О песнях и смерти

      Верите ли вы в перерождение? Верите, что однажды, когда звезда вашей жизни упадет, душа не испарится в бесконечности — пустой и темной — космоса, а лишь продолжит путешествие по мирам? Кто знает, правда это или нет, но мне нравится думать, что да. Мне нравится думать, что полюбив однажды, мы в следующих жизнях встречаем этого же человека, просто немного другого. У него может быть другой цвет волос, другой голос и другая оболочка в целом, но кое-какие вещи в нем останутся неизменными. Всего две вещи, по которым его всегда сможете узнать: глаза и душа. Они неразрывно связаны, ведь легче всего заглянуть в самое мягкое и сокровенное через эти бездонные зеркала… Ошибки? Их быть не может, нет… Ошибиться можно только если неправильно смотреть, если смотреть не туда! Если обмануться на внешность, поверить, что она говорит больше, чем что-либо другое. Хотя глаза и не обманывают, они могут и не досмотреться, перепутать, всматриваясь в попытках найти того, чья душа соткана из той же звездной пыли, что и твоя. А звезд во всех мирах и вселенных более, чем много.       Одна из звездочек, горевших ярко-ярко на небе, была маленькая Орфея. Она всегда жила на мифах и легендах, она была именно тем дитя, которое верило в сказки и в искреннюю любовь. Каждый вечер мама садилась на ее кровать и рассказывала о любви, вечной и бесконечной, такой, которая побеждала все неприятности и не останавливалась ни перед одним препятствием. Она искренне верила, ведь это было даже не полностью сладкой ложью: в их мире существовали родственные души, идеальные половинки одного целого. Без них жизнь идет тихим ручьем, тонким и слабым, как в сухой засушливый день. Но когда находишь Своего человека, это чувствуется на уровне сердца. Оно поет, и энергия бьет по всему телу горным ручьем, звонким, кружащим голову. Была только одна проблема — дождаться момента получения метки, которая представляла из себя ленты самых разнообразных цветов, которые менялись по цвету в зависимости от того, как близко или далеко находятся друг от друга половинки. И только когда они признаются друг другу в любви метки меняются в золотую блестящую нить, обвивающую пальцы на манер колец. Хотя в современном обществе такое встречалось все реже и реже.       — Милая, тебе остался всего месяц до получения меток, нам надо серьезно поговорить. Я понимаю, что ты веришь в любовь, но уже пора взрослеть, — женщина садится на ее кровать поздним вечером, выглядит она более печальной, чем обычно, поэтому девушка тревожно смотрит на нее, ожидая, когда она продолжит говорить. Прокашлявшись, родительница переводит взгляд куда-то в сторону окна, лишь бы не смотреть на свою дочь. Было видно, что ей трудно было начать этот разговор, но первые слова так резко и четко покинули ее рот, что становилось очевидным, что женщина их выучила наизусть, прокручивая все возможные варианты развития диалога у себя в голове не день и не два. Кажется, эта тема волновала ее больше всего, а потому Орфея постаралась быть как можно более внимательной, пусть и не могла понять, что могло быть причиной такого сильного волнения в силу своего легкого и романтичного характера.       — На самом деле в нашей жизни часто нет места романтике. Если честно, почти никогда ей нет места, люди только притворяются, что они вместе по какому-то волшебному знаку, на деле же… — она сняла с ладони невесомую перчатку телесного цвета, которую ранее не было видно, и Орфея охнула: на запястьях матери были непроглядно-черные обручи.       — Но как так вышло? Это был папа? Но почему тогда у тебя не кольца, а браслеты? — она осторожно взяла в руки ее ладонь, прижавшись к ней своей щекой, стараясь передать ей всю свою любовь, все свое сопереживание. Это немного помогло, она улыбнулась, поражаясь тому, какое чистое душой дите у нее было. Настоящий ангел, посланный свыше за все, что ей пришлось перетерпеть за всю длинную и не всегда радостную жизнь.       — Нет, милая, все куда сложнее. Мой соулмейт погиб от моей руки, — она невесомо поцеловала пальцы своего ребенка, который несмотря на признание смотрел на нее с обожанием, пусть и с тревогой. В этом было свое очарование, ведь кто, как не родное дитя, примет любое событие жизни? Кто не осудит ни за что, если не это маленькое создание с хрустально-добрыми глазами?       — Я познакомилась с твоим отцом, когда разочаровалась в любви. Моя половинка с каждым днем была все дальше и дальше, а его…только-только покончила с собой из-за трудностей в жизни. Когда я посмотрела в его глаза, бесконечно красивые и красные от слез, я поняла, что не смогу оставить его в одиночестве с этой болью. Так началась наша история любви, в которую не верили ни мои родители, ни его. Но мы выстояли, и тогда родилась ты, — женщина поцеловала ее в мокрые щеки, утирая мягкими теплыми пальцами соленые дорожки со щек. Эта малышка сопереживала всем-всем вокруг, была и правда самым любимым и нежным созданием Вселенной. Ей казалось, что дочь ее была соткана из тончайших нитей звезд, которые как раз и обещали человечеству любовь. Нет, Орфея и сама была — Любовь.       — Мы жили как обычная семья, пока мои браслеты не начали вдруг теплеть и светлеть, как бывает при приближении. Я не обратила на это внимания, пока как-то не проснулась от булькающих звуков. Тогда…мне пришлось вытаскивать кухонный нож из горла моей настоящей любви, после чего я отправилась в другой конец комнаты — проверить, как там ты. Мои руки горели от того, как близко находится мой соулмейт, но меня волновал совершенно не он. То есть, он, но только то, что этот мерзавец стоял с плачущей тобой на руках ко мне спиной. Я тогда не долго думала, защищая тебя. Все еще вижу в кошмарах, как лезвие мягко протыкает его спину, и он падает на колени, нежно положив тебя в кроватку обратно. Он тогда еще повернулся, сказав только одно…       — Что, мамуль? — Орфея обняла ее за шею, почти рыдая в грудь, прижимаясь плотнее, чтобы не оставить ее один на один с ужасом потери.       — «Я люблю тебя, безумная, глупая женщина», вот что.       — А ты?       — А я ответила, что ненавижу его больше жизни. Через несколько минут белоснежные браслеты сменились на черные, но мне помогли замять дело, помогли купить перчатки, имитирующие мертвую пару. Просто сделали вид, что так и надо было. Никто и не вспомнил, что пара твоего папочки умерла раньше него самого, забавно, да? — она шмыгнула носом, стараясь сильно не дрожать, силясь успокоиться.       — Я просто хотела сказать, что я приму тебя любой, даже если ты всю жизнь проведешь в одиночестве или с тем, кого судьба вовсе тебе не обещала.       — Я тебя люблю, мам, у меня все будет хорошо, обещаю!       — И я тебя люблю, милая, буду молиться за то, чтобы твоя жизнь была самой лучшей, запомни: ты своя самая большая любовь.       Месяц до дня рождения прошел в приятных хлопотах: у Орфеи не было друзей, но она хотела подготовить самый лучший день для своей матери — самого близкого человека. Ей исполнялось шестнадцать лет, а это значило, что несмотря на все горькие истории неудачной любви, которые она вычитала в книгах, вера в нечто святое и непорочное будет жива в сердце до лично набитых шишек. В ночи через полусон она почувствовала легкий холодок по рукам и ногам, но не обратила на них внимания. Возможно, зря. Или это, наоборот, было к лучшему? Кажется, узнавать разницу между «хорошо» и «плохо» придется узнавать этой малышке на своем горьком опыте. Как хорошо, что она не привыкла делить мир на черное и белое, всегда находя светлые оттенки даже там, где сам художник планировал «Черный квадрат».       