальный столик и садится на злосчастный диван. Хотя, садится — это слабо сказано. Падает так, словно хочет своей задницей сломать к чертям несчастную мебель. — Это всего лишь долбаный диван. Хватит истерить, в конце концов, — он негромко бормочет и нервно оглядывается, будто проверяя, не подслушивает ли кто из ванной или спальни. Вздыхает и откидывается на спинку. Нда, впервые в жизни он докатился до такой херни и такого идиотизма. Он мог бы обвинить Ома в этом, но не хочет. Просто это было бы совсем несправедливо. Они сделали это вдвоем. И если уж быть до конца честным, по крайней мере, с самим собой, то первый шаг сделал отнюдь не Ом. «Да, но ты знаешь, что он тоже хотел, — думает Нанон. — И ты знаешь, почему ты сделал это…» Дальше он предпочитает не думать. Суббота, конец дня, и Нанон устал лгать.***
Воскресенье Чимон появляется около шести утра. Нанон еще даже не ложился. — Привет, а не слишком рано? Я думал у тебя расписание… — Надо поговорить, — отрезает, проходя в квартиру. Нанон закрывает дверь и прислоняется к ней, задирая подбородок. Интуиция подсказывает — что бы Чимон ни сказал, ему это не понравится. Однако тот просто подходит к журнальному столику и берет мобильник, некоторое время вертит его в руках, а потом протягивает хозяину. — Не веди себя, как придурок. Ты можешь всё исправить. Вам обоим крайне хуево. Может исправить… Может? Должен. Он психовал слишком долго. Винил Ома. Винил себя. Между ними было нечто хорошее, нечто особенное, нечто такое, что редко встречается. А он в угаре той пьяной ночи исхитрился проебать все к чертовой матери. Столько лет терпеть, чтобы в итоге оказаться слабаком и, не сдержавшись, вот так все испортить. Испортить не только то, что было, но и всё то, что могло бы быть после. Он знает, что виноват. Знает, что не надо было сбегать, оберегая свои чувства и остатки гордости. Знает, что нужно было извиниться хоть раз за прошедшие восемь месяцев. Нанон сейчас прекрасно осознает, что вот эти восемь месяцев и есть его самый большой проеб. Ом есть Ом — он может вспылить и разозлиться, но простит ему многое. Хотя, наверное, не все. Скорее всего, не все… Нанон так злился на себя за то, что разрушил дружбу сексом, что даже не удосужился поговорить с ним, узнать, что думает он. Нет, Нанон, как обычно, возомнил себя всезнайкой, захлопнулся устрицей и похерил все к ебеням. Ну, тоже как обычно. Чимон откашливается, и Нанон, наконец, возвращается к реальности. Он смотрит на друга, и тот, не давая ему рта раскрыть, широко улыбается: — Собирайся. Я тебя подвезу.***
Раннее утро, дороги совсем пустые, небо серо-голубое, с редкими проблесками розового. Нанон не может разговаривать, он закрывает глаза и ждет. Воскресенье, семь утра, и он не знает — не опоздал ли он.***
Ом стоит в дверях и удивленно моргает. Напротив него — Нанон, на плече сумка, руки в карманах, отводит взгляд. Ом загребает челку с лица назад, задерживает руку на макушке, вцепившись в волосы. Чувство нереальности происходящего никак не желает уходить. — Нанон? Воскресенье, раннее утро, воздух прохладный и влажный. У Ома просто нет сил ни уйти, ни узнать, какого черта тут делает Нанон — если он вообще здесь, и это не очередной бессвязный сон. — Эй, — голос у Нона тихий и охрипший. Да и сам он выглядит уставшим. Уставшим и изможденным. Зеркальное отражение чувств Ома. — С тобой все нормально? — он не может понять, что Нанон делает у его дверей воскресным утром. Или кто-то умер, или компания сгорела, или его собственная квартира ночью взлетела на воздух. Других причин Ом даже не может представить. Нанон смотрит ему в глаза, вымученно улыбается, и Ом опять ничего не понимает. — Понятия не имею, — Нон вытаскивает руки из карманов. — А ты как думаешь? — Ничего не понимаю, — честно признается Ом, хмурится и отступает назад, позволяя гостю войти. У него ком встает в горле, просто от одного его вида, и дико хочется кому-нибудь врезать. — Кофе хочешь? — идет на кухню, стараясь не думать о том, что это первый раз с той ночи, когда они оказались вместе под одной крышей. Работа не в счет. Он не смотрит на диван или в гостиную, вообще никуда не смотрит, просто подходит к раковине и достает кофейную чашку. Он не смотрит, не думает о случившемся, не помнит, как они в буквальном смысле проебали, разрушили всё. Ему нравится лгать себе. Уже месяцы. И сейчас, чувствуя Нанона за спиной, он вдруг четко понимает, что тот тоже лгал все это время.***
