Последнее желание

— Слепой даочжан в белых одеждах? — с сомнением в голосе переспрашивает торговец. Сун Лань уже и не надеется отыскать какие-то зацепки в этой глуши. Но он очень устал, морозы становились всё суровее, и он твёрдо решил, что останется в этом городе на зиму. — Был тут такой. Да только давно уже его не видать. Почитай, с прошлой осени… — Он покинул город? — Нет, — вмешивается другой торговец. — Он с ума сошёл, когда тот, второй, заболел да помер. Девчонка с ними жила, тоже слепая — на рынок вон одна ходила, когда даочжан из дома выходить перестал. Жаловалась, что у него в голове помутилось… Не спит, не ест, только друга уговаривает, мол, проснись да проснись… А тот мёртвый лежит. Да только и её уже давненько нет. С весны, почитай, не появлялась. Сбежала, поди — знаю я таких, воровка мелкая, на лице написано. Прикидывается бедной и несчастной, а глазом моргнешь — кошелька уже и нет, как не было! Сун Лань благодарит торговца и продолжает выпытывать у него подробности, подкрепляя свою благодарность материально. Он узнаёт, что Сяо Синчэнь со своими спутниками жил в заброшенном похоронном доме. — Девчонку звали А-Цин, а того, второго — гуй его разберёт, да только рожа у него, что у бандита, была… Все торговцы на рынке его боялись — он, ежели что ему не по нраву было, мог и прилавок перевернуть, и ножом пригрозить, и в зубы дать. — И что же могло быть ему не по нраву? — спрашивает даос, у которого в голове уже возникли некоторые подозрения. — Ну, — мнётся мужчина. — Главным образом то, что… бывали тут нечестные на руку люди… Нет-нет, я не из таких, не подумайте, господин! В общем, когда даочжан ходил на рынок, многие пользовались его слепотой и подсовывали гнилье… Да ещё и драли втридорога. Как понимаете, потом они об этом сильно жалели… Сун Лань кивает и, выспросив дорогу до похоронного дома, отправляется в путь, крепко сжимая свой меч. Он надеется на лучшее. Его надежды испаряются, как туман под жарким солнцем, когда он, миновав покосившиеся ворота и войдя во двор, чует сладковатую трупную вонь. Он срывается с места, бежит мимо старых, полусгнивших гробов — хотя торопиться уже и некуда — и замирает у дверей, слыша знакомый, любимый голос. — Проснись, мой милый друг. Вставай скорее. Я сварил тебе кашу… Очень сладкую. Я пробовал. Просыпайся… Я должен сменить тебе повязку. Твои раны никогда не заживут, если ты не будешь есть… У меня есть конфеты… Много конфет… Сун Лань подавляет желание немедленно распахнуть дверь и ворваться внутрь. Трупная вонь очень сильна, и он, кривясь от омерзения, бесшумно достаёт из мешочка пилюлю-противоядие и глотает. Он смотрит в щель между деревянной рамой и драной бумагой. В доме, как и во дворе, царит разруха и запустение. Очаг давно погас, везде висит облепленная пылью паутина. В комнате не горит ни единой свечи; единственным источником света служит кое-как пробивающиеся сквозь дыры и щели неверные солнечные лучи. Впрочем, Сяо Синчэню, сидящему на единственной кровати с чашкой в руках, не нужен свет: его глаза закрыты плотной повязкой. По ее свешивающимся сзади концам, запутавшимся в волосах, видно, что когда-то очень давно она была белой, как и его одежда. Но теперь ткань стала серо-бурой от пыли, грязи и крови. Внезапно он замолкает и резко оборачивается к двери. — Кто здесь? — напряжённо и как-то зло спрашивает он. Сун Лань жадно всматривается в родной