Как говорят в самых сладких и светлых книгах про влюбленных? «Пока Смерть не разлучит нас…»? Что ж, тогда Жизнь провернула очень жестокий розыгрыш, не дав даже шанса своей сестрице — Любви. Или может, наоборот, это была единственная из возможностей найти того самого? Может, где-то этой самой Любви нужна помощь всех своих сестер в том, чтобы свести любящие сердца вместе? Да уж, Орфея никогда не была простым ребенком. В любом случае, такими глубокими вопросами не задавалась пораженная женщина, следящая за тем, как ее дочь получает метки. Они пугали, толстыми черными браслетами обвивая ее подобно ядовитым змеям. Это могло значить одно — вторая половинка изначально лежит в могиле. Подсказкой было только то, что через этот темный цвет едва можно было прочитать имя несчастного: «Эвридик». Это было странным, потому что имен обычно не было ни у кого. Было ли это исключением или ошибкой? Во всей истории были лишь сказки, связанные с именем. Что-то про разные миры, кажется. Но что говорит имя, если хозяин его не появлялся в живых ни на момент жизни ее горячо любимого ребенка? Это была какая-то ошибка? Какой-то знак? Или может даже проклятие, тянущееся покрывалом от нее к ее ребенку? Сначала она подумала, что все из-за того, что она выносила дочь не от настоящей пары, и в ее душе поднялась паника. Но как же другие люди? Неужели всем им приходилось смотреть на горе родного дитя? Неужели этот мир и правда был настолько жесток, как она думала?       — Просыпайся, малыш, — она мягко трогает ее плечо, стараясь сделать нейтральное лицо, чтобы не огорчать сразу, но скрыть тревогу получается не слишком хорошо. Орфея вскакивает на кровати, и ни капли сна нет в ее глазах. В последнее время все в ее жизни было каким-то суетным, вертящимся и странным. Она любила перемены и повороты, но только не тогда, когда мама, ее любимая мамочка переживала. Хотя она переживала, наверное, всю ее жизнь с того момента, о котором рассказала недавно. Не давала пойти в гости, не давала много гулять и далеко ходить. Даже если друзей у девочки не было как раз из-за этого, она мать не винила. Ни тогда, ни сейчас, больше понимая ее действия и чувства. Она просто была…такой. И никакой другой женщины сама Орфея бы ни приняла.       — Что-то случилось? — она готовится встать на защиту семьи, но женщина только мотает головой.       — Твои руки.       Одна фраза — и ее сердце падает куда-то вниз, к желудку. Черный.       — Когда он успел…умереть?       — Как я полагаю, до твоего рождения. Они сразу такие появились, я следила. Но это как-то неправильно. Пишут, что половина выбирается из нескольких живых вариантов ровно в полночь. Тогда получается, ты можешь с ним встретиться, но не живым?       — У нас намечается зомби-апокалипсис? — нервный смех срывается с побледневших девичьих губ, но мама ее юмора не оценила.       — Тут имя! Как думаешь, я могу хотя бы проститься с ним, найдя на кладбище? Может, он лежит у нас в городе? — невинно хлопает большими глазами, смотря с надеждой на явно недовольную этим предложением даму. Кладбище как раз было недалеко от дома, но ходить туда ради такого странного желания, как это…       — А что, если он погиб и был похоронен не в нашей стране даже? — следует вполне ожидаемый вопрос.       — Я сдамся как только взгляну на наше кладбище, честно! — тихий вздох свидетельствует о том, что невозможно не послушать такую жалобную и милую малышку. Она слабо верила, что этот вечно маленький для нее комочек энергии и правда остановит свои поиски, но сердце говорило, что тут она может ослабить хватку, не упустив безопасности.       — Позже. Сегодня праздник, и я хочу провести его с тобой вдвоем без упоминаний каких-либо мертвых мужчин, — именинница активно закивала и встала с кровати, направляясь в ванную комнату. Как бы ни хотелось тут же сбежать, она сдержала обещание, почти забыв под конец дня о своей маленькой цели на будущее.       