***
Луч солнца пробился сквозь щель между занавесок и оставил на его лице тёплый поцелуй. Поморщившись, молодой мужчина-тифлинг, чьи рожки были закручены как бараночки, чей хвостик венчался наконечником стрелы, и чей голос был сладок, словно весенний мёд, отвернулся, чтобы солнце не било в лицо, но глаза всё же попытался продрать. Стоило мозгу очнуться после ночной неги, как в голове тут же пронеслись строки из «Эль в метель», которую вчера его просили исполнить непозволительно много раз. «Ах, для чего мороз сковал твои ресницы, Не для того ль, чтоб я их обогрел? Ах, прекратишь когда меня ты сторониться? Крадётся ночь, а я вновь не у дел». Историю о воре, который желает украсть все поцелуи у целомудренной девы, переложил на музыку один тифлинг-пройдоха, чей язык был остёр, а руки шаловливы как тридцать лет назад, так и сейчас. Правда, если раньше он был свободен и ветренен, и использовал все свои навыки чтобы очаровать как можно больше публики и заграбастать побольше золота, то сейчас он пьёт чай в кухне и поучает своего сына уму-разуму каждый раз, когда он просыпается позже полудня. Или не устраивает аншлаг в семейном ресторане. Или плохо играет на барабане (ну, не даётся ему этот ваш барабан, отстаньте!). Или недостаточно убедительно врёт, когда обещает посетительницам жениться. В общем, примерно всегда, но это только потому, что он хороший отец. - Лаки, иди завтракать! – слышится мамин голос из кухни, и молодой мужчина поднимается с кровати и открывает дверь своей комнаты. Его ноздри тут же начинают щекотать ароматы корицы, свежей выпечки и травяного чая, так что ещё даже не войдя в кухню он понимает, что уже начинает захлёбываться слюной. - Так и знал, что еда его разбудит, – довольно сообщает с кухни тифлинг постарше, с которым наш герой похож как два уголька в одном очаге, он откусывает половину коричной булочки, запивает её большим глотком чая и принимается усиленно и с удовольствием пережёвывать. Лаки подбирает лежащую на стуле в его комнате рубашку и надевает её, чтобы не щеголять за завтраком в одних домашних штанах, если верить отцу, то «нельзя возбуждать так сразу публику, она должна помариноваться в предвкушении основного действа». - Кошка летает! – слышится веселый девчачий голос, как только Лаки закрывает за собой дверь своей комнаты. Повернувшись на звук, он понимает, что к его лицу с ужасающей стремительностью летит домашняя любимица. Выставив руки вперёд, он хватает её под передние лапки и прижимает к себе. - Зачем ты меня подобрал? – сокрушительно мяучит она и, высвободившись из его рук, спрыгивает на пол и убегает вниз по лестнице, на ходу сообщая. – Я буду где угодно, не ищите меня. - Прости, – мягко усмехнувшись, говорит ей вслед Лаки. - Лэйла! – мать возмущённо смотрит на свою младшую дочь, уперев руки в бока. – Сколько раз я тебе говорила не кидаться Аделантэ! Она обычная кошка, а не трессим, она не умеет летать! - Пусть учится, какой прок не уметь летать? – многозначительно констатирует Лэйла и убегает вниз по лестнице, следом за кошкой или ещё по каким возникшим делам – непонятно. Но ведь в восемь лет дел у тебя всегда больше всего на свете, особенно в воскресенье, правда? Лаки провожает её взглядом, пока две озорные косички огненно-красного цвета и её тифлингский хвостик не скрываются за поворотом. - Как дела с придумыванием сотни рифм к слову худо? – интересует отец, когда его единственный сын проходит в столовую и, налив себе в чашку чая, садится за стол. - Верблюдо, – отвечает он, делая небольшой глоток, пробуя напиток на вкус. Горячий. Он отставляет чашку в сторону и перекладывает себе в тарелку пару ароматных булочек. - Это такое блюдо? – продолжает свой допрос отец. - Известно это тебе откуда? – Лаки вгрызается в мягкую выпечку и не без удовольствия обнаруживает, что после одного укуса оказался весь в заварном креме. - И никто не будет ругать наше младшее чудо? – мама тоже садится за стол, потягивая оставшийся в её кружке чай и, тщетно пытаясь сдержать улыбку, переводит взгляд с одного из своих любимых мальчиков на другого. – Оно хулиганить будет покуда? - Не тифлинг растёт, а болотное юдо! – с набитым ртом поддерживает мать Лаки. - Что делать, похожи мы так друг на друга! – вскидывает руки папа, мама в неверии раскрывает рот, ударяя его по плечу, он подмигивает ей, она заливается лёгким румянцем до самых кончиков своих эльфийских ушей, и они, взявшись за руки, тихо смеются. - Последнее было не в рифму, – констатирует Лаки, широко улыбаясь, но родителям уже всё равно, поэтому они улыбаются ему в ответ, и после папиного жеста, которым он пытается отогнать от себя не то муху, не то оставшегося в кухне ребенка, сын встает, ставит посуду в раковину и покидает кухню, оставляя родителей миловаться. Совсем скоро снова открывать двери для посетителей, поэтому будет честным дать им хотя бы недолго насладиться обществом только друг друга. Они переехали в их дом восемнадцать лет назад, когда родители окончательно решили завязать с жизнью бродячих (или не очень) циркачей, обустроили себе комнаты для проживания на верхнем этаже, а на нижнем открыли небольшой ресторан. Лаки было шесть, а его старшей сестре Таре восемь. Ресторан никогда не был высшим классом, да и находится он где-то на окраине Врат Балдура, но еда была стабильно вкусной и сытной, а по вечерам отец всегда исполнял свои песни, и как-то потихоньку появились завсегдатаи, которые звали сюда своих друзей, некоторые приходили просто послушать хорошую музыку, некоторые устраивали свидания, были и случайные прохожие, и приезжие, а иногда устраивали свадьбы, и тогда ресторан закрывался для всех, кроме гостей молодых на несколько дней, и Лаки особенно нравилось это время, как будто во всем мире оставались только они и это торжество, которое на несколько дней объединяло их всех. Торжество и выпивка, конечно же. К пятнадцати годам, когда копна красных как огненные небеса Авернуса, волос Лаки доросла до лопаток, плечи стали почти так же широки как у отца, а голос перестал ломаться, он начал то и дело подменять отца на вечерних выступлениях, пока в какой-то момент не обнаружил, что стал главной звездой местного масштаба, давая отцу сложить своё отполированное годами тщеславие на полку и приступить к обязанностям управляющего. Это вышло как-то само собой, органично и гармонично, и никто не был против, потому что когда Лаки клал подбородок на свою верную скрипку, зал затихал, а когда он заканчивал петь, зал взрывался овациями. И это была, знаете, такая простая и уютная жизнь одного семейства во Вратах Балдура, и всё в ней было ладно и складно. И тут родилась Лэйла.***