силуэт и готов взвыть: на груди и шее Сяо Синчэня виднеются ломаные чёрные полосы, уродующие когда-то идеальную белую кожу. Он до невозможности худой, кожа обтягивает скулы, губы посинели. Сун Лань тяжело сглатывает и, собрав все свои силы, открывает дверь и заходит в дом. Он не надеется, что мертвец узнает его, но всё же отвечает, еле сдерживая рыдания: — Сяо Синчэнь… Наконец я нашёл тебя, мой друг. Прости, что пришёл так поздно. Мертвец наклоняет голову вбок и хмурится, будто пытаясь что-то вспомнить. — Твой голос кажется знакомым. Кто ты? — Сун Цзычэнь, монах из храма Байсюэ, — тихо отвечает Сун Лань. — Цзычэнь… — эхом вторит Синчэнь. Он кажется таким осознанным, что в даосе вспыхивает какая-то безумная надежда… Он слыхал, что Старейшина Илина сумел создать разумного живого мертвеца. Но непохоже, что это его работа… Тем более, что Вэй Усянь давно мёртв. Сун Ланю бесспорно было бы легче, если бы Синчэнь кинулся на него с рычанием, как делают обыкновенные мертвецы, но… — Кажется, я слышал это имя раньше… Но не помню. Прости. А кто такой Сяо Синчэнь? — Это же твоё имя, разве ты забыл? — Разве? Меня зовут даочжан. Мертвец ставит на шаткий табурет чашку и неловко кланяется ему. Сун Лань, не отрываясь, смотрит — странная бурая масса, в которой копошатся черви, когда-то давно, возможно, действительно была кашей. Наконец он обращает своё внимание на лежащее на кровати тело «друга». — Ты разрешишь угостить тебя чаем, Сун Цзычэнь? — продолжает мертвец. — Мы небогато живем, но чай… — Сейчас я держу строгий пост, — внутренне содрогаясь, отвечает даос. Чай в доме, наверное, стал таким же, как та каша, которой один мертвец упорно пытается накормить другого. — Но благодарю за гостеприимство. Кто этот человек? — Это мой друг, — раздвинув губы в жуткой улыбке, отвечает существо, бывшее когда-то Сяо Синчэнем. — К сожалению, он был серьёзно ранен на охоте… Он спас меня от когтей оборотня, закрыл своим телом, но сам сильно пострадал… — Ты позволишь мне осмотреть его раны? — осторожно спрашивает Сун Лань. Он очень рискует разозлить мертвеца, но ему нужно выяснить личность «милого друга», а также последнее желание Синчэня. Должна же быть причина, по которой он не ушёл за грань, а остался подле умершего заклинателя, переродившись в... это. А потом он попытается исполнить это, чтобы дать своему несчастному другу обрести покой, по возможности не обнажая меча. Он очень старается не думать о нём, как о Сяо Синчэне, но не получается.— Возможно, я смогу чем-то помочь? — О, было бы прекрасно, благодарю вас, — радуется тот и вежливо отходит в сторону, давая ему доступ, и Сун Лань решительно откидывает одеяло. Тело почти высохло и мумифицировалось, но даже и так он ясно видит, что покойный был молод — вряд ли ему было больше двадцати. Грудь его туго перевязана тканью, через которую проступала уже давно побуревшая кровь. Даос холодеет, увидев его левую руку, и присматривается тщательнее. С каждой секундой он всё больше узнает в лежащем на кровати покойнике знакомые черты… — Как звали твоего друга, даочжан? — О… — смущается тот. — Как-то… Сюй? Или Сюн? Ммм. Сян? Ох… Что-то делается с моей памятью — знаю же, что совсем недавно я его звал по имени… Ну. Это не так уж важно. Мы отринули свои имена вместе со своим прошлым. Больше оно не имеет значения. — Вот как… Раны твоего друга действительно довольно серьёзны… даочжан, — говорит