Последнее, что осталось

      Андрей очередной раз сплёвывает кровь вместе со слюной. Кажется, она залила всё, что могла. Разбитый нос почти не дышит и пульсирует болью, губы саднят, перед глазами пелена. Он языком проводит по кромке зубов, быстро их пересчитывая. Удивительно, как после стольких драк и потасовок его челюсть всё ещё не ссыпалась. Мама действительно не врала, когда говорила в детстве о его богатырском здоровье.       Только на этот раз оно его всё же подводит. Потому что Андрей поднимается с пола школьной раздевалки только с четвёртого раза.       Не стоило ему соглашаться на участие в этой несчастной олимпиаде по математике. Хотя был ли у него хоть какой-то выбор? Учительница, грозная и сухая на лицо тётка, поставила перед фактом, дополнительно прочитав ещё и лекцию о поведении. Всё, что он смог вычленить из её монотонного рассказа — так это то, что участие в городской олимпиаде закроет ему все пропуски. Мать приняла эту новость за настоящий дар и даже пикнуть не дала. Так что приходится ему вспоминать хоть что-нибудь, чтобы честно отсидеть олимпиаду после уроков.       Он думал, что это будут самые скучные два часа в жизни. Но его мнение круто меняется, когда в кабинете, где собрали всех олимпиадников района, появятся два знакомых лица. Они опаздывают на добрые двадцать минут, наводят шуму и заставляют присутствующих для контроля учителей по-настоящему заволноваться. Шуму от них как от целой начальной школы. Андрей несколько раз оборачивается на них и только с третьего раза понимает, где мог видеть эти лица. В голове практически мгновенно вспыхнули моменты драки с Разъездом. Кажется, он даже кому-то из них зарядил камнем по лицу.       И наверное не стоило ему так пристально смотреть. Потому что в тёмных глазах загорается недобрый огонь. Его тоже узнали. Теперь лёгкие нотки волнения заставляют расписывать эти несчастные уравнения куда быстрее. Он думает о том, что если уйдёт первым, то успеет избежать открытого конфликта. Пару раз до него долетали весточки о том, что пацаны с Разъезда зуб точат на своих соседей конкретный и тут любая оплошность может стать роковой. Не то, что Андрей боится этого. Но не хочет стать тем, за чью смерть будут мстить. Пожить ещё хочется.       — Какой ты шустрый, — долетает до Васильева, когда он уже успел спуститься в полупустой гардероб. За окнами уже давно темно и даже вторая смена почти ушла. Так что его более чем видно.       В этот момент Андрей понимает, что всё пропало. Он один против двух здоровенных лбов, один из которых явно прячет в кармане школьных брюк кастет. А у него из защиты только желание жить.       — Чего вам там вставляют в задницы, раз вы так быстро бегаете? — спрашивают у него с издёвкой.       — Это к вам скорее вопрос. Что у вас было в заднице, раз вы убежать не успели.       Андрей понимает, что сказал это слишком быстро, когда его одним ударом впечатывают в стенку. Боль пронизывает тело, как холодный ветер на морозе. Но устоять на ногах получается и от следующего удара он даже уворачивается, ударяя по чужой челюсти в ответ. И до этого уже сбитые костяшки снова начинают неприятно покалывать. На мгновение отвлекается на эту боль и в следующий момент чей-то кулак с кастетом разбивает ему нос. После трёх таких ударов ноги всё же подкашиваются, и удержать равновесие не получается.       Что Марат, что Вовчик всегда твердили ему, что если будут бить ногами, то главное защитить голову. Поэтому Андрей первым делом закрывает свою макушку, до крови кусает губу и просто ждёт, когда это закончится. Один удар — у него трещат и без того побитые рёбра. Второй удар и носок тяжёлого ботинка проходится по копчику. Третий удар, за ним и четвёртый, и пятый всё по тому же несчастному позвоночнику. И он не знает, сколько бы так ещё продержался, если не крик со стороны. Удары и тени исчезают так же быстро, как и появились.       — Андрейка! Ты живой?! — Коневич подлетает к нему и случайно давит руками на разболевшиеся рёбра. Андрей с трудом давит болезненный вскрик. — Так, будь здесь, я туда и обратно! Жалко медика уже нет... Но ключи я смогу взять. Будь здесь, понял? Мы знаем, кто они. Безнаказанными не останутся.       