Пока Ом пьет кофе, Нанон наматывает круги по кухне, касается всего, что попадается под руку, хватает модельки автомобилей и ставит обратно. Нервничает, дергается, чешет нос, хрустит пальцами, а Ом молчит. Начни он сейчас задавать вопросы — и из Нанона слова будет не вытянуть. Так что Ом сидит. Смотрит и ждет. А когда Нанон, наконец, оборачивается к нему, Ом замечает синяки у него под глазами. И еще плотнее сжимает челюсти. Нон открывает рот, чтобы что-то сказать, но внезапно Ом слишком боится это услышать. — Ты устал? Спал вообще? Может ляжешь в моей спальне? — спрашивает быстро. Нанон негромко смеется. Качает головой и прикрывает глаза, и Ому нестерпимо хочется провести пальцами по породистому лицу, по розовым губам, по четыреждыблядским ямочкам. — Нет, но душ бы принял. — Пойдем. Дать тебе смену белья или футболку? — спрашивает Ом, выходя из кухни. — Только полотенце. Всё, что нужно у меня есть. Ом… Ом останавливается возле ванной и легонько подталкивает Нанона внутрь. — Потом поговорим. Какое-то мгновение тот раздумывает, потом вздыхает, сильно трет ладонью лицо и кивает: — Ладно.***
Солнце уже ярко светит в окна, когда Нанон заходит в гостиную. Ом сидит на диване и бездумно переключает каналы. У Нона мокрые волосы, внимательные глаза и кривая улыбка одной стороной рта, и у Ома сердце заходится от нежности. — Есть еще кофе? Ом слушает, как шумит кофеварка на кухне, а потом двигается, чтобы освободить больше места рядом. Нанон опускает кружку на столик и рассматривает диван. Ом неуловимо рад, что, оказывается, он не единственный, кого смущала эта мебель в последние месяцы. Наконец, он садится, прижимаясь бедром. — Ну? — начинает Ом. — Хорошие выходные? Глупость, конечно, но хоть что-то. Нанон усмехается в ответ: — Неплохие. Ом уже готов продолжить, сказать что угодно, только бы не слушать эту напряженную тишину, но Нанон его опережает: — Я кретин. — Временами, — кивает в ответ. — Чимон напомнил мне об этом. Что могу быть настоящим придурком, — уточняет. — Ну, спросил бы меня — время бы сэкономил, — Ому очень хочется верить, что он знает, к чему тот клонит, но обычно разговорчивый Нанон, похоже, с трудом подбирает слова. Постоянно откашливается, и так вцепился пальцами в свои джинсы, что побелели костяшки. — Ом… — снова пробует он, и Ом смотрит ему прямо в глаза. — Зачем ты здесь? — пальцы сжались в кулаки, ладони вспотели. — Я кретин, — повторяет Нанон. — Я все испортил. Я хочу… Проблема в том, что Ом вообще-то легко может закончить все это. Сказать: хватит, проехали. И этого будет достаточно. Он устал быть невидимкой для Нанона, устал от того дерьма, до которого они докатились. Каждая секунда этих месяцев, когда Ом его не касался, кажется потраченной впустую. Он смертельно соскучился. Он хочет, чтобы все стало как прежде. Снова приятели, коллеги, партнеры, друзья. Но теперь, когда желаемое достижимо, Нанон сидит рядом — смущенный, неуверенный, такой родной — и у него такие мягкие влажные губы… И всё меркнет перед тем, чего Ом хочет на самом деле. — Что? — спрашивает Ом, неотрывно глядя Нанону в глаза. Он хочет, чтобы всё стало как раньше, очень хочет, но… — Ты хочешь, чтобы мы снова стали друзьями? Нанон не пытается делать вид, будто не понимает: — Нет, — тихо и твердо. — Не хочу. И больше Ому не нужно слов. Он уже не может справляться с потоком своих безумных реакций — на запах Нанона, на его тепло, на его голос. Это чувство безмерное, пугающее и абсолютно прекрасное. Он встает и тянет его за собой, чувствуя, что наконец-то, снова может дышать.***