Пока на костре закипало очередное ведро воды, девушка с волосами цвета пшеницы, затянутыми в неаккуратный пучок на затылке, разрывалась от количества вариантов, чем она могла себя занять, пока вода наконец закипит: она могла бы развесить уже постиранное бельё, или прополоскать то, которое стыло в кадке возле скамьи, или разобрать на цветное и уже-давно-не-белое то, что ещё предстояло постирать, или попытаться вывести пятно с рубашки, которое не вывелось за три предыдущих попытки, или натаскать ещё воды, потому что этой треклятой стирке конца и края не было видно, или она могла завыть на луну, вступить в клан оборотней и положить остаток своей жизни на выращивание щенков на опушке какого-нибудь до очарования мрачного леса каких-нибудь диких земель, или она могла поступить менее радикально и сбежать с принцем, о королевском происхождении которого никто не знает, в страну, название которой нет на карте, и прожить с ним долго и счастливо. Мириады звёзд как миллионы возможностей в этой жизни! И особенно фантастичными они становятся, когда ты торчишь на заднем дворе не своего дома, стирая не своё белье. Ладно, частично оно всё же было её, да и она пообещала, что не будет жаловаться на жизнь, которую сама же и выбрала, поэтому все истерики с потоками само- и псевдо– ироний происходили обычно только в её голове. А в реальности она просто гримасничала и стирала бельё, молча. Пока оно всё не будет перестирано. Сегодня она возилась уже почти шесть часов, и данное мероприятие могло бы закончится быстрее, устраивай она большую стирку раз в декаду, а не раз в месяц (но тогда она бы не называлась большой, правда?), но оно также могло бы и растянуться до заката, если бы в доме их жило больше. К трём часам дня, когда она насчитала, что прошла уже через три стадии торга с самой собой на тему того, стирать коврик из травницы или нет (и сдавшись под натиском аргумента, что уж лучше постирать всё и сразу, чем потом заставлять себя полоскать один несчастный коврик), она поняла, что постирочный день подошёл к концу, все вещи уже сушились на веревках, растянутых между берёз, а её предплечья неприятно ныли, обещая ночь страданий. Она мысленно велела себе не забыть воспользоваться перед сном охлаждающей мазью для облегчения боли в мышцах, и, возможно, также не отказать себе в паре чашек ромашкового чая, чтобы быстрее заснуть. - Рикарда! – из окна мансарды высунулось продолговатое лицо эльфа средних по меркам его расы лет, который всячески пытался выглядеть так, будто живёт на этом свете ещё только своё первое столетие. Девушка подняла на него глаза, продолжая уже несомненно лениво помешивать палкой коврик в кадке, - ты не могла бы утихомирить уже Этого-Самого, а то я боюсь, что за последние полчаса, что он торчит перед входной дверью, на дороге закончились уже все мелкие камушки, а если он кинет в моё окошко булыжник, оно это вряд ли это переживет. - Этого-Самого? – на секунду девушка замерла, стараясь переключиться из своих мыслей, в которых провела добрую часть дня, на слова собеседника. – Пэйтон здесь? - Как будто к тебе приходит хоть кто-нибудь, кроме него, – манерно протянул эльф в ответ и закатил глаза. - Уже полчаса? И Вы молчали??? – в мгновение ока коврик оказался дополоскан, выжат и скинут подсыхать на перевернутую кадку, остатком мыльной воды были залиты затухающие в костре угли, а девушка, вытерев руки о передник, уже на бегу развязывала его, чтобы скинуть с себя. Её рабочая одежда была в тёмных пятнах из-за воды, но она не хотела заставлять своего посетителя ждать ещё хоть одно лишнее мгновение возле входа, так что времени переодеваться не осталось. - Дорогуша, ты знаешь меня, я категорически отказываюсь лезть не в свои дела! – крикнул ей вдогонку эльф, наблюдая как она бежит по дорожке с заднего двора в палисадник, и скривил губы. – И скажи ему, чтобы убрал всю гальку с клумб, они вредят росту денежных кустов! – она в ответ лишь махнула ему рукой с зажатым в ней передником, давая понять, что услышала наказ, а после одной рукой повесила его на забор высыхать, а второй лёгким движением развязала ленту, держащую пучок, и её волосы рассыпались мягкой волной по спине, их тут же подхватил ветер и разбросал по плечам, а солнце ласково запуталось в них бликами жидкого золота. Выбегая из-за угла дома, она увидела его статную фигуру, он стоял под берёзой и смотрел куда-то вдаль, держа руки в карманах свободных штанов, на нём была серая рубаха, повязаная простым тряпичным поясом, лёгкие сандалии на ногах, в зубах зажат молодой колосок. Он оглянулся, услышав как скрипнула входная калитка, и его лицо озарила широкая улыбка, морщинки заиграли в уголках глаз, таких же серо-зелёных, как у неё, он вынул колосок изо рта и откинул его в траву. - Пэйтон! - Мышонок! Через мгновение она уже была в его объятиях, он поднял её легко, как пушинку, держа за талию, и закружил на дороге. Она засмеялась, звонко и жизнерадостно, обхватила его за шею руками и потёрлась щекой о ёжик соломенных волос, после чего прошептала на ухо о том, как сильно по нему скучала. Он тоже скучал, он всегда скучает. - Дай я посмотрю на тебя, – он поставил её на ноги и осмотрел с ног до головы, – всё хорошеешь? - Элексиры Иммераля Ильфелкиира для красивой кожи, – раздался елейный голос с мансарды, прежде, чем Рикарда успела даже отреагировать на услышанное, – все тайны трав в баночках от Сверкающего Бутона из Врат Балдура раскроются бескрайним потенциалом на вашей коже~ - А ещё у него есть идеальное средство для чистки нужника! Вероятно, что по составу они схожи, поскольку ингредиенты растут на одной клумбе, – отрапортовал Пэйтон и приподнял одну бровь, уставившись в сторону, откуда доносилась рекламная акция, пока эльф не сверкнул на него в ответ взглядом из распахнутого окошка. - Ты готовился? – он опёрся о подоконник локтём и, положив подбородок на ладонь, уставился на Пэйтона из-под полуприкрытых век. - Изучил всю твою продукцию, лишь бы доставить тебе удовольствие в словесной перепалке! – широко улыбнувшись, ответил тот. - Довожу до твоего сведения, что удовольствия я не испытал, видимо служба в городской страже притупляет не только клинок, но и резкость ума, – он заправил прядь чёрных, как безлунная ночь, волос за ухо, и две серебряные серёжки-подвески в его правом ухе, ударившись друг о друга, засверкали на солнце. – Считаю также своим долгом довести до вас двоих, что вы самые слащавые брат с сестрой из всех, что я встречал в своей жизни. Рикарда, будь так добра – забери его с этой его наглой рожей отсюда куда-нибудь подальше на пару часов, пока я буду принимать настойку лопуха. - Ты хочешь напиться? – решил уточнить Пэйтон, подспудно готовясь к новому раунду словесных баталий, которые эти двое упорно вели, стоило им встретиться. - Понизить концентрацию сахара в организме, – ответила девушка, беря брата за руку. - И через пару часов ты снова будешь готов со мной пообщаться? – с деланной надеждой в голосе воскликнул тот, вполоборота глядя в сторону дома, пока сестра уже тянула его вверх по дороге. - Через пару часов она вернётся ко мне домой, ты вернёшься к себе домой, и хрупкий мир Иммераля Ильфелкиира снова будет восстановлен. - Ровно до моей следующей увольнительной! - Буду ждать с нетерпением! – услышав, как хлопнуло окно мансарды, Пэйтон и Рикарда несдержанно