Возможно, именно стереть из юной памяти глупые мысли о соулмейте было планом, так как позже матушка еще долго отговаривала ее от поисков, говорила, что она встретит еще свою любовь среди живых, вспоминая свою историю, но пылкая и романтичная, она не могла сидеть на месте, отказавшись так просто от кого-то, кто был создан идеальным для нее. Потому в глубокой ночи, взяв с собой только фонарь, она отправилась на кладбище, сбежав из дома, оставив на столе записку с извинениями.       В теплом дрожащем огне свечей оно казалось не таким страшным, может, это было самовнушение от того, что юное сердце искренне верило, а может последняя колыбель человеческая сама отгоняла от Орфеи все плохое, веруя маленькому, но бойкому светлячку в ее душе. В любом случае девушка неспешно проходила меж заборчиков, освещая пыльные надписи, утирая их рукавом платья и выискивая то самое имя. Она продвигалась все дальше, и вот через вековой слой мха на камне она увидела первые буквы: «ЭВ». Острые ноготки нетерпеливо заскрипели по холодному надгробию, открывая взгляду то самое имя. Девушка осторожно села на мраморный край могилы, утирая теплой ладонью остатки грязи. Оказалось, прямо над фотографией молодого юноши был выгравирован отпечаток ладошки, который удивительно идеально подходил под ее. В момент, когда последний палец встал на свое место на плите, браслеты будто бы ожили, став полупрозрачными, серыми и немного светящимися в ночной тьме. Так точно не должно было быть. Но было.       — Ты пришла. Я думал, для этого потребуется больше воплощений, — доносится тихий голос, и из-за ограды к ней выходит Он. Высокий, в пышной белоснежной рубашке, покрытой рюшами. Его волосы, полупрозрачные, вились до плеч. Он сам был именно таким, как можно представить себе призрака, сквозь тело которого просвечивалось остальное кладбище. Юноша, которому едва ли самому было семнадцать в день смерти, выглядел почти идеально, за исключением порванной левой штанины, которая оголяла его ногу с чернеющим на нем следом от укуса змеи. Кажется — причиной его смерти.       — Извини? Я не понимаю, о чем ты, — она растерянно смотрит на Эвридика и чувствует, как сердце в грудной клетке трепещет подобно птице в клетке. Он был именно таким, о каком она мечтала. Подозрительно похожим на сны, преследующие ее с самого раннего детства. Но разве так бывает? Кажется, этот вопрос был написан на ее лице, потому призрак «сел» рядом с ней, повеяв холодком.       — Мы предназначены друг другу куда глубже, чем ты думаешь. Понимаешь, есть те редкие случаи, когда одна судьба тянется несколько печальных жизней, проведенных по отдельности, пока душам наконец не повезет родиться в одно время. Сейчас — именно такой момент. Мне только лишь удалось вымолить о существовании в виде призрака до момента, когда ты найдешь меня сама, — Орфея не могла поверить, что такое возможно, но что-то подсказывало, что нет ни единой возможности соврать своей половинке. Тепло изнутри омывало каждую клеточку тела, каждую клеточку души, истерзанной разлукой — такой жестокой и долгой. В голове против воли закружилось множество образов, составляющих чудесную картину, напоминающую сказку о красивой любви: дикая природа, музыка, танцы; они только вдвоем, а вокруг поют птицы и плещет искристо вода, отражая теплое солнце и танцуя с камушками, игриво отскакивая от них и с плеском прыгая обратно в ручей. Однако потом ее вернуло на сырую землю кладбища.       — Это чудо, что мы оказались в одном городе. Иначе я бы не нашла тебя и в этой жизни, маленький принц, — прозвище само легло на язык, и в уголках глаз Эвридика показались блестящие слезы.       — Да, моя музыкальная, я бесконечно рад, — он хотел было схватить ее за ладошку, но прошел насквозь, совсем позабыв о том, в каком состоянии находился.       