Просто так

Тучи перекрывают небо. Тюль колышется от ветра, пробиваемого в приоткрытое окно. Гречка наблюдает за этим с секунду, подумывает, что его стоило бы закрыть ещё вчера. Или хотя бы ночью. Лишь холода напустили. Вон, — Гречка коротко стреляет взглядом в чужую макушку на своей груди, — этот уже наверняка насквозь бы промёрз. Ну, не будь он ходячей печкой, естественно. Одеяла шуршат, — гречке кажется это знакомым, — а Вата укрывает себя сильнее. Хм. Всё же замёрз. Ну, что же, окно закрыть всё же стоило. И Гречка определённо не признает вслух, что прижал парня к себе ближе, по волосам поглаживая. Сделал он это из вредности — лишний раз шевелюру спутать, чтобы не ленился в хвост на ночь завязывать. И не из-за того, что волосы у Ваты мягкие, близкие к шёлковым. Что ароматом морозных ягод отдают. И что гладить их — себя успокаивать лишний раз. Желательно от глупости — той, что у него сейчас в руке. Дотянулся он до этой книжонки еле как: тумба прикроватная была почти вне досягаемости. Пришлось подтягивать пальцами, стараясь парня не разбудить; не хотелось лишний раз тревожить. И как на обложку посмотрел, понял: хорошего ожидать не стоит... Была она до ужаса слащавой, главные герои целуются под деревом сакуры, а один из её лепестков удачно это скрывает, прикрывая их губы. Вау. Он клянётся, от количества розового цвета у него во рту засахарило, аж сплюнуть захотелось мерзость. По содержанию не лучше: снова втирание про любовь с первого взгляда, ну прямо-таки злость берёт! Как это вообще на продажу одобрили? Сами что ли не знают, как чувства работают? Так бы и подорваться с кровати, да авторку эту найти, чтобы в лапы этот бред пихнуть и высказаться от половины сердца! «Ну что за чушь и вздор! Не ты ли столько времени с Э… Вельзевул прошла, чтобы...» И руку хочется сжать, от того, насколько это по-идиотски и по-лживому: любовь появляется постепенно, с опаской и не спеша, но не так. Подступает опасным хищником, угрожает, словно предатель приставивший нож к горлу, а после обласкивает шёлковым одеялом, купает в море привязанности и... И ему это, чёрт возьми, знакомо! Он вздыхает, вплетая пальцы в чужие волосы. Эта чушь его слишком нервирует, а голова Ваты, такая маняще-успокаивающаяся, удачно рядом. Что-то много он чертей упоминает, так и докаркаться недалеко. А разбираться с утра желания совсем нет. Только полениться лишний раз. Гречка снова кидает взгляд на окно, откладывая книгу. А вот и дождь забарабанил, как вовремя. Вате сегодня сладко не придётся: ступать по грязи и земле, пропахнувшей сыростью. Снизу горестно вздыхают, щекой о грудь трутся и досадно — но еле заметно, — одеяло рукой сжимают. Но молчат. Гречка взглянуть и не пробует — и так знает, что увидит чужое грустное лицо. А может и усталое. Скорее комбо из двух. Такие дожди, нет, даже ливни, для их местности — редкость. — День с самого начала кажется неудачным, не думаешь? Голос Ваты — тихий, незаметный и сонный, — выражает оттенок отчаяния. Рука сама ложится на макушку, чуть почесывает пальцами кожу. Словно и правда в утешение. Гречка бы фыркнул на такое, он, да утешать? ...может быть. — Гиперболизируешь? — Говорю, что думаю. И они снова затихают. Помалкивают оба и в окно гладят, улавливая слухом, как капли стучатся о стекло. А окно закрыть стоило, вон, уже немного на пол накапало... Несмотря на всё, вата, кажется, вставать с него не спешит — настолько удобно устроился что-ли? Это... льстит. Гречка поджимает губы. Мерзкое эгоистичное чувство радости от того, что он — на секунду, мгновение, маленькую вечность, — всё же важнее для ваты, чем работа сжирает его изнутри. Громко чавкает, облизывается и хочет ещё — ещё больше подтверждения того, что он важен. Что он нужен, что любим и охраняем. Гречке хочется выплюнуть эти слова. Выплюнуть на пол и заткнуться, никогда больше не произнося. Он — не человек, и никогда им не станет. Харкнуть хочется и этим неверием. Неверием того, что его кто-то любит. Ведь противно от того, что он сам не верит Вате, что ставит под сомнения его слова. Того, кто ложь так же презирает и избегает. Отбивается руками и ногами — лишь бы подальше и никогда рядом. Гречке думается, что он пропитан ложью. Обманом. Склизким и липким, что уже не отодрать. Он прилип к рукам, связал по ногам, обвис в голове вместо разума. Покрыл всего разом. Сделал собой, Обманом. А Вата и не отталкивает, лишь ближе прижимает и улыбается честно. Лучше об этом не думать. Не сейчас, никогда. Ни за что и ни в жизнь. Ведь ложь не должна получать в ответ вместо изгнания любовь. Правду и ласку. Не сейчас, никогда. Ни за что и ни в жизнь. Но... отринув на секунды маски лжи и правды... действительно ли «ни в жизнь»? Гречка не уверен. Лишь вздыхает, пока макушкой ему бычутся в подбородок: так, игриво. Чтобы много не думал. В нос снова бьют морозные ягоды, а под пальцами оказываются чужие пряди, точно шёлк. И всё же... и всё же правда, это... успокаивающе. Приятно так — просто. Просто с Ватой, просто в кровати и просто в любви. К нему.