рассмеялись. Небольшой одноэтажный (с мансардой и подвалом) дом Мастера Иммераля Ильфелкиира располагался на холме возле Ривингтона, небольшого города-спутника Врат Балдура, отделённого от него руслом реки Чионтар, с трёх сторон он был окружён лесом, а с четвёртой был склон, с которого была видна вся долина. И несмотря на место жительства, эльф не переставал величать себя Сверкающим Бутоном Врат Балдура, поскольку он родился и вырос в городе, а переехал на окраину, потому что «все в его семье обладали несносным характером», с которым он в какой-то момент решил перестать мириться. Он был искусным волшебником, за годы выбранного отшельничества отшлифовавшим своё мастерство, но категорически не желающим вмешиваться в дела других людей и использовать свою магию на благо, зато припарками, зельями и косметикой промышлял куда более охотно, вероятно, всё дело было в том, что продавать товары можно было чужими руками, в отличие от магии, которую нельзя было ни запаковать в коробку, ни доставить с обозами в соседние города. За все шестнадцать лет ученичества и работы у него подмастерьем Рикарда так и не поняла, как так вышло, что он вообще согласился взять к себе на поруки подопечного. Платили за неё гроши, да и то только первые лет пять, пользу приносить она стала не сразу, когда она к нему попала она даже не умела толком читать, и с шести до девяти лет он учил её грамоте и математике, а как только она научилась складывать слоги в слова и запомнила таблицу умножения, – завалил её книгами по истории и различными трактатами о травах и растениях, справочниками о базовых пропорциях при изготовлении эликсиров и настоек, религиозными учениями и всякими брошюрами, наподобие тех, в которых рассказывают, как варить косметических жир из белки (спойлер – это очень долго и нецелесообразно, поскольку стоить будет баснословно дорого, но, как показывала практика, богатые леди из Верхнего Города с удовольствьем платили за крем для лица с экстрактом корня кинжальника на основе бурундучьего масла горстями золота). Но каковы бы ни были его мотивы, она просто была ему благодарна, он учил её всему, что знал сам, никогда не смотрел на неё иначе, чем как на ученицу, а она помогала ему с заказами и по дому, они жили вдвоём всё это время, но он продолжал называть дом «своим», а не «нашим», и этот простой словесный оборот рисовал в её восприятии весьма чёткую границу, которая указывала ей на место в иерархии, которое устраивало их обоих. - Как ты думаешь, если бы не ты, смог бы он ужиться хоть с кем-то? – Пэйтон прервал недолгое молчание, которое длилось, пока они шли вверх по склону, от дома Иммераля до их любимого берёзового обрыва, где они любили проводить время, разговаривая обо всём на свете, когда он приходил в увольнительной навестить свою сестрёнку. - Не знаю, – она пожала плечами. – Он не такой плохой, каким хочет казаться. На самом деле, нет одиночества хуже, чем то, которым ты не можешь ни с кем поделиться, – Рикарда обошла деревья и уселась на мягкой траве, это была небольшая полянка, и в паре метров от них был очень крутой склон, но если лечь на спину, то будет казаться, что у неба кучерявая берёзовая шевелюра. Пэйтон сел рядом с ней и, заправив ей волосы за уши, мягко сжал мочки ладонями, согревая холодные кольца сережек. - Тебе ли не знать да? – она не ответила, но её взгляд помрачнел. – Своим ты можешь поделиться, – она хотела было отмахнуться, но он не выпустил её ушей из своих рук. – На них скоро живого места не останется, – сказал он, разглядывая её проколы, по четыре в каждом ухе, по два в мочках, и по два в хрящах, симметричные и аккуратные. - На них ещё достаточно места, колоть-не переколоть, – она посмотрела на него в упор, дерзко, с вызовом, с отчаянием. - Я тебе это уже говорил, и не раз, – мягко начал он, – нельзя позволять одному событию руководить всей твоей жизнью. - Если ты пришёл читать мне нравоучения, то ты прав. Я их уже слышала, – она вырвалась из его рук и отвела взгляд. Перед ними расстилалась огромная долина, справа Ривингтон, впереди, за Чионтаром, Врата Балдура, город, в котором она родилась, но так и не смогла сполна насладиться жизнью в нём. - Мышонок, – он ласково коснулся её щеки, она хотела было отстраниться, но тоска по прикосновениям дорогих людей как бездонное болото, и она вязла в нём каждый день, поэтому сейчас не позволила глупой гордости затмить голос сердца, и прижалась к его ладони крепче, и посмотрела в его глаза, они были полны трепетной нежности. - Прости. - Я расскажу тебе одну историю, её ты ещё не слышала, обещаю, иди сюда. – Пэйтон лёг на спину и его взгляд утонул в бескрайнем голубом небе, Рикарда послушно легла рядом и устроила свою голове на его плече. – Однажды я оказался в лазарете вместе с Томьесоном, медсестра наложила ему с десяток швов, пока я был рядом с ним и смотрел, как его лицо перекашивается от боли каждый раз, как игла протыкает кожу, – брови Рикарды дёрнулись в слабой гримасе, когда она представила боль, которую испытывал друга детства Пэйтона, но брат этого не заметил и невозмутимо продолжил свой рассказ. – Когда она закончила с ним, то повернулась ко мне, я попытался отмахнуться, мол, у меня всего лишь царапина, до свадьбы заживёт, но ты сама знаешь, мне уже тридцать шесть, а свадьбы у меня ещё не было, и, я думаю, медсестра была в курсе моей ситуации, поэтому насильно зашила мне рассечённую бровь. Всего один стежок, я чуть на смех её не поднял, и без него можно было обойтись, но она посмотрела на меня строго, сжала в руках хирургические ножницы так, что я побоялся после этого вымолвить поперёк ей и слово, и сказала... – он прервался, чтобы поцеловать её в висок. – Бывает так, что одного стежка достаточно, чтобы спасти кому-то жизнь. - Так, когда ваша с ней свадьба? – ей стало неуютно от этого разговора, и она попыталась разрядить его как можно более неуместной шуткой. - Держи карман шире, – Пэйтон потянулся и заулыбался. – А вот с Томьесоном у них скоро аж полгода отношений. Рикарда засмеялась и прижалась к боку брата так крепко, как могла. Совсем скоро ему нужно будет возвращаться обратно в гарнизон, но здесь и сейчас он её и только её, как было и всегда, несмотря на разницу в возрасте, несмотря на обязанности, несмотря на то, что жили они так далеко друг от друга, он всегда был самым надёжным и светлым, что было в её детстве. Не единственным, и это не означает, что больше надёжного и светлого не было, но он просто был самым-самым. Её озорной Пэйтон-соломенная-голова, готовый мир сложить к ногам женщин, которых любил, да вот только жаль, что желающих этот мир принять не так уж и много.***
