***
В ту вечность перед глазами, когда, кажется, еще нет времени, но ты уже осознаешь, что додумываешь сюжет сна самостоятельно, я очнулась. Очнулась, не крича и не подскакивая на кровати. Казалось, колени мои, поджатые в странной позе, трясутся также и всё еще, а сама я размазывала борозды слез, точно зная их направление — уже проехавшуюся с одной стороны, задевая костяшками остывшую, впитавшую влагу подушку, и нагло стремящуюся своим ядром мне в ухо — с другой. Я зажмурилась. Не знаю, что руководило мной в тот момент: надежда ли вернуться обратно в нереальное бытие, страх ли, что те чувства, сопровождающие меня там, казались куда реальнее тех, что я испытывала здесь. Слипшиеся ресницы были воротами. Я снова и снова переворачивалась на другой бок, не желая обдумывать то, что видела во сне, и то, что увижу, когда окончательно проснусь. В комнате было уже светло, но так оглушительно тихо, будто на этом свете осталась только я и мои кошмары. Постельное шуршало подо мной в этом молчании, как гром посреди ясного, в сущности, неба. Почувствовав, что самостоятельно вывожу себя на слезы, я протянула руку к светильнику над головой, добавляя света. Я уже не помню, как конкретно вставала с кровати, как усмиряла потряхивающиеся конечности, и с какой скоростью подходила к балкону. Я знаю, что, как это всегда бывает, открыла дверь и босыми ногами, переходя с носков на пятки, встала на его ледяную плитку, чуть дрожа от мурашек, сотрясающих мое воображение. Подо мной — больше десятка этажей, приветствующих всех желающих обрести свободу в жизни или вне ее. Передо мной — долбанные, почти издевающиеся своей напускной пустотой небоскребы. Ноги затвердели, едва не подогнулись от усердия, с которым сопротивлялись холоду, когда я шагнула навстречу окну. Ком в горле стал чем-то вроде руки, сжимающим его и приподнимающим наверх, только судорогой. Я глубоко вдохнула и задержала дыхание. Десять, двадцать, тридцать… внутренности словно выбили из легких воздух вместе с кашлем, складывающим меня вдвое прямо там, вытряхивающим из меня всю дрянь, скопившуюся за столько лет. Я усердно глушила в себе всё громкое, все крики и слезы, весь кашель, сотрясающий меня и мои ступни, понемногу переступающие в поисках опоры или… Не заметив за кашлем, я уже с легкостью доставала полусогнутой, задеревеневшей рукой до окна. Намозоленными кончиками пальцев правой руки, я коснулась его тонкого, отрезвляющего стекла. Смешно ежедневно думать, что сейчас, выживая, выбираешь сложный путь, а не как слабачка пускаешься в объятия простого решения выйти в окно, забыв о каких-либо сожалениях. Такие прогулки порой действуют, как оплеуха: пошла вон отсюда, дуреха! Ведь в конечном счете я, несомненно, приду не сюда, а в ванную, но усмирить желание смерти в контексте одного дня, когда нужно скинуть немного усталости или скуки, тоски и чёрт его знает какого еще дерьма, прохлада балкона полезнее, чем получасовое смывание у раковины бестолковых слез. Я пробыла там ещё недолго, пока пальцы на ногах, предательски проявляя жалость к себе, не начали поджиматься, чтобы меньше соприкасаться с плиткой. Быстро и трусливо я сбежала с балкона на полусогнутых, хватаясь руками за всё подряд — подоконник, косяк и встречающую на выходе тумбу.1 ночь. Приглашение.
2 февраля 2024 г. в 18:40
Он меня видит.
Дыхание совсем не чувствовалось. Даже то, как потряхивало ноги от постоянного бега на корточках уже сложно представить. Только длинная тень. Только то, как по баннерной трескучей ткани практически бесшумно, словно и не касаясь покрытия, носились его конечности. Мимо.
Любое движение можно приравнять к проигрышу, если ты вдруг решишь, что он ушел. Но это не догонялки. Не прятки. Это что-то на новом, извращённом уровне, когда нельзя ни дышать, ни моргать, а спать или есть при всём желании не получится: при виде еды здесь вывернет абсолютно любого, в то время как сон неизменно выкинет тебя в пустоту.
А туда не хочется.
Как бы страшно ни было здесь, есть что-то ужасно зловещее в гладких и тихих исчезновениях. Казалось, здесь нет и не может быть выхода.
Снова поднялся гам. Я завертела головой, как ошалелая, хотя точно знала, что он уже должен был быть достаточно далеко. Три секунды, а отчаянный вопль уже сотряс лабиринт откуда-то слева: он кого-то настиг. Не меня.
Положив руку на грудь, я сглотнула подступающую тошноту и прижала голову обратно к сетке, едва прогнувшейся под весом моих нервов. Восторженные и напуганные визги вне лабиринта никогда не успеют предупредить тебя об опасности. Зрителям, глядящим на происходящее, словно на тараканьи бега, ни за что не понять ни наших, ни его действий, но своими криками они дают крохотную подсказку. Нет никакого смысла лично проверять, почему люди откуда-то старательно убегают. Беги от опасности как можно дальше. Как можно быстрее.
Только будем честны: никто бы не жаловался, будь всё так просто.
Я села, приподняла над зеленой частью «пола» ноги и изо всех сил напрягла их, до смешного наивно надеясь на то, что секундный отдых поможет мне спастись от трясучки сейчас и от судорог потом. Вцепившись пальцами в противную синюю сетку, я вернула себя на корточки. Пора выдвигаться.
Единственная подсказка, которая была у меня в тот момент — чужой крик. Я не узнала голоса, искаженного ужасом, но точно знала, что звучал он слегка приглушённо. Где-то далеко и, вероятно, выше от меня на пару уровней, хотя в лабиринте никогда не угадаешь. Можно подумать, разноцветная сетка вместо адекватных стен помогает нам ориентироваться, но она не только портит обзор, не давая четкого понимания проходов, так ещё и напрочь лишает нас опоры и возможности следить хотя бы только за тремя сторонами. Нет, вертимся тут волчками, как укушенные.
И всё же, теперь, когда я понимаю примерное направление, есть шанс переместиться в место получше. Шанс…
Я не знаю, куда, в конце концов, заведет меня очередная радужная дорожка. Я не знаю, докуда ведет несчастный пластиковый туннель с окошком в чёртов дворик между пёстрых коридорчиков с кучей навешенных груш. Любой поворот лишит меня ориентира, потому что никто, мать вашу, никто и никогда не знал, как устроены детские игровые лабиринты!
Почувствовав, как по щекам скатываются слезы, я уперлась руками в продавливающийся подо мной пол и поползла направо.