Сун Лань и, преодолевая омерзение, раздирает бинты. Ничего необычного, увещевает он себя, это работа заклинателя. Он просто выполняет свой долг, вот и всё. Судя по провалившейся грудной клетке, вообще удивительно, что Сяо Синчэнь донёс его живым до дома. — Что ты будешь делать, когда он проснётся? — Я сварил ему кашу. Сладкую кашу. Он любит сладкое. Он должен поесть, а потом я сменю ему повязку, и он поправится. — А потом? — А потом мы пойдём в храм, — радостно отвечает мертвец. — Он обещал мне до того, как уснул. Мы сходим в храм и потом будем жить долго и счастливо, и всё обязательно будет хорошо. Он так сказал. Сун Лань содрогается. Как ему выполнить это желание?! Вот же пакостник! Пообещал Синчэню невесть что… Хотя в предсмертной агонии чего только не набредишь, наверное. Что же, раз ради того, чтобы его друг обрёл покой, ему придётся поженить двух мертвецов, то так тому и быть. Иногда и чего похуже приходилось делать. Заклинатель беспомощно оглядывается и пытается вспомнить, как звучал голос Сюэ Яна. Если бы кто-то ещё вчера сказал ему, что ему придётся притворяться этим убийцей, он бы достал Фусюэ и изрубил бы нахала на куски в тот же миг! Хотя… Если Сяо Синчэнь не помнит даже собственного имени, может, и голос не вспомнит? Он тихо приподнял голову покойника вместе с подушкой — по-другому было слишком противно — и, пытаясь подражать развязным интонациям босяка из Куйчжоу, сказал: — Эй, даочжан! — Ты проснулся! — радостно восклицает Сяо Синчэнь. — Как я рад, мой друг! Как ты себя чувствуешь? — Голоден, как стая оборотней, — отвечает Сун Лань. Сюэ Ян, наверное, ответил бы так… — Отлично! Я как раз сварил тебе кашу. — Давай сюда свою кашу, — отвечает Сун Лань, лихорадочно соображая, что сказать. Актёрское мастерство никогда не было его сильной стороной, но он всё же надеется, что Синчэнь не распознает обмана. — И если она недостаточно сладкая, то я… Тебе придётся дать мне ещё конфет. — Конечно! — мертвец-Синчэнь берёт ложку и чашку с тем, что когда-то было кашей, и улыбается так широко, что Сун Лань опасается, что у него лопнет кожа на лице. Похоже, он все-таки попал в точку. — Давай я покормлю тебя. Сун Лань наблюдает, как он бестолково тычет ложкой в лицо мёртвому Сюэ Яну, и с трудом подавляет приступ тошноты. Но он должен отыграть свою роль до конца, поэтому собирает всю свою волю в кулак и говорит: — Всё, даочжан, я наелся. — Хорошо, — покладисто соглашается тот и отставляет чашку в сторону. — Давай я перевяжу твои раны. Только лежи спокойно! Если ты не будешь дёргаться, дам тебе конфету. Он невесть откуда достаёт какие-то странные, полуистлевшие тряпки и принимается неловко возить ими по груди покойника. Сун Лань отшатывается, не в силах наблюдать эту страшную картину. — Ну вот, — с удовлетворением в голосе заключает Синчэнь. — Теперь пора в храм. Ты обещал. Сун Лань внутренне содрогается. Осталось самое сложное… Тащить труп до храма? Святотатство! А что, если Синчэню вздумается… Нет, лучше не думать об этом. Лучше он пустит в ход Фусюэ. — Даочжан, тут такое дело, — запинаясь, произнёс он, вновь пытаясь подражать Сюэ Яну. — боюсь, мне не дойти до храма. Я пока слишком слаб. — Что же делать? — расстраивается мертвец. Даос с ужасом ощущает в воздухе сгущающуюся энергию обиды. — Ты мне обещал, а потом уснул, ты спал так долго, что я потерял счёт времени… Вдруг ты снова уснёшь и больше не