Когда Васильев снова остаётся один, то мысли о крови заполонившей весь мир снова возвращаются в его побитую голову. Он делает несколько попыток встать и когда получается, то тут же падает на деревянную скамейку. Трёт руки о брюки и не понимает, чья именно кровь застывает у него на пальцах. Пустой взгляд скользит по разбросанным рядом вещам. В голове всплывает образ матери, которая снова будет со слезами на глазах обрабатывать ему раны. Желание идти домой тут же исчезает. Но и дожидаться помощи от комсорга ему не хочется. Поэтому Андрей с тяжёлым дыханием поднимается на ноги и шаркающей походкой топает по коридорам.       Зачем-то дёргает за каждую ручку, но кабинеты уже давно закрыты. Только последняя дверь левого крыла поддаётся и с противным скрипом впускает гостя в полумрак. Это оказывается класс музыки. Пол здесь ещё влажный. Кажется, техничка убиралась здесь в последнюю очередь и забыла закрыть на замок. Андрей щёлкает по выключателю и проходит дальше, к пианино, которое стоит у окна. Так странно: его избили несколько минут назад, а у него пальцы чешутся что-нибудь сыграть.       — И снова... седая ночь, и только ей доверяю... я, — тихо и хрипло напевает он, сев за инструмент. В голове почему-то всплывает именно эта песня. Ненавязчивая и лёгкая. Или это уже не о музыке?       — Я, значит, его по всей школе ищу, — разносится знакомый голос из коридора. Губы тут же трогает улыбка. — А он тут клавиши полирует! Ну что, как олимпиада, Эйнштейн?       — Эйнштейн был физиком, а не математиком, — тихо отвечает Андрей, не поворачиваясь на приближающиеся шаги. Отчего-то не хочется показываться ему таким.       — Да плевал я, — фыркает Марат и присаживается на корточки рядом. Его пальцы тянутся к чужому подбородку, заставляя развернуть голову. И Васильев видит, как тускнеет улыбка на лице напротив. — Какой чушпан это сделал с тобой?       — Марат, — устало выдыхает Андрей. — Не важно...       — Что значит не важно? Что значит не важно?! — Суворов вскакивает с места, ходит назад-вперёд. Ещё немного и у него из ушей дым повалит. — Какой урод...       — Пацаны с Разъезда.       Марат застывает на месте, смотря Андрею в глаза. А потом молча разворачивается и идёт к выходу. Кулаки его сжаты, шея напряжена. В этот раз Андрей успевает среагировать. Подрывается со своего места, с болью в каждом шаге подбегает к Марату со спины, обнимая, не давая уйти. Знает же, чем это кончится.       — Не нужно, прошу, — шепчет Андрей и прижимается лбом к чужой побритой макушке. А руки судорожно сжимают школьную форму на груди.       — Сука.., — только выдыхает Марат. А потом аккуратно разворачивается, мягко касаясь пальцами лица. Васильев как побитая собака ластится к этим прикосновениям. — Надо делать что-то с твоим носом. А у твоей матери истерика будет.       — Коневич пошёл искать ключи от медпункта.       — Ещё этого дебила тут не хватало.       Суворов рыщет по карманам и достаёт из одного свой красный галстук. Уже давно помятый и застиранный. Но красная ткань хорошо впитывает кровь, которая ещё не до конца застыла на коже. Андрей шипит, хмурится и цепляется за руки Марата.       — Маратка, — зовёт через несколько минут молчания.       — М-м?       — Не делай этого...       Марат смотрит в уставшие голубые глаза напротив, гладит пальцами по красной скуле, а потом вдруг цепляется за руку, утаскивая за собой в коридор.       — Пошли. Время уже позднее, до дома тебя провожу. А то не хватало, чтобы как с...       Он не говорит это вслух. Потому что даже представить боится. А он так-то парень бесстрашный. Точнее был таким до встречи с Андреем. Он даже как-то сказал об этом после очередной шуточной драки, когда квартира у Суворова была пустой. Оба тогда жутко краснели, больше не говорили, но прижимались друг к другу в надежде успокоить.       Так и сейчас происходит, когда они в автобусе едут. Тут почти нет людей, и Андрей даже позволяет себе украдкой прикоснуться пальцами к чужой ладони. Марат не дёргает, но не улыбается. Лишь в ответ переплетает замёрзшие пальцы, согревая их немного.       