Боль повсюду, куда бы я ни бежал, Моё сердце никто так не обнажал. Я бы вырвал его, похоронил, сбежал, Но за мною тень твоя следует, как невеста.
Катарина Султанова
Ноги сами приводят Марью в конюшню. Откровенно говоря, именно здесь всё началось. Останови её тогда стража, и кто знает, может быть, всего этого не было бы. Жила бы Марья во дворце, справляла свадьбу Варвары и не терзалась поисками того, кто давно умер. Всё было бы так просто, да? Марье кажется, что её горло сдавливает какая-то неведомая сила, что боль рвётся из груди заполошной птицей. Марья не помнила, когда в последний раз плакала. А может, и не было такого. Кто знает? Память даже у бессмертных не идеальна. Впрочем, она и сейчас не может себе слёз позволить. Не престало Царевне Морской слёзы лить по несбывшемуся. То всё прошли дела минувших дней, и не осталось ничего. Стёрлось в пыль под гнётом времени и тяжестью Кощеевых грехов. «Всё пройдёт», — сказал мудрец. «И это тоже», — добавил бы отец. Да вот только не проходит. Уж сколько веков мучает. Марье казалось, что всё забылось. В Подводном Царстве нечему о былом напомнить, а суша больше не звала её своими заманчивыми далями. Хватило. Нахлебалась. И всё равно воротилась. Под тёплое солнце и холодный ветер. К человеческой злобе и нечистой силе, что свободно разгуливает. А ещё к дружбе, искренней; милосердию чистому, как горный ручей. Стоило только ступить на сушу, и показалось, что не уходила Марья отсюда никогда. Так, душу оставила здесь и пошла дальше. Каждый запах, каждый блик в кроне зелёной, казалось, всё возвращало её к прошлому. Тому, которое было всё никак не забыть. Иногда Марья думала, что это всё — злая насмешка судьбы. Волхова не пожелала любимого оставить, а Марье будто и не оставили выбора. Куда бы она ни шла — всюду Чародей её ждал, куда бы ни смотрела — отблески Кощея встречала. Всё отмахивалась от этих мыслей. Не о том было думать, не ко времени и не к делу. Долг звал и требовал, и Марья преданно откликалась да покорно склоняла голову. Да вот только дороги снова вели её к Кощею. Как будто сплелись их судьбы так, что уже не разорвать их ни любовью, ни ненавистью, ни даже смертью. Их друг другом прокляли на веки вечные. «Конец есть у всего, Царь Вод», — утверждало Лихо. «Где же наш?» — хотела спросить у Судьбы Марья. Не искала ли она призрака в мертвеце и не нашла ли то, что просто хотела видеть? Кто бы ей ответил. «Помяни чёрта», — подумала она, когда заметила Водяного. — Ты что, следишь за мной? — Марья выпрямилась, враз чувствуя себя неуютно в одной только ночнушке. Привыкшая к тому, что во Дворце никогда нет никого чужого, она совсем позабыла про их гостей. — Больно надо, — фыркнул Хозяин Вод и усмехнулся. — На коньков я пришёл полюбоваться. Таких сокровищ нет в Топях. Только у Володыки красоту такую встретишь. Марья сдержала улыбку. Кто бы знал, что Хозяин Вод будет так очарован морскими коньками! Ни за что не поверила бы, абы кто сказал. На душе даже как-то легче стало. Проще. Жизнь продолжалась, да? И в ней всё ещё было что-то хорошее и прекрасное, даже если с судьбой своей Марья никак договориться не могла. Вечно окольцованная. — А что привело сюда Царевну в такой час? — тихо спросил Водяной, не желая беспокоить сон коньков. — Да ещё и такую взволнованную, что вода вокруг неё хороводиться? — В темнице я была, — холодно и степенно ответила Марья. Как текст какой заученный слова звучали. Водяной только хмыкнул и перевёл тему: — Стало быть, Еремей обещал нашего Царевича в мужья сестрице твоей? Марья была слишком благодарна за это, чтобы задумываться над мотивами. — Да. Не до свадеб сейчас, но, когда Володыку вернём, всё иначе повернуться может. — Марья просто пожала плечами. — Жаль Царевича, от любви к другой сестре с ума сходящего. Не жаль было Водяному Ивана ни капли. Марья едва заметно поморщилась, понимая, что старый враг и новый друг опять игру какую-то затеял. — Это всё