проснёшься? — Даочжан, — говорит Цзычэнь нормальным своим голосом. — Раз это похоронный дом, то здесь должен был остаться алтарь? Можно обойтись этим. Я мог бы поискать… — Ой! — а Синчэнь, кажется, вообще забыл, что у него тут гости. — Вы всё ещё тут… Милый друг, позволь представить тебе господина… Цун Сычжэня. — Очень приятно, — говорит Сун Лань и отвечает сам себе. — Мне тоже очень приятно. — Господин! Мы были бы очень благодарны, если бы вы помогли нам. Раньше я ещё мог ориентироваться, даже с повязкой, но теперь я совсем ничего не вижу… Это и понятно. Вероятно, думает Цзычэнь, он мог видеть с помощью Ци, но, умерев, лишился такой возможности. Он принимается торопливо копаться в пыльном хламе. Наконец его поиски успешны — он находит и переносной алтарь, и даже пустые поминальные таблички. Надо действовать быстро, чтобы мертвец не расстроился, что его друг ему не отвечает… — Я нашёл требуемое. Не волнуйтесь, я обустрою всё очень быстро, — говорит он. — Вашему другу, впрочем, лучше не шевелиться лишний раз. Думаю, мы можем обойтись табличкой с именем… — Таблички — для мёртвых! — возмущается мертвец. Проклятье! Сун Лань, сооружающий алтарь рядом с кроватью, почти паникует. Ему никак не хочется тягать труп убийцы, изображая поклоны. Он и живых-то не любит трогать, а мёртвых — тем более. — Не, даочжан, твой приятель прав, — говорит он на манер Сюэ Яна. Его роль все лучше и лучше удаётся ему. — табличка будет в самый раз. Лучше я полежу, посмотрю на тебя… К чему лишний раз бередить раны, а ты их только перевязал… — Ну хорошо, — потихоньку успокаивается Синчэнь. — Пускай будет табличка. Цзычэнь кивает. В доме нет ни краски, ни чернил, поэтому он выцарапывает имя Сюэ Яна найденным тут же старым тупым ножом и ставит табличку у алтаря, вынимает из мешочка-цянькунь три палочки благовоний и зажигает их. — Всё готово, — заключает он. Синчэнь кивает и, с трудом сгибая закостеневшие ноги, опускается на колени. — Первый поклон, второй поклон, — считает Цзычэнь срывающимся голосом и помогает ему развернуться лицом к табличке. — Третий поклон. По его лицу текут слезы. Синчэнь, наверное, тоже заплакал бы, если б мог. — Благодарю вас, господин Цзун Чжичэнь, — говорит мертвец и неловко поднимается с колен. Сун Лань не спешит его поправлять. — Милый друг, поблагодари господина монаха. Он очень помог нам. Вы точно не хотите чаю? — Да-да, спасибо, господин… Ээ. Цзун. — спохватывается монах, нащупывая меч. Боги! Неужели это ещё не всё?! — Мы с даочжаном теперь будем жить долго и счастливо, да, даочжан? — Да, — счастливо выдыхает Синчэнь и кое-как пристраивается на узкой кровати рядом с телом, кладёт ему голову на плечо и затихает. И больше не шевелится. Цзычэнь напряженно выжидает примерно палочку благовоний и только ощутив, что энергия обиды рассеялась, даёт волю слезам. Он воет, захлебываясь рыданиями, оплакивая своего лучшего друга, свою родственную душу, нашедшую в этом забытом богами городе такой страшный конец. Кое-как успокоившись, он тратит остаток дня на положенные обряды, находит два гроба поцелее, зовёт местных, чтобы помогли с похоронами за символическую плату. Его уговаривают остаться, но Сун Лань непреклонен: он не намерен задерживаться в этом городе ни дня. Он уходит с тяжёлым сердцем, не оглядываясь. Иньская печать, так никем и не обнаруженная, остаётся лежать в тайнике под половицей в похоронном доме.