Три дня Габриэль шла по Высокому Лесу строго на юго-запад, ориентируясь только на мох на деревьях перед собой, крылья Корвуса над головой и наработанный с годами опыт следопыта. Когда-то земли, по которым она сейчас шла, полностью принадлежали народу её матери, они были частью эльфийского королевства Эйрланн, но с тех пор прошло слишком много времени, и ныне уже ни одна из рас не могла похвастаться тем, что здесь правит. Поэтому покидать родную общину для девушки было очень тяжело, она привыкла считать себя щитом Миликки, и надёжной опорой своего народа, хотя никогда не училась драться с тяжёлым оружием, отдавая предпочтение кинжалам и лукам, она полагалась на быстроту, проворство и гибкость, а не на незыблемость и силу, которая в её восприятии должна была присутствовать у всех щитовиков. Пока друиды наблюдали и защищали природу и животных, следопыты защищали друидов и людей от угроз внешнего мира, добывали пропитание, обороняли жильё. Она не была незаменима, но чувство долга терзало её сердце, она никогда не уходила надолго, и никогда не уходила дальше Эверлунда, молодняк вообще довольно часто сбегал туда из леса на декаду или две, чтобы подзаработать, познать жизнь или просто подышать городским воздухом. Он был затхлым и пах прокисшим потом и плохим сексом, поэтому им быстро пресыщались и возвращались домой, не испытывая непреодолимого желания остаться. Не все, конечно, но подавляющее большинство, к которому принадлежала и Габи. Ей нравилась жизнь, которую она вела уже четверть века, нравилось быть частью чего-то большого и важного, приносить пользу людям рядом с собой, каждый день общаться с животными, собирать цветы и плести из них венки для дриад, мыть волосы в реке под луной, слышать как перешёптываются, шелестя листвой, кентавры, пить эль с сатирами, танцевать до самого утра в ночь Солнцеворота и засыпать уставшей на рассвете, разнеженной пылкостью тел одного или двух молодых эльфов. Ей нравилась её жизнь, и она даже не представляла, как можно существовать иначе, или что кому-то так жить может быть не по душе. Поэтому когда одна из друидов пропала, это её не на шутку взволновало. В общину Круга Луны входило несколько деревень и поселений, в которых «пропажей» друида, считалось отсутствие члена на Совете Круга Луны, собрании, которое проводилось один раз в месяц в ночь полнолуния, что в среднем значило, что его никто не видел от нескольких дней до месяца. Для всех друидов было в порядке вещей подолгу бродить по лесам, которые они охраняли, молиться своим божествам у идолов, а не только в лесных храмах, и возвращаться только чтобы собраться в круге друидов, поделиться почерпнутыми по ходу путешествия знаниями и новостями, и повидать свой народ. Собрание проводилось каждое полнолуние, и считалось, что месяца вполне достаточно, чтобы уладить срочную проблему в случае её возникновения, либо сообщить о том, что решение затягивается. И только если друид не появлялся на собрании без уважительной причины, отправлялись на его поиски. «Но подумал ли кто-нибудь искать тебя так далеко? Ты лесной эльф, зачем же тебя туда понесло?» – думала Габи, устраиваясь вечером первого дня пути на ночлег. Она знала, что Высокий Лес полон тайн и загадок, и не всегда небылицы оказываются оными, если, конечно, сатиры не врут безбожно ради лишней пинты эля, поэтому она держалась только троп, которые внушали ей спокойствие, она следила за полётом Корвуса, настроением Гэйл и избегала полян, где не слышалось щебетание птиц, поэтому путешествие было хоть и монотонным, но безопасным. И потому что также она знала, что потеряла, как минимум, ещё почти полторы декады, ожидая пока следопыты вернуться, проверив все известные маршруты друидов в лесу, она решила пойти совсем по другой дороге, по той, что вела прочь из леса, и в карту она решила посмотреть только к концу четвёртого дня пути, когда она, по её прикидкам, должна была достичь Шумноводья, где планировала запастись провизией на следующие четыре дня путешествия. Ей казалось, что если она посмотрит в карту раньше, то непременно передумает, увидев что ушла совсем недалеко, и обязательно вернётся и будет до конца своих дней упрекать себя за малодушие. А теперь ей грозило, что она будет упрекать себя за то, что бросила всех своих людей ради спасения одного. Не так их учили жить в общине, ой не так. Поэтому она пыталась заглушить голос совести, и просто шла строго на юго-запад, от рассвета и до заката, по пути собирая только попадающие под руку ягоды и орехи себе и Корвусу в благодарностью за службу, которую он нёс высоко в небе. А вечером второго дня Гэйл оказалась щедра и самолично притащила ей кролика, откусив тому голову, чтобы лишить Габриэль возможности смутиться, лицезрея его пустые глазницы, она была не очень довольная кровожадностью методов, но несоразмерно благодарна волчице за свежее, пусть и жилистое мясо на ужин. Кипятя на костре воду вечером третьего дня пути, девушка достала письмо, которое придало ей несколько дней назад решимости всё же пуститься в это путешествие. «Милая Камиэль! Прошло уже двадцать лет с тех пор, как я оставила нашу общину, нарушив данное тебе обещание, и не проходило ни дня, чтобы я не думала о тебе, потому что воспоминания о детстве и молодости, которые мы провели вместе, ничто и никогда не заменит. Ничто и никогда не изменит того факта, что ты моя старшая сестра, и я всегда буду рада видеть тебя, когда бы ты не решила, что пора уже закончить эту игру в молчанку. Я хочу познакомить тебя со своими детьми, все эти годы я этого хотела, показать тебе, как я живу, как я счастлива, и что ни капли не жалею, что сорвалась с насиженного места и расплатилась уготованной мне судьбой как разменной монетой за любовь Афнарея. И он ни разу не заставил меня усомниться в правильности этого решения. Я продолжу настырно и упорно писать тебе по письму каждый год, чтобы ты знала, что я праздную не мой, но наш день рождения. Адрес на конверте, я тебя всегда буду любить и ждать. Кальмия.» Под конец строчки начали мутнеть, а буквы плясать перед глазами, она промокнула глаза рукавом куртки, сложила письмо обратно в конверт и, прежде, чем убрать его обратно в заплечную сумку, на секунду задержала взгляд на адресе, который уже выучила наизусть, но название города всё ещё пугало её хуже песни сирены. Врата Балдура. Огромный город на берегу Чионтара, такой чужой их культуре и самобытности, но ради встречи с родным или близким человеком можно было и потерпеть неудобства. Не поэтому ли и Габи решилась на это путешествие, поправ все заветы и презрев неудобства, проиграв банальному эгоизму? Никто не мог сказать наверняка, когда Камиэль на самом деле пропала, друиды и следопыты всегда были в делах, они могли покидать поселения на несколько дней: одни заботились о природе и сохранении животного мира, другие – о защите и сохранении своего народа, они могли не встречаться декадами, если дни их возвращения не совпадали, поэтому о своих друидах следопыты никогда особо не волновались, лишь изредка обмениваясь сообщениями через птиц в случае нужды. Поэтому и исчезновение первой кандидатки в архидруиды было замечено только в полнолуние. Осмотрев хижину, Габриэль ни нашла ни намёка на то, чтобы сборы она проводила так или иначе тщательно, и она почти как наяву могла представить, что друид просто превратилась