До спальни они добираются с трудом, постоянно целуясь, кусаясь, вспоминая друг друга на ощупь. Нанон толкает Ома к стене, едва они преодолевают порог, и сразу опускается на колени, одновременно стягивая с него шорты. — Ом, — короткий выдох у бедра. — Что, детка? — Я так скучал, — проводит языком долгую горячую линию вдоль всего члена. Они были вместе только раз, так что, наверное, Ому должно быть непривычно, когда Нанон прикасается, заглатывает так глубоко, как только может, и его короткие сорванные стоны оседают на коже теплым дыханием. Это не должно казаться таким естественным — запутаться пальцами в волосах Нанона, запрокинуть голову и трахать его в рот, словно они делали это сотню раз. Это должно быть странным, неловким. Это, в конце концов, должно казаться абсолютным блядством — что после всей их многомесячной ебли мозга (себе, коллегам, друзьям, фанатам) они пришли именно к этому, сюда, сейчас. Всё это должно быть странным, но нет. Ом тянет Нанона вверх, заставляя подняться на ноги, и шепчет на ухо: — Я хочу кончить в тебя, — чувствуя, как Нона трясет от прикосновений. Они падают на кровать, срывают друг с друга одежду, Нанон едва успевает вытянуть из кармана и вложить в руку Ома пакетик лубриканта. А Ом думает только: черт да, да, да. — Ом, господи блядь боже… — Нанон лежит на спине, моргает в потолок, и Ом открывает смазку, потом наклоняется, прикусывает кожу на шее, впивается в губы. Скользит пальцами вниз, касается члена Нанона, еще ниже, обводит сжатое колечко мышц и, наконец, вводит один палец. — Нормально? — на выдохе. Слизывает пот с шеи Нанона и кусает, зная, что не должен оставлять следов, но ему плевать — остановиться он уже просто не может. Он теряет контроль, дрожит, ему мало Нанона, слишком медленно, а в голове мелькает мысль, что он не даст ему снова уйти после всего, ведь тогда, тогда, Господи, все пойдет по новой. Он добавляет второй палец, растягивая, подготавливая, и трется членом о бедро. Нанон сдавленно шипит и с силой хватается за его запястье. — Здесь? Да? — Да, это… боже… бля… да… просто… — Нанон выгибаясь на руке Ома, поджимая пальцы ног. Запускает руку в его волосы, притягивает ближе, и они целуются, грязно и мокро. Ом трахает его рот языком, добавляет третий палец и думает, что еще немного, и он кончит прямо так, испортив всё, что только можно. — Давай, — Нанон отстраняется, в глазах безумие, зрачки расширены, расфокусированы. — Давай. И Ом больше не думает, просто подается назад, вытаскивает пальцы, резким движением притягивая ближе, устраиваясь удобнее, и толкается в жаркое и тугое. В этом мало нежности. Он просто трахает его так, как хотел с того самого вечера. И даже дольше, если уж быть до конца честным. И Нанон стонет, крепко зажмурившись, принимая и требуя большего. Ом склонившись, накрывает его рот своим, упиваясь каждым сбивчивым выдохом и стоном, срывающимся с губ. Нанон царапает ему спину, выгибается над кроватью, впивается длинными пальцами в плечи, а зубами в шею. Его бедра скользят по тонкой талии Ома, по его сильным, мокрым от пота, бокам. Он кончает, откинув голову назад, сжимая Ома внутри и упираясь членом ему в живот. Кончает бурно, теряя контроль, бормоча при этом что-то бессвязное. «Люблю». Ом почти уверен, что расслышал именно это слово. — Твою мать, — ошарашено выдыхает Ом, когда Нанон обмякает в его руках и падает на спину, широко раскинув руки, — Как же ты хорош. Ом наклоняется и целует его, чувствуя, как рука Нанона скользит по его спине вниз, в ложбинку между ягодицами, и Ом словно видит это, палец или даже — боже, видит, как Нанон опускается на колени, раздвигает руками его задницу, языком обводит по кругу и внутрь, и… — Давай, детка, — мурлычет Нанон. Ом закрывает глаза, еще одно тихое «давай» — прямо в губы, и он кончает, протяжно стонет и падает на простыни. Он не представляет, сколько времени они лежат так, окруженные запахом пота и секса. Но когда он переворачивается и открывает глаза, Нанон снова ему улыбается. — Эй. Ом смеется. У Нанона такой тон, словно они только что досняли очередной эпизод, а не лежат голые, потные и перемазанные в сперме на кровати. — Эй, — отвечает он. Нанон зевает, и Ом осознает, что тоже смертельно устал. Он не помнит, когда последний раз нормально высыпался, и очень надеется, что ночью такой возможности тоже не будет. Так что он думает, что сейчас они могли бы немного вздремнуть. Он тянет простыню вверх, и Нон выгибает бровь, глядя на часы. Ом вздрагивает: — Что? Тебе надо куда-то уйти? Нанон облизывает и поджимает губы. Ом хочет коснуться ямочки на его щеке, и на этот раз его ничего не сдерживает. — Не знаю, — тихо говорит Нон. — Надо? Ом легонько гладит его нижнюю губу, и Нанон втягивает палец в рот, слегка посасывая и отпуская. Его глаза темнеют, а у Ома снова встает, какая там усталость. — Ты должен быть здесь, — хрипло отвечает он. Нанон смотрит на него с улыбкой: — Вот и хорошо.