<• • •>
Снова солнце взошло, вписав в тёмный кобальт неба яркие оттенки зари, и к семи часам утра было оно уже донельзя настойчиво. Солнце, светившее всем ясно-ясно, утонуло давно в этой холодной синеве для Антона. Хотя, ему уже почти всё кажется потухшим, невзрачным и нелепым, кроме, пожалуй, некоторых вещей, хоть немного значимых для него. Еле как переборов желание плюнуть на всё и снова провалиться в сон, он встал с кровати под аккомпанемент пищащего будильника. Голова ныла, как с похмелья, и, конечно, хотелось бы поваляться малость дольше, но все же промелькнула мысль о том, что если не сейчас, то он может уже никогда не встать. Сегодня, к счастью, планов не было, кроме вечерних съёмок «Шоу Истории» и небольших посиделок в гримёрке после. Так что лучшим решением сейчас было бы перекусить хоть чем-то съедобным, музыку послушать и попытаться не сойти с ума окончательно. Наконец, после утренних процедур и небольшого завтрака, в голову пришло проверить телефон. Впервые за долгое время не взяла верх Антонова привычка – чуть ли не каждую минуту проверять мой сети. То ли он просто забыл, то ли всё настолько херово, что даже такие обыденные вещи перестали волновать. В руках оказался сотовый, и тут же завибрировал. Сообщение было от Оксанки: интересовалась, как самочувствие, ещё что-то писала про встречу за кулисами, про окончательный переезд Попова… «Переезд?» –, очнулся вдруг Антон, – «Походу ему всё-таки надоело мотаться туда-сюда каждые полгода, ха..» В целом, поток мыслей ушёл в другое русло, и настроение слегка приподнялись. Хоть на пару минут удалось забыться, благодаря только этим двоим. Губы тронула слабая улыбка.• • • «Прикольно:)»
Первая половина дня прошла без происшествий. В целом, ничего сверхъестественного и не могло произойти, если ты лежишь себе спокойно в кровати с грелкой под бочком, и то спишь, то документалки нетфликсовские смотришь чуть ли не в сотый раз, то встаёшь на балкон перекурить изредко. Уютная скукотища, которой Антон даже будто бы и рад. Просто в таком полу сонливом состоянии чувства немного притупляются, и даже звенящая тишина не так сильно давит – становится просто всё равно. Тем более в обстановке мягкого полумрака, сохраняемой тут почти всегда благодаря плотным шторам, занавешивающим большую часть окон в квартире, когда ничего особенно не напрягает. Ни людей, таких счастливых, точно ему на зло улыбающихся так искренне, ни яркого света мозолящего глаза, никого и ничего. Хотя, если бы нашёлся кто-то, захотевший уделить ему хоть немного внимания (или, что уж там, просто обнять покрепче), тот явно был бы несказанно рад… ха.. конечно, если бы это только было реальностью, а не очередной тревожной мыслью с ноткой затухающей надежды. В конце концов, постепенно день потихоньку отцвел, и небо вновь взорвалось алым, только уже в последнем жесте вечерней зари. И все снова стихло, стемнело. Шастун оделся неспешно, собрал сменные вещи в удобный спортивный мешок, и на таки отправился на съёмки. Последние, между прочим, тоже прошли без происшествий. Девушка, рассказывающая историю, была до того лучезарной и эмоциональной, что всех по ходу рассказа время от времени пробивало на эмоции. Всех, кроме Антона. Он не то отчужденно, не то стыдливо, иногда посмеивался, но его уж точно не разъебало так, как разъебало, к примеру, Поза, который не смотря на свою обычную напускную серьёзность, едва не на полу валялся, в порыве немной истерики чуть согнулся и то и дело толкал посмеивающегося Матвиенко в предплечье. Даже неловко было как-то, тем более что и Попов, стоящий рядом, и Дима с Серёгой изредка, поглядывали на мужчину в недоумении, мол, «как ты ещё держишься?» Держится, только от того, чтобы просто не свалить со сцены. Зал хохочет оглушительно громко, бледные лучи софитов светят прямо в лицо. Всё тут создаёт дискомфорт и всё больше вгоняет в панику, даже не смотря на многолетний опыт. Тем более, что это вторые съёмки с момента, как перманентно тревожное и унылое состояние перешло в более активную фазу. Всё плохо, очень плохо. И всё станет ещё хуже, если кто-то заподозрит неладное. В конце концов, импровизация началась. В процессе он то и дело пугался через чур резких движений, случайно начинал писклявить, из-за чего потом пришлось всю историю изображать из себя душевно больного. Но это нормально, учитывая обстоятельства. Не нормально было то, что местами, – обычно когда он запинался, или зависал, глядя поверх предметов, а не прямо на них, – взгляд Попова становился настороженным, и даже беспокойным местами, но в остальном выражение его не выдавало внешне практически никакой озабоченности ничем и никем из присутствующих. Безусловно, Антонова крыша полетела ещё дальше и быстрее, как только пару раз он встретился с этими меткими взглядами. Стало банально стыдно за своё состояние, за то, что не может держать себя в руках даже на работе. С горем пополам, час спустя история была почти логически закончена, разумеется не без нотки неадекватности. Почти сразу после небольшой прощальной речи, и мигающих ещё ярче чем обычно заключительных огней, Попов резко стал серьёзно, расправил плечи, и поглядывал украдкой на Антона. Внимательно так, изучающе, точно насквозь прожечь хочет. Шастун сглотнул, чувствуя на себе чужое внимание, всё ещё пытаясь