в соколицу и летела на своих крепких крыльях, пока не закончилось действие магии, и, если верить подсчётам, за это время она уже вполне могла покрыть всё то расстояние, которое девушке предстояло преодолевать на своих двоих несколько декад. Габриэль отчётливо помнила, когда в последний раз виделась с Камиэль, это было на новолуние, они пересеклись примерно в половине дня пути от их деревни, под вечер. Пока друид собирала хворост и разводила костёр, следопыт подстрелила оленя, она не собиралась добывать настолько крупную дичь, потому что сама ни за что бы не донесла её до дома неиспортившейся, но она знала, что может переложить эту задачу на плечи того, кто в состоянии это сделать, поэтому когда увидела свежие следы копыт на земле, решила поохотиться по-крупному. Ногу они зажарили на ужин, запив её вином из морошки, которое последняя выменяла история умалчивает на что у сатиров, а после недолгого отдыха Камиэль обернулась пантерой и, зажав сочную тушу оленя в зубах, побежала домой, чтобы доставить его поварам как можно быстрее. И Габи знала, что до места назначения она добралась, а после ушла обратно по своим делам в ту безлунную ночь, и больше её никто не видел. О чём они разговаривали в тот вечер? Она силилась собрать обрывки фраз, понять, мелькало ли в разговоре хоть что-нибудь важное, но в памяти всплывало только её усыпанное веснушками лицо, расплывающееся в улыбке, пока она рассказывала о чувстве юмора сатиров и уровне интеллекта орков, она смеялась, и в уголках её синих глаз собирались морщинки. Интересно, увидятся ли они снова, расскажет ли она ещё раз ей свои дурацкие и бессмысленные истории? Будет ли ещё поучать её жизни по любому поводу, раздражать своей заботой и делиться своим бескомпромиссным мнением насчёт любого из выборов, которые люди вокруг неё делают в жизни? Габриэль не хотела думать о том, что может больше никогда её не увидеть, потому что она готова была разреветься в голос, и вряд ли хоть что-нибудь смогло бы её в тот момент успокоить, поэтому она закусила нижнюю губу и, закончив скудный ужин, залила костёр и свернулась калачиком возле ствола дерева, устраиваясь на ночлег. Гэйл тут же материализовалась возле неё и, сверкнув глазами, улеглась рядом и обняла девушку своим тёплым хвостом, её уши подрагивали, когда она прислушивалась к звукам вокруг себя на предмет потенциальной опасности, Корвус дремал на ветке над ними, тоже готовый в случае чего устроить гвалт. Но пока путешествие проходило спокойно. Что, в общем-то, было хорошо, но в какой-то момент Габи начало казаться, что уж лучше бы кто-нибудь сейчас на неё нарвался, возможно начистить кому-нибудь лицо и выпустить пар было не такой уж и плохой идеей. Проблем это не решило бы, но она так устала за эти дни постоянно думать самое плохое, без возможности на что-то отвлечься, что любое событие, которые включало бы вариант отключения мозга от тревожных мыслей, воспринимала как потенциальное благо. Такое же эгоистичное, как и весь этот её поход к Вратам Балдура в погоне за испарившемся в воздухе друидом. Интересно, что на самом деле думает их народ? Камиэль никому не сказала куда уходит и зачем, но она бы никогда так не сделала, и это заставляло Габи думать, что с ней случилось что-то дурное. Эльфы были скупы на эмоции и прогнозы, и те полторы декады, что они потратили на не приведшие ни к какому результату поиски, ей отчаянно казалось, что они делают это лишь для самоуспокоения. Они прошли привычные маршруты в привычных направлениях, до окраины леса и обратно, одна группа дошла до Эверлунда, одна до Шумноводья, в располагавшиеся дальше города никого не отправляли, и никто не нашёл никаких зацепок. Габриэль тоже была в одной из групп, они вернулись обратно первыми, и потом она почти декаду переживала, ожидая возвращения остальных. Девушка знала историю о том, как много лет назад, ещё до её рождения, младшая сестра Камиэль сбежала с каким-то артистом, с которым она познакомилась, когда его труппа шла из Сильверимуна вниз по тракту, держа курс на юг континента. Её тоже тогда никто толком не искал, потому что все знали, что в этом нет смысла, девушка сбежала за своей любовью, мимолётной или нет - неважно, она сделала свой выбор, вернётся, если посчитает нужным. Но она не вернулась. О причинах Ками же никто не знал, но письмо, которое Габи нашла в её доме и показала старейшинам деревни как-то слишком быстро убедило их в том, что она наконец направилась по следам сестры. На ней как будто поставили крест, но она же кандидат в архидруиды, она не сорняк под ногами, она слишком долго училась быть тем, кем была, и слишком много делала для деревни, чтобы вот так легко её можно было списать в расход. Значит было что-то ещё, о чём она не знала, но сложить два и два она не могла, потому что не была уверена, что в курсе какие именно цифры нужно складывать, и ответы на её вопросы могли найтись в совершенно неожиданном месте. Поэтому она так и уцепилась за ниточку, которая вела её во Врата Балдура. И Габриэль тоже никому не удосужилась рассказать, куда она уходит и зачем, даже самым близким друзьям, и, конечно же, никому из старейшин или архидруиду. Первые дня три-четыре все будут считать, что она просто отправилась по своим делам, охотиться, собирать растения, да что угодно, а вот потом они её хватятся, поищут зацепки в хижине, найдут записку, что она оставила на столе, в которой просила не тратить силы на её поиски, что она ушла искать Камиэль, и без неё домой не вернётся, но, возможно, её не послушают и даже отправят следом одну или две поисковые группы, но она к тому времени будет за Секомбером, а, если повезёт, уже даже на Торговом пути, на каком-нибудь обозе, который едет прямо на юг. Так эгоистично с её стороны было просто молча уйти, быть может, говори она с соплеменниками громче и чаще, возможно её поддержали бы или даже кто-нибудь решил бы отправиться вместе ней, а теперь люди будут тратить своё время, пытаясь догнать ускользающую тень. Но ещё больше пугала её вероятность, что её послушают, и за ней никто не отправится. Что если с ней тоже что-нибудь случиться, и никто так и не узнает где она сгинула? А что если всем вообще будет всё равно, что и Камиэль, и её больше никогда не будет в деревне? Думать так о своей общине было глупо, но когда ночной холод пробирался под ткань куртки и заползал в сердце, Габриэль испытывала все возможные формы тревоги, пытаясь как можно быстрее забыться сном. А на рассвете мягкий и тёплый язык Гэйл коснулся её руки, и девушка распахнула уставшие глаза. К вечеру она будет в Шумноводье и найдёт кого-то, кто едет в Секомбер или, что лучше, в Даггерфорд, или попытается обзавестись конём, пора уже было ускориться.***