Перед тем как уйти Суворов обещает, что глупостей не наделает. Но Андрей слабо в это верит. Наверное, поэтому ему так неспокойно. Состояние и так не очень. Его бьёт лихорадка из-за травм и истерики матери, которую пришлось ещё откачивать валерьянкой. Больная голова не проходит, и боль усиливается из-за мыслей о Марате. Несколько раз он даже порывается позвонить, номер давно наизусть знает. Только каждый раз отдёргивает себя и, в конце концов, ещё до десяти вечера идёт спать.       Но сон к нему не идёт. Он крутится из стороны в сторону, чувствуя себя так странно. Даже подрывается, когда слышит, как звонит телефон в прихожей. Но это оказывается мамина знакомая, и теперь у него нет даже шанса, чтобы помечтать о звонке. Правда не проходит и десяти минут, как в двери начинают стучать. Андрей натягивает на себя одежду и выскальзывает из своей комнаты. Мать, увлечённая звонком, даже не слышит этого.       — Кто там? — тихо спрашивает Васильев, понимая, что теперь просто так двери не откроешь. Потому что всякое может быть.       — Это я, — отзывается Марат. — Я буду на нашем этаже.       А дальше тишина и только слышно, как шаркают ботинки о каменные лестницы.       Андрей даже не задумывается, набрасывает на плечи пальто, бросает матери, что он ненадолго выйдет и уходит, закрывая дверь. Сам поднимается на этаж выше. Там всегда спокойно: две квартиры пустуют, в третьей живёт полуслепая бабуля, а в последней алкаши, которых тоже по несколько недель не видно и не слышно. Когда на трубах становится совсем холодно, они приходят сюда. Ну, или когда вопрос слишком... личный.       — Ну чего ты... Марат! — Андрей аж прикрикивает, но тут же закрывает рот руками, когда видит чужое лицо. Такое же помятое, как у него. — Ты же обещал не делать глупостей...       — Это не глупость, — лыбится Суворов слегка безумно, прижимаясь спиной к стенке. Шикает слегка, потирая больное плечо. Последний замах был слишком резким.       — Как ты вообще... Это вообще те? Мара-ат! — снова злится Васильев.       — Да чего сразу Марат! Не ссы, всё по красоте было. Я же не один. За тебя половина пацанов вписалась. Ну, те, кто смог. А так бы все конечно.       — Как вы..? — он не может даже договорить, подходит ближе, прикасаясь дрожащими пальцами к побитому лицу. Одновременно хочется сцеловать всю чужую боль, и надавать подзатыльников за такую глупость.       — Да Искандера прижали у подъезда, он всех и выдал, — Марат улыбается, бегает взглядом по лицу напротив, тянет к себе ближе за талию. — Как был чушпаном, так им и остался.       — А я?       — А ты бы сдох, но своих не предал. Я знаю.       Андрей тянется к нему первым. Губы у Марата горячие, как печка. Металлический привкус крови мешается с запахом сигарет и морозного вечера.       Это так странно осознавать, что Марат в такие моменты совсем другой, не такой как при пацанах. Там из него энергия только так прёт, деть её некуда, головой может витрины расшибать. А с Андреем весь его бешенный характер в нежность уходит. Он уже который раз позволяет первому целовать, а сам в этот момент гладит-гладит-гладит. Раньше, в первые их поцелуи, любил пропускать сквозь пальцы эти пшеничные волосы. Сейчас не может удержаться, каждый раз касается скул и шеи. Пальцы всегда холодные и это добавляет остроты, только сильнее разжигает желание. Хочется задохнуться в этом поцелуе.       Если когда-нибудь Андрей захочет умереть, то только с губами Марата на своих.       — Ты дебил, — шепчет в самые губы Васильев, с нежеланием разрывая поцелуй. — Какой же ты дебил, Маратик...       — Для тебя хоть дебилом, хоть чушпаном, — так же тихо отвечает Марат. Берёт чужие руки в свои, на лицо себе кладёт, целуя тыльные стороны. — Ты последнее, что у меня осталось из хорошего. Тебя потерять я не могу...       Андрей вместо ответа и глупых не нужных слов тянет Суворова в свои объятья. В изгибе шеи пахнет всё теми же сигаретами, потом и отцовским одеколоном. Но ему нравится. Ему тут, на этой тёмной лестничной клетке, побитым и уставшим, в крепких не по возрасту объятьях спокойно. И плевал он на завтрашние разборки, недовольство Кащея и старших. Раз Марат ради него половину района на уши поднял, то он обо всём мире забудет. Лишь бы защитить самое дорогое, что у него есть.