Орфея тихо рассмеялась, гладя воздух в том месте, где могла находиться щека ее суженого. Несмотря на сомнения, это оказалось больше приятно, чем нет. Сразу вспомнилось то ночное ощущение холодка, гуляющего по-озорному под одеждой, отчего тело напряглось от желания укутаться плотнее, чтобы отрезать место для маневра этих надоедающих игр стихии.       — Я и в той жизни посвятила себя игре на скрипке? — она пораженно распахнула глаза, все еще находясь в каком-то немного странном состоянии удивления, напоминающем транс: ее тело было на удивление легко, легко настолько, что она верила, что вот-вот взлетит, разливаясь рассветным солнцем над кладбищем. Будто она и сама на мгновение стала лишь призраком прошлого, которого не сковывает ни одна из возможных сил этого мира. Это ощущение было невозможно передать словами, насколько оно было особенным.       — Конечно. Сыграешь мне как-нибудь? Думаю, сейчас тебе пора. Спасибо, что ты нашла меня, люблю тебя, — он прильнул к ней всей грудью, обнимая по-своему, заставляя дыхание замереть, заледенеть. Изо рта вылетело облачко пара, как бывает в мерзлую зиму, и ей захотелось ответить, не обращая внимание на то, как руки покрываются мурашками от особенности момента. Кажется, даже мертвенно-черные браслеты заранее потеплели на руках, ожидая своей очереди на магию.       — И я тебя люблю, — слова сами сорвались с губ, и тогда легкое сияние окружило пару, освещая маленький кусочек владений Смерти. Ленты метки исчезли, стекая на пальцы кольцами. Но было в этом что-то исключительное, то, что отделяло их от всех обычных пар. Не золото теперь сияло на молодых руках, а серебро. Призрачное и холодное, оно переливалось в оттенки голубого и зеленого. Девушка провела по ним пальцами, ощущая, что они одновременно как будто и были, и нет. Наверное, такие по текстуре были облака, летящие грузно над головами влюбленных. А может, такими были объятия с самой Смертью — мягкие, но неживые.       — Мама ждет меня, — прошептала одними губами Орфея, — я скоро вернусь, — она развернулась к выходу в город — поскорее рассказать, что случилось, обрадовать, уже не видя, как силуэт Эвридика растворяется в розовых рассветных лучах.       Свет в окнах дома говорил о том, что ее ждали, и краска стыда залила щеки с ушами — она же совершенно не собиралась задерживаться до самого утра! Только лишь найти могилу и вернуться домой до того, как матушка заметит ее отсутствие. Но было же к лучшему, что она повстречала не только хладный труп? Она с разбегу упала в колени сидевшей в кресле на крыльце со спицами в руках женщине, обнимая ее ноги и утыкаясь в юбку лицом.       — Прости! Я просто…такое увидела! Ты не поверишь! Просто посмотри! — она положила руки сверху на недовязанный шарф, и мягкие морщинистые пальцы осторожно обхватили узкие ладони. Не терпелось начать рассказ, но сначала она хотела услышать первое мнение.       — Серебро! Я такое видела только в одной книге, милая. Пошли, дурная голова, заварю чаю, поведаешь, куда тебя занесло, — неодобрительно помотала головой, но улыбка на лице выдавала, что она совершенно не злится. Кажется, она немного знала о таком странном свойстве меток.       — Судя по всему, — спустя почти час, когда Орфея закончила свой рассказ, — твой молодой человек весьма хорош собой, раз твое признание не было отклонено, хотя вы знакомы меньше дня…       — Но мам! Мы знакомы больше целой жизни! — она широко зевнула, прикрыв ладонью рот. Женщина погладила ее по волосам, расчесывая их пальцами и посмеиваясь. Верить в такие слова было и правда сложно, особенно если учесть, что она нашла своего соулмейта на кладбище. Все-то у нее было не как у людей! Возможно, это был подарок юной душе от Жизни, а может все же наказание за какое-то прегрешение в как раз том моменте, в котором она не смогла прожить счастливую жизнь с юношей, лежащим в настоящее время под землей вот уж какой век.       — Конечно-конечно. Но твой призрачный юноша никуда не исчезнет, если ты решишь отдохнуть и отоспаться после ночных гуляний. Ведь так? — та в ответ только лениво кивнула, явно уставшая, пусть и взволнованная по-приятному. То напряжение, которое копилось в ней со дня рождения, лопнуло тонкой струной, и теперь она могла наконец вдохнуть полной грудью, понимая, что устала.       — Но ночью я вернусь к нему! Я обещала сыграть на скрипке! — с немного сумасшедшей улыбкой она утверждала, а не спрашивала, на что ее мама только по-доброму закатила глаза, отправляя ее спать, садясь у кровати. Вдруг еще успеет убежать? Резвая и резкая, она вполне могла. Но под мягким контролем проспала до самого дня, пока в ней снова не проснулся необъятный энтузиазм и жажда узнать обо всем. Но тогда пострадала уже небольшая домашняя библиотека.       — Так, смотри: серебро означает обещание. Люди не могут быть вместе по каким-то причинам, но приносят клятву, что будут вместе как только выдастся возможность. А что, весьма подходит под твою ситуацию, но этого ли ты хотела? Все же целую жизнь ждать какого-то парня — это не то, чего я для тебя хотела. Как думаешь, еще не поздно влюбиться в кого-то живого? — женщина немного грустно листала книгу, ища способ, как порвать связь. Она бы приняла любой выбор дочери, но все же так хотелось знать что-то, что было бы как запасной план. Но, кажется, она была настроена решительно. Глаза сияли, как не сияли никогда раньше. Тихая и немногословная ранее, она оживилась, будто всю жизнь ждала именно этого момента. Возможно, это было даже хорошо. Было невозможно сдержать улыбки, смотря, как ее малышка сияет изнутри, поглядывая на музыкальный инструмент, который был для чем-то особенным, почти членом семьи. И если раньше она думала, что ребенок просто так переживает утрату отца, то теперь она понимала намного лучше: это была та частичка ее, которая осталась с самой первой жизни, которая была с ней всегда. Это было странно, неуловимо для понимания, но она любила ее — потому была готова смириться и помогать, если эта самая помощь понадобится, отдавая безусловную любовь, без которой жить всегда и всем куда тяжелее.       Вечером она исчезла, стоило закатным лучам немного погасить свой огонь. В корзинке ее был тот же фонарь, несколько закусок, завернутых в ткань и скрипка. Родительское сердце тревожилось, но не могло запирать ребенка в четырех стенах, потому только могло надеяться, что все будет хорошо.       Ноги сами вели в то самое место, где уже сидел призрак Эвридика, недвижимый и терпеливый. Кажется, бесконечное количество терпения нужно, чтобы несколько жизней ждать свою любовь. Он казался белоснежной статуей, проклятой, но от этого не менее чарующе красивой, превосходной. Каждая черта его лица была выточена Богом, который заботливо сглаживал, вкладывая всю любовь в свое дитя. Хотя в любом случае этот юноша был большим, чем просто произведение искусства. Несмотря на холод, он правда казался живым. Особенно — когда заслышав звук обернулся — в его глазах засветилось нечто искреннее, теплое, почти горящее огнем.       — Доброй ночи, праздник моего существования, — он поклонился, в мгновение оказавшись рядом, окутав прохладой и легкой дымкой. От этой его манеры речи уши сами по себе смешно розовели, казалось, даже самую простую вещь он мог так украсить словами, что она смущала куда сильнее, чем привычный флирт. Он был красив, красиво говорил и чувствовался искренностью где-то на кончике самого существования. И как после этого можно было мечтать об обычной любви?       — У тебя не было проблем дома? — он осмотрел Орфею, радуясь, что она выглядит нисколько не опечаленной. Потом его глаз зацепился за корзину, и тогда широкая улыбка еще больше осветила его лицо, и легкие лучики морщинок у глаз сделали его человечнее, будто на мгновение он перестал даже просвечивать.       — Не переживай, она меня очень любит, она ни за что бы не стала мешать мне в том, что не приносит вреда. О, ты уже заметил? Я же обещала сыграть, думаю, забыть еще не мог, — скрипка мягко легла на плечо, и смычок слился с ней будто в поцелуе, который не могли позволить себе маленькая смертная девочка и ждавший ее веками ни-ка капли не постаревший юноша. Тихая, тревожная и дрожащая мелодия разлилась по кладбищу. Она что-то искала, блуждая среди чернеющих ограждений, отражаясь о стены склепов, исчезая в вороньих криках. И только почти исчезнув, почти проиграв, она начала набирать в силе. Выровнялся тон, и легкой волной заструилась песня по могилам, прося стать свидетелями ее надежды мертвецов. Кто понимает о любви больше тех, кто полег за нее? Кто может рассказать о нежных чувствах глубже тех, чье сердце давно не бьется? Ровной линией мелодии световым лучом стремится в небо, разрезая тучи, она готовится к тому, чтобы осветить весь мир тем, чего так долго ждали влюбленные. В какой-то момент это почти ощущается кожей: легкая вибрация, от которой дергается сердце куда-то вперед, навстречу приключениям. Наконец все силы вернулись в тоненькую деревянную скрипку, которая теперь была не просто инструментом, но целым живым существом, которое радовалось, грустило и любило. Все более вольным было звучание, все более живым и радостным.       «Небо! Посмотри, я скоро стану выше тебя. Солнце! Возрадуйся тому, как я сияю. Океан, мои чувства такие же необъятные, как твои просторы!»       Вся природа затихла, внимая сказанию о том, что нет ни одной преграды между теми, кто предназначен друг другу судьбой. Нет ничего такого, что смогло бы разделить их навсегда. Время — всего лишь испытание, после которого души крепятся на века, обещанные друг другу, такие близкие, что ни одной неведомой силе не разорвать.       Эвридик, движимый старыми чувствами, утер слезы и встал в центр освещенной луною поляны. Он начал танцевать, и движения его были так плавны и мелодичны, но сами направляли игру скрипки в другую сторону: нежную, медленную, завораживающую, немного напоминающую колыбельную. Орфея готова была полюбить его во второй раз, в третий и десятый, быть может, даже в тысячный. При одном взгляде на молодого человека ее душа вспоминала все оттенки чувств, которые она когда-либо испытывала к нему. Это было удивительно и подобно сну.       Но все когда-то заканчивается, и вот мелодия подходит к своему завершению, утихая, не заканчиваясь, обещая, что она будет долго еще жить, так долго, пока жива любовь. А, как известно, Любовь — дама бессмертная, да еще и настойчивая. Сколько не беги, догонит и вручит свое благословение.       Едва отложив скрипку, дева поспешила к Эвридику, искренне желая обнять его, прижаться и почувствовать лицо. Руки ее, конечно, прошли насквозь, телу было холодно, но сердце…сердце пело от внутреннего тепла. Нежным котенком она старалась прижаться щекой к щеке, накрыть руками руки, но только горячие слезы капали на землю, также проходя насквозь.       — Не печалься, у нас все будет хорошо. Я клянусь, я буду держать тебя за руку еще не одну жизнь, я согрею тебя своим теплом, но только не сейчас.       — А когда? — голос предательски надломился, пропитанный скорбью и болью, чем-то горьковато-сладким, как вино, чем-то, наполненным непонятным чувством — виной. Только она не принадлежала будто бы даже самой Орфее, а тянулась корнями вниз, к земле, из прошлого, а — быть может — из далекого будущего.       — Чувствую, что уже в следующем твоем воплощении, моя любовь.       — Но это же так долго! — она всхлипнула, утирая слезы ребром ладони. Холодок опустился на макушку — своеобразный поцелуй. И все же даже он не мог утолить голод сердца, жаждущего простого тепла человеческого тела, вместо которого — пусть и временно — был только холод бесконечного на первый взгляд ожидания.       — Не дольше, чем время, которое мы пробыли отдельно друг от друга. И теперь мы можем хотя бы поговорить. Садись, у нас еще достаточно времени впереди, не лей слезы зря.       Несмотря на страхи и сомнения Орфеи, время и правда тянулось быстро-быстро, и вот уже ее дорогая матушка покинула мир живых, ложась на вечный сон рядом со своим мужем.       «Все в порядке», — говорил ей тогда Эвридик, гладя прозрачными ладонями ее мокрые щеки, — «она теперь вместе с твоим отцом, тем человеком, которого она правда любила, но которого у нее отняли. Она в безопасности, она теперь никого больше не потеряет, вечность проведя в маленьком уютном домике с тем, кто пусть и не был ее судьбой, но стал чем-то большим.»       И она верила ему. Верила, но не могла не плакать. Не могла не чувствовать боль утраты. И тогда она брала в руки скрипку, выливая все чувства в надрывную, крикливую мелодию, которую поминальным криком подхватывали вороны, разнося по всем уголкам города печальные вести.       Но всякая боль проходит. Прошла и эта.       — Мне жаль, что тебе приходится видеть меня такой жалкой, — шепчет уставшая старушка, прижавшись щекой к памятнику, пока рядом сидел, с нежностью смотря на нее, такой же юный парень.       — Ну что ты! Ты прекрасна в любом возрасте, я люблю тебя не только за тело, но и за душу, а она у тебя вечно молодая, вечно живая и вечно прекрасная. Да и выглядишь ты более, чем хорошо.       Орфея рассмеялась, закашлявшись и закрывая ртом сухие губы.       — А ты все тот же… Неизменность — это то, что я люблю и ненавижу в тебе одновременно. Знаешь, как тяжело бывает иногда смотреть на себя в зеркало и вспоминать твою красоту? — Эвридик прислонил к своим губам указательный палец, улыбаясь. В эту ночь он был тише обычного, словно что-то чувствовал.       — Не говори ничего. Просто сыграй мне… в последний раз.       Женщина было хотела что-то спросить, но передумала, привычным задорным жестом поднимая скрипку.       Эта мелодия была особенной: мягкая, но твердая, она властно вилась о деревья, заматывая паутиной все вокруг, и природа застыла, внимательно вслушиваясь. Не шумела даже листва, желтеющая и опадающая печальным дождем на головы прохожих. Было слышно только музыку, которая постепенно слабела, становясь тише. пока не иссякла совсем.       — Скоро встретимся, моя дорогая, закрывай глаза и ничего не бойся, — это было последнее, что услышала Орфея. А потом тепло заполнило все пространство вокруг, оставляя все тяготы и заботы позади.

***

      Темная сырая пещера внушала в себя ужас. Вода стекала откуда-то сверху, и звук падения ее действовал на нервы. И вот впереди показалась долгожданная прорезь яркого света, от которого глаза на мгновение заболели. Идти с каждым шагом становилось все темнее, а в голове барабаном стучал голос Аида:       «Я верну тебе Эвридику, только иди до самого конца, иди и не оглядывайся. Иначе и милость моя пропадет, и дева твоя навеки останется в моем царстве» — таковы были последние слова доброго, но жестокого Божества.       Шагов сзади было совсем не слышно, и юноша — бедный Орфей — все отводил от себя мысли, что его обманули. Свет был все ближе и ближе, и вот он мог ухватиться за камень и подняться в мир мертвых. В этот момент ему особенно хотелось посмотреть назад, но он зажмурился, стоило голове дернуться, и на ощупь выбрался, сделав несколько шагов на поляну, чувствуя телом тепло солнечного света. Он стоял, недвижим, две минуты. Только он подумал, что испортил все, как его со спины крепко-крепко обняли.       — Ты спас меня, ты дождался меня! Обернись, ну же, я так люблю тебя, — девушка шептала сквозь слезы, и Орфей обернулся, бережно прижимая ее к своей груди, зацеловывая соленые мокрые дорожки на ее щеках.       — И я люблю тебя, моя муза. Больше всех на свете люблю.       Их на мгновение окутал легкий свет, и пальцы возлюбленных украсили нарисованные кольца.       Теперь уже золотые.