Что нужно, чтобы написать идеальную песню о любви? Лаки знал все музыкальные гаммы и как заставить скрипку звучать так, чтобы чувствительная публика плакала больше всего, он знал все стихотворные размеры и с каждым днём совершенствовал свои рифмы, чтобы трогать сердца, умы и кошельки людей наиболее эффективно, но, охваченный суетой повседневности, он порой забывал о вещах возвышенных и вечных, воспринимая их лишь как сюжеты для поэтических зарисовок, а иногда случайные мысли останавливали его посреди шумной улицы и заставляли задаваться самыми фундаментальными вопросами бытия. И в те моменты, когда ему хотелось бы отмахнуться от них больше всего, они лезли в голову всё настойчивее. Что чувствуешь, держа на руках собственного ребенка? Какова на вкус свобода, за которую ты боролся большую часть своей жизни? Как ощущается старость? Что испытывает человек, сделавший свой последний вдох на земле, когда наконец ступает в Град Осужденных? Можно ли изменить себе и остаться собой? Вкуснее ли вино, если тебе запрещают его пить? Страшнее успеть или опоздать? Возможно ли всю жизни идти рука-об-руку с одним и тем же человеком и не устать друг от друга? И имеет ли хоть что-нибудь из перечисленного какой-либо смысл без любви? А Лаки не понимал о себе самого главного – любил ли он хоть когда-нибудь? Житейский опыт подсказывал что если ты в чём-то сомневаешься, то ответ скорее отрицательный, чем положительный, но он был уверен в том, что любит свою семью, а значит таким базовым, но одновременно фундаментальным чувством он всё-таки обладал, но он никогда не решался применять его на кого-либо, кроме семьи, денег и друзей. Последних было предостаточно, потому что карьера не самого неприметного из бардов подразумевала, что у тебя есть харизма, которая притягивает к тебе людей, и ты должен уметь с этим правильно обращаться: быть внимательным, но не навязчивым, выказывать уважение, но не нарушать границ, поэтому настоящими можно было назвать лишь немногих из этих самых друзей, так что распаляться чувствами особенно не приходилось. Что же до любовных интересов – их было немало, но и не много, однако же ни один из них не был тем, с кем Лаки хотелось бы строить своё будущее, поэтому молодой тифлинг просто жил, плывя по течению и стараясь услаждать своим вниманием и не обижать своей незаинтересованностью тех, кто проявлял к нему свою симпатию, в ожидании, что когда-нибудь одна из них выльется в нечто большее. Пока же выливалось только вино из графина и сладкие песни из его уст, и публика рукоплескала, кидая золотые монеты к его ногам, и эта жизнь, похоже, пока не собиралась меняться ни в какую из сторон. Удивительный баланс из рутинной стабильности и эмоциональной неопределённости озаряли собой ежедневный быт самого обыкновенного тифлинга из самой обыкновенной смешанной семьи, жившей на окраине нижнего города Врат Балдура. Ну, как обыкновенного. Если не знать, Лаки и правда выглядел как обычный тифлинг: рога, хвост, яркие красные волосы, насыщенного фиалкового цвета глаза, крепкое мускулистое телосложение, розовая кожа со здоровым румянцем. Он происходил от Мефистофеля, и, как и все его тифлинги, он обладал предрасположенностью к магии, но иногда он совершенно не понимал, что с ней делать. Магия накапливалась в нём как в кружке жадности и, если её становилось слишком много, она выплёскивалась наружу вся, когда он начинал творить самые простые заклинания или тогда, когда забывал пользоваться магией в принципе, и её в нём становилось слишком много. Ещё иногда, когда нервничал, но это случалось редко, потому что ввиду профессии он должен был уметь держать под контролем свои эмоции, и к окончанию пубертата он почти этому научился. Зато что было в детстве! Однажды, когда ему было три, он полыхнул так, что спалил себе все волосы на голове, половину кухни и штанишки. Хозяйка, у которой их семья тогда жила, заставила их отстроить кухню почти заново, и это здорово ударило по и так небольшому семейному бюджету, но деньги тогда мало волновали Лаки, впрочем как и жизнь без бровей, а вот штанишки было жалко, мама вышила на них двух уточек, которые соприкасались клювиками, и других таких у него больше не было. Очевидно потому, что за ремонтом у мамы совершенно не оставалось времени на вышивание. А в возрасте восьми лет он умудрился накастовать опутанную шипастыми лианами поверхность аккурат в классе грамоты, учителя пытались сбить шипы, сжечь шипы, срезать шипы, но им никак не удавалось с ними справиться, потому что они были твёрже стали и острые как опасная бритва цирюльника, поэтому в какой-то момент они просто сдались и отпустили детей по домам и стали дожидаться, пока сила заклинания не иссякнет само. О, одноклассники были в восторге и чуть ли не на руках его носили целую декаду! Но Лаки их внимания не оценил (хотя и принял всё без остатка, потому что так учил делать отец), на сброс каста заклинания ушло несколько часов, и всё это время Лаки, такому непоседливому и любопытному, пришлось стоять на одном месте, потому что учителя боялись, что кто-нибудь поранится, если они попытаются его из эпицентра достать, радиус был слишком большим, а работники школы слишком несведущи в магии, особенно в дикой. Особенно если учесть, что это была совершенно обычная городская школа для совершенно обычного получения совершенно обыкновенных знаний, таких как грамота и математика, и никто тут не преподавал ни основы плетения, ни теологию для начинающих волшебников, на которой могли бы сориентировать как выбрать себе правильного бога, а не того, который благословляет тебя хаосом с самого рождения. Но самый апогей стыда, который только можно испытать от своей неуклюжести, Лаки пережил, когда его впервые поцеловала девочка. Ему было тринадцать, она была очень красивая, а он очень взволнованный, и всё что он помнил о том поцелуе, это как она касается его губами, мимолётно и нежно, а потом сразу отстраняется. Потому что отлетает от него, высоко и далеко, с нечеловеческим криком. Он помнит, как долго бежал в сторону, куда её отбросило ударной волной, а когда наконец нашёл её, с облегчением выдохнул, потому что жители города вовремя заметили летящую в небесах бескрылую фигуру, и успели остановить её при помощи магии, стога сена и такой-то матери. А потом Лаки ещё полчаса убегал от разгневанной толпы, все участники которой, без исключения, поддержали пострадавшую сторону, которая больше всего хотела сделать тому, кому она решила подарить своей первый поцелуй, очень больно за насмехательство над её чувствами. Конечно же, никакой насмешки и в помине не было, если бы она хотя бы отчасти ощутила то же, что и Лаки, когда она была рядом, она бы поняла его переживания, все эти смятение и восторг, они так вскружили ему голову, что даже не владеющий магией совершил бы какое-нибудь чудо, а что уж говорить о том, в ком магия плещется как вода в гейзере. Сейчас мужчина научился себя контролировать, вернее, он узнал свой лимит и когда он не использует магию целенаправленно, он даёт ей выход специально. Как правило устраивает представления для засидевшихся допоздна посетителей ресторана, они любят северное сияние в разгар лета или фейерверки в лёгкий дождь, и ему нравится убивать двух зайцев одновременно: и радовать