мимолётно, — наконец ответила Марья. — Я лишь тонкий росчерк в его судьбе. Дело кончится — и забудусь. Варвара намного красивее меня и, чего греха таить, лучше к себе людей располагает. Забудет Иван — останусь блеклым сном, что по утру он и не вспомнит. Всё это временно. — Как ты и Кощей? — спросил вместо этого Водяной. «Вот в чём дело», — наконец поняла Марья. — «Свои догадки он подтвердить хочет да любопытство удовлетворить, но не потешная я ему зверушка или мавка какая для услады». — Как я и Кощей, — ответила она твёрдо и спокойно, не первый год ей эту маску и ношу нести приходилось, привыкла уже. «Своё — не тянет». — Но её почему-то всё сильнее к земле прибивало. — Поэтому наследница Владыки Морского, у которого камней драгоценных не счесть, с чьей сокровищницей не сравнится ни один царский сундук, носит яркую стекляшку на потрёпанной цепочке вот уже много веков? — Водяной продолжал ухмыляться. Марья не смогла подавить инстинктивное желание скрыть звезду и коснулась её, рукой прикрывая. Так отчаянно и жалко. Это было её не достойно. Она едва заметно поморщилась. — Ни оттого ли Царевна предпочитает магическую побрякушку всем сокровищам морским, что это подарок дорогой, даже за шесть веков важности своей не утративший? — всё продолжал Водяной, подходя ближе. Марья оставалась неподвижна и холодна. Просто статуя на дне океана, с глазами из янтаря. — И не оттого ли замирает Царевна временами, уставившись в никуда, что воспоминания её терзают душу? Сердце — камень, гранит. Долг к земле тянет и о разуме напоминает. — Шесть веков спустя? — Водяной оказался совсем близко, склоняясь к ней и шепча это на ухо, как откровение. — Всё ещё временно, Марья? Именно имя почему-то впилось сильнее всего. Слова — всё пустые, но имя жгло и калило. — Я долг свой исполнила, то, что надо, сделала, — всё, что могла, — ответила Марья, но в голосе предательская дрожь проскользнула. — Остальное — временно. — Да? — Водяной едва слышно фыркнул и словно в насмешку свою руку протянул к кулону. Море шлёпнуло его по пальцам, а Марью резануло до глубины души. Никто её Подарка никогда не касался, никакие бури не могли ему вреда нанести, а цепочка до сих не проржавела. Море-Океан по её желанию Звезду берегло. Ей даже просить было не надо, ни в слух, ни в мыслях. Будто с той самой первой встречи Океан-Батюшка знал, что это всё, что у Марьи останется, что будет беречь она как зеницу ока и стыдливо прятать под высокие вороты платья. — Я так и думал, — покачал головой Водяной, и Марье в его голосе сочувствие почудилось. — Нет ничего более постоянного, чем временное, — заметил он, плавно отходя от неё. — Уж в этом мне поверь. — Не разойтись нашим дорогам, что же я сделать могу? — тихо прошептала Марья, враз чувствуя себя безмерно уставшей. — Ничего, — в голос Водяного добавилась горечь. — Иной раз ни мы, ни любовь, ни смерть — ничто над судьбою не властно, и не переменить нам её, будь мы хоть трижды Царями и дважды Богатырями. — Стало быть, смирение предлагаешь, — хмыкнула Марья, складывая руки на груди и прислоняясь к колонне у стойла. — У обречённых только оно и остаётся, — усмехнулся Царь. — Обречённые, — Марья попробовала слово на вкус, медленно, нараспев произнеся его. И впервые за долгое-долгое время рассмеялась, да так искренне и громко, что всполошила всю конюшню, но даже внимания не обратила. Марья всё смеялась и смеялась, утирая слёзы. И улыбка с её лица не сходила. Она замолкла так же резко, как начала смеяться, и посмотрела на Водяного. — Кощей мне когда-то сказал, что если судьба твоя не вызывает смеха, то ты не уловил потехи, — произнесла Марья на удивление легко. — А я вдруг поняла. Мне суждено всем Подводным Царством править, а на своё сердце у меня управы нет. Ну разве не смешно? Водяной смотрел на неё со странной смесью понимания и узнавания, точно видел уже такое. А может, и видел. Волхова ведь тоже была в каком-то роде обречённой.