скинуть это на паранойю. Но он далеко не параноик. Такая «слежка» продолжалась и в гримёрке на диванчиках, когда во всю отмечали переезд уже бывшего Питербуржца. Это невозможно не заметить, будто прицел снайперской винтовки неторопливо скользит по твоему лицу, а тебя с каждой секундой всё больше и больше пробивает дрожь, в ожидании скорой развязки. Только в случае с винтовкой очевидной развязкой являлся выстрел, а в случае с Арсением Сергеевичем – можно ожидать чего угодно, а там уж может быть и чего похуже выстрела. Взрыв, не иначе. Интрига длилась недолго. Как только Оксанка отлучилась в уборную, а Поз с Серым, заливаясь хохотом, ушли за Шеминовым и новой порцией съестного, Попов впервые в открытую повернулся к Шастуну, и даже двинулся чуть ближе. По спине тут же побежала волна мерзких мурашек. Арсений заговорил ровно и медленно, точно подбирая и взвешивая каждое слово. – Всё нормально? –, тишину пронзает самая банальная банальность, какая только могла бы прозвучать в этой ситуации, – Ты выглядишь очень нервным. Учитывая, во что это обернулось, всё очень плохо. Не стоило ему сегодня ехать на съёмки. Притворился бы больным, переждал самое страшное денёк другой, вот и всего. А сейчас что? Не совладал с собой, повёл себя слишком подозрительно на людях, а сейчас готовится к возможно самому стрёмному разговору в своей жизни. Пошёл лёгкий мандраж, в носу закололо неприятно так, и глаза невольно увлажнились. Пиздец. Только бы не разреветься тут, иначе совсем лицо потеряет. – Нормально, – голос предательски дрогнул, слишком явно надломился. Подумать только: взрослый мужчина, ему уже слегка за 30, а сидит тут как маленький забитый мальчик, не может и пары слов связать. – просто немного устал. Арсений вздохнул и уже смотрел чуть сурово, но всё так же по-доброму. – А теперь скажи честно. Всё точно нормально? –, такая агрессивная забота с его стороны не была в новинку, но оттого его действия и слова не становились предсказуемее. Каждый раз гад выделывал что-то такое, чего предсказать не представлялось возможным (к примеру, когда затянулся ашкой Антона, только чтобы тот из-за брезгливости не злоупотреблял дымным во время концерта). И сохраняет же при этом такое непроницаемое лицо, взирает прямо, с ясным спокойствием, что это вгоняет Антона в ужас темнее тёмного – вот-вот пульс остановится. Шастун уже было разомкнул губы, чтобы произнести ещё что-то лживо-успокаивающее, но не смог. Связки не выдавали ничего, кроме жалобного хрипа, точно всё его существо противилось этому. Он в моменте ушёл в себя, тщательно обдумывая, что делать дальше. С одной стороны – было бы весьма опрометчиво вот так просто открываться. С другой – перед ним Арсений, коллега, друг, практически единственный человек в последнее время, который заботился и искренне интересовался его самочувствием. Вряд-ли это будет сильно критично, если вкратце рассказать о своих переживаниях, верно? – Ты никому не расскажешь если что? –, еле вымолвил, глядя через чур жалобно, ожидая реакции. В ответ последовали кивок и мягкая улыбка, мол, не выдам я тебя, не беспокойся. И тут Антона прорвало, не иначе. Он покатился, как с обрыва, стремительно и нелепо, говоря одними только челюстями – бледные губы почти не двигались. – Как только разошлись с Иркой, я просто не знаю, что со мной. Мне постоянно нужно, чтобы кто-то был рядом. Чаще обычного нуждаюсь в объятиях.. поцелуях, – последнее ему с трудом удалось сказать. Не часто приходится так откровенничать даже при друзьях. –, чувствую себя ёбаным животным, которое не способно себя сдерживать и нормально вести на людях. Как только кто-то оказывается близко, руки сами тянутся… И вот хули мне делать с этим? Антон закрыл лицо ладонями в попытке скрыть свой стыд. Как же хочется сейчас просто исчезнуть отсюда, вернуться домой, где хоть и гложет поганое одиночество, но не надо отчитываться ни перед кем. Хотя, просил ли его кто-то о настолько подробном отчёте? В любом случае, слово не воробей, вылетит – прощай репутация. – Я понял, – послышался совсем близко голос Попова вслед за короткой паузой. Сердце, кажется, совсем уже отказывалось биться должным образом, то затихая, то отдаваясь глухо с бешенным темпом в ушах. Антоновых рук коснулись мягко, учтиво, как бы спрашивая, стоит ли продолжать контакт. – посмотри сейчас на меня. Ты можешь обращаться ко мне всегда. Как только тебе станет плохо, тревожно, или этот «дефицит тепла» ещё хоть как-то проявится, ты знаешь к кому идти. Но! Я не буду тебя спасать, навязываться, и трястись над каждым твоим движением или эмоцией. Ты сам должен постепенно избавляться от своей проблемы, пусть и с моей помощью. Понял? Он прекрасно всё понял. Впервые за последние полгода это странное, непреодолимое желание не удалось сдержать. Шастун осторожно открыл испуганную физиономию, и как только сам для себя убедился, что никакой подставы не ожидается, заключил Арса в неумелые объятия. Держал слабо, и, кажется, буквально повис на мужчине, смотрясь крайне смешно со стороны, учитывая его рост. Попов же спокойно положил руки на плечи друга, не препятствуя его действиям, но и не сильно проявляя инициативу. – Лучше? –, произнёс брюнет, когда неловкая тишина уже начала напрягать. В ответ послышалось только слабое, но безумно довольное мычание.