окружающих, и помогать себе не уничтожить родительский дом. Жизнь семьи Лаки не была обыденной, ни история любви его родителей, ни сам факт, что они сумели неплохо устроиться во Вратах Балдура, потому что тифлингов народ довольно сильно сторонится даже в мегаполисах, где все расы смешиваются и живут по-соседству, и тот факт, что они могли содержать ресторан и, без видимых сложностей, зарабатывать себе им на жизнь говорил о том, что либо они удивительно хорошие менеджеры, либо за время работы в бродячем цирке наворовали достаточно на всю оставшуюся, либо что они попросту счастливчики. По крайней мере, Лаки был уверен, что своё имя он получил не просто так, сколько раз он был близок к тому, чтобы превратить всё вокруг себя в руины из-зи дикой магии, сколько раз они ругались, перебиваясь с одного жилья на другой, пока не купили этот дом, сколько раз отец хлопал дверью и уходил, чтобы потом, пыхтя и ворча, через пару дней вернуться с пригоршнями золота в карманах. Если отец доставал его не из горшочков на краю радуги, то сын не хотел знать, откуда оно у него берётся. И ничто и никогда так и не смогло разлучить эту семью, поэтому Лаки знал, что держится она не на общем быту и не пережитых моральных травмах, во главе угла здесь всегда была любовь, и она всегда были причиной, поводом и основанием. И раз он знал, что умеет любить, тогда почему он никогда не был ни в кого влюблён романтически? Было ли дело в том, что, как бард, он смотрел на всё с точки зрения подачи информации, чтобы задеть за живое как можно больше публики, но были ли тогда его песни искренни, если он пел в них о том, чего никогда не испытывал? Слушатели часто говорили ему, что он поёт о том, что близко их сердцам, и ему это льстило, но всё же. Не значило ли это, что никто из них тоже никогда не любил? Потому что Лаки вот понятия не имел, что говорит, он заботился только о том, как это сказать, и как оформить слова ещё более трогательной музыкой, чтобы у всех сердца щемило, глаза щипало, и кошелёк выворачивало. - О чём призадумался? – из размышлений Лаки вырвало мурлыкание Аделантэ, кошка посмотрела на него своими янтарными глазами и, усевшись рядом на траву, принялась умываться. Несмотря на своё дворовое происхождение, она была красивой и ухоженной домашней любимицей, у неё была пушистая серо-бурая шёрстка, которую регулярно причёсывали, а мордочка и воротничок были идеально белыми. Белые носочки на лапах, правда, после беготни по городу чаще всего были грязно серыми, но иногда она разрешала их вымыть. - О том, как сочинить идеальную песню о любви, – после завтрака он взял лютню и ушёл на пленэр в пролесок возле города, только рисовать он собирался не картины, а музыкальные ноты, правда мысли мешались, а вдохновение так и не приходило, поэтому в какой-то момент он просто уставился на панораму города, раскинувшуюся перед ним, и так и сидел в тени осины, прислонившись к её стволу, и думал ни о чём и обо всём подряд. Он часто проводил тут время, в общем-то большинство своих нетленок, таких как «Рыжая Ида» и «Просвисти о моём будущем, флейта», он написал здесь. Наверное, стоило взять выпивку, она умудрялась заглушить хор этих не менее хаотичных, чем его дикая магия, мыслей, но время было ещё совсем ранее, и напиваться до обеда не хотелось, ему ещё выступать вечером. - И к каким выводам пришёл? – кошка перебрала лапками и запрыгнула ему на колени. - Что стоит просить Таргону, она скоро станет матерью, она же вышла замуж за человека, которого полюбила, наверное, она знает об этом больше меня, – Лаки принялся почёсывать Аделантэ за ухом, и она благодарно заурчала в ответ. - Ты подобрал меня с улицы когда мне это было нужнее всего, ухаживал и кормил, пока я сама не научилась умываться и добывать себе еду, это похоже на любовь, – он улыбнулся, умилившись с её слов и вспомнил их встречу. С рождения Лэйлы прошла пара декад, он чувствовал опустошение и постоянную ревность, она жгла глаза и отравляла всё его нутро. Он знал, что ничего плохого в рождении младшей сестры не было, он даже ждал её появления на свет, но чего он никак не ожидал, так это того, что будет так отчаянно ревновать маму к этому крошечному беспомощному комочку. Он столько лет был младшим ребёнком, получал самый лакомый кусок и самый сладкий поцелуй, даже когда вырос и начал делать вид, что перестал в этом нуждаться, даже если он уже сам приносил деньги в дом и почти готов был вылететь из родительского гнезда, ему всё равно было отрадно знать, что он младшенький, что все его обожают, даже если Тара и утверждала обратное, но тут на горизонте появилась она, Лэйла, и все резко стали обожать её. Его бардовская популярность спасала, своё внимание он всё равно получал, пусть это была и сублимация, и хотелось ему внимания не незнакомых людей. В один из вечеров, когда после выступления он сбежал побродить по улицам города, чтобы не слушать, как все воркуют, укладывая младшую сестру спать, он и нашёл коробку с котятами в одной из подворотен у мусорки. У кого-то не хватило духу их утопить и их бросили тут умирать с голоду, или мать порвали бродячие собаки, он не знал, но все варианты были равно скверными, никто не приходил их кормить уже какое-то время, котят было трое, и один уже был холодным, Лаки завернул его в тряпку, что была в коробке, и положил в мусорку, а оставшихся двоих котят спрятал за пазухой и отнёс домой. Он уже был готов сражаться за их право остаться, придумал сотню аргументов, пока шёл по тёмным улицам, представлял как спорит с родителями и клянётся что либо они трое останутся тут, либо все трое прямо сейчас уйдут и не вернутся (блеф, конечно, но в его голове картина выглядела очень пафосно и героически), но родители просто улыбнулись, пожали плечами и нашли для них подходящую коробку, которую поставили в комнату к сыну до покупки нормальной лежанки. Одного выжившего котёнка, девочку, Лаки назвал Аделантэ, а мальчика Атрас, он кормил их сначала смачивая полотенце в молоке и давая обсасывать его, а потом учил лакать из миски. И через несколько декад он обнаружил, что бежит к ним с лёгким сердцем и улыбкой на лице, что поёт и пишет музыку, вдохновлённый своим статусом отца-котов-одиночки. Вернее, одиночкой бы он ни был, но он сказал, что будет заботиться о них самолично, поэтому остальных членов семьи подпускал разве что поласкать их, но кормил, чистил и убирал за ними он только сам. Это выглядело и как бунт, и как обсессия, и как демонстрация, но на ней никто не заострял внимания, а просто считался с её существованием, поэтому в какой-то момент Лаки осознал, что ему не на что и не на кого злиться. Он также для себя решил, что понял, что испытывает родитель, когда ухаживает за своим малышом, понял, что это самое самоотверженное и неэгоистичное чувство из существующих, и он посмотрел на Лэйлу другими глазами и про себя «разрешил» родителям любить её больше, чем себя, потому что это было правильно. Атрас пропал, когда ему было почти три года. Вся семья переживала и поначалу пыталась найти кота, но Аделантэ сообщила им, что её брата искать не нужно. Она не сказала почему, не сообщила, надо ли грустить, просто велела отпустить и всё, и они её послушались. Время от времени они видели Атраса в городе и просто сдержанно радовались, что вольная жизнь, которую он выбрал, ему по душе, потому что они верили, что иначе он бы точно вернулся. - Спасибо за эти слова, но это не совсем то, что я имел ввиду, – Лаки с удовольствием наблюдал, как кошка трется о его руку, и ему хотелось ненадолго замереть в этом моменте тишины и единения, и неважно, что сегодня он ничего не напишет, совсем необязательно каждый день выдавать по шлягеру, но спустя несколько минут ласк, она отстранилась, мягко боднув его руку. - Я сегодня проследила за вашим маленьким бесёнком, – мурлыкнула она и прищурилась. – Тебе не показалось странным, с какой силой она швырнула меня утром? - Нет, она же как маленький варвар, сила есть, ума не надо, – он подумал, что Аделантэ преувеличивает, и что отшутиться будет легко, однако она так внимательно посмотрела на него в ответ, дрогнув усиками, что он почувствовал себя дураком, который дальше своей вытянутой руки, забирающей деньги у публики, ничего не замечает. – Это была силовая волна, да? - Тебе виднее, я в магии не разбираюсь, я же не трессим, – кошка спрыгнула с его колен. – Могу также поведать, куда она убежала после этого, – она поймала его взгляд и довольно зажмурилась, – но это будет стоить тебе свежей говяжей вырезки. Оплата вперёд. - А ты не думаешь, что я попросту возьму и расспрошу обо всём саму Лэйлу? Или сам прослежу за ней? – но Аделанте так изящно вильнула хвостом, что он не мог не согласиться с её мнением. – Да, она ничего мне не расскажет и да, я огромный, меня сложно не заметить. Завтра утром? – кошка довольно мурлыкнула в ответ и ретировалась, оставляя его в одиночестве со своими неслагающимися в стихи словами и нескладывающимися в музыку нотами. Он глубоко вздохнул и прижался затылком с стволу дерева. Интересно, как долго его младшая сестра скрывала свою магию? Все тифлинги Мефистофеля были к ней предрасположены, она могла быть сильнее или слабее, могла проявляться раньше или позже, поэтому сам факт появления был объясним, но то, что девочка не сказала об этом никому из семьи, вызывало беспокойство, обычно с любыми проблемами дети в первую очередь обращаются к своим родным, что особенно несложно, учитывая какие конкретно у них в семье взаимоотношения, но она не обратилась. Нашла ли она помощь на стороне? Но у кого и почему? И он в очередной раз убеждался, что по вредности Аделанте недалеко ушла от Лэйлы. Из мыслей мужчину вырвал раскат грома, раздавшийся вдалеке, с юга вдоль побережья надвигалось огромное грозовое облако, и, судя по направлению ветра, стороной Врата Балдура буря не обойдёт, а Лаки очень не хотелось усиленно сушить свои длинные волосы перед выступлением, поэтому он сложил лютню в футляр и поспешил домой.***
Небольшие кучевые облака начали потихоньку заполнять собой пространство в небе, и их становилось всё больше по мере того как беседа брата и сестры продолжалась. Пэйтон и Рикарда немного полежали, обнявшись и играя в любимую игру всех детей Забытых Королевств, – делились ассоциациями, какое облако на что похоже, и, странно или нет, но в небе было как-то поразительно много тех, что напоминали эмблему Огненных кулаков, так что когда брат упомянул её в очередной раз, девушка сдалась и села на траве, упрекнув его в чрезмерном трудоголизме. Она радовалась, что несмотря на военную направленность его работы, ежедневные встречи с хулиганством, кражами, разбоем и иногда убийствами, у Пэйтона получалось не терять присутствия духа и продолжать шутить так, как будто ему ещё шальные пятнадцать, и он ещё не до конца влился в ту часть семьи, которой положено быть серьёзной, потому что они приносят в дом средства на жизнь. С другой стороны, иногда она расстраивалась, что её брат был чересчур несерьёзным тогда, когда того требовала ситуация. Возможно, именно эта его черта бесшабашного клоуна в компании и сделала ему дурную славу среди девушек. Если он, конечно, таким образом специально не пытался отгородить от себя людей, потому что, видят боги, он не был дураком. - Как там родители? – наконец спросила она, когда они перестали пререкаться о том, какая профессия важнее всего для города и устроились на траве, оперевшись о ствол дерева. - Большое разочарование, что мы не взяли с собой ничего сладкого, потому что говорить о родителях, не заедая эти рассказы хотя бы кусочком сахара, – величайшее неудобство дня сегодняшнего, – она пихнула его в плечо, попросив не утрировать. – Они стареют, Рик. Быстрее, чем того хотелось бы, но это неизбежный жизненный цикл, я пытаюсь убедить себя в этом, – его голос угас, и в горькой иронии не осталось ни капли последней, только горечь. – Ты ведь придёшь на мамин день рождения? – Рикарда опустила глаза, боясь взгляда брата, и не решаясь дать ответ на его вопрос. Ничего не было страшного в том, чтобы навестить родителей, они жили совсем рядом, час с небольшим пути, а Врата Балдура она и так посещала регулярно, выполняя поручения мастера и доставляя заказы. Но, как оно часто бывает, когда ты теряешь связь с тем, кто когда-то был тебе близок, ты пытаешься найти повод увидеться с человеком, и не находишь его, и не понимаешь как напроситься на встречу, когда вы не общались уже непозволительно долго, и ни у кого из вас нет ни повода, ни понимания с чего начать разговор и как его поддерживать, а есть только что-то, что объединяло вас когда-то в прошлом, и настоящее, в котором друг для друга уже особо и нет места. - В последний раз вы виделись два года назад, на её шестидесятилетний юбилей, помнишь? – она посмотрела брату в глаза и шумно выдохнула. - Помню. Не дави на совесть, пожалуйста. Я знаю, что могла бы приходить чаще, чем раз в два года, просто... - Просто она уже почти не встаёт, – перебил её Пэйтон, и, поймав её взгляд, продолжил. – Если не хочешь потом жалеть о том, что могла бы сделать, но не сделала, то приходи. Просто приходи и всё, ничего не нужно, ты же знаешь. Просто пусть родители на тебя посмотрят, ладно? – она поджала губы и неуверенно кивнула в ответ. Не сказать, чтобы его это успокоило, но он увидел, что его слова достигли её сердца. Рикарда была младшим ребёнком Аделарда Эшмура, бывшего конюха из Врат Балдура, и его жены Моделин, бывшей служанки. Девочка родилась, когда им было сорок и сорок два года соответственно, что было ещё и достаточно поздно. Её появления на свет никто не ждал, хотя никто и не ждал, что матери удастся дожить хотя бы до тридцати лет. Дело в том, что свою предпоследнюю беременность Мод еле пережила, ей было двадцать восемь, и у них с мужем к тому времени было уже трое сыновей: Джеханнекин, восьми лет, пятилетний Фредерик и Пэйтон, которому едва исполнилось два. По всем признакам у них должна была родиться дочь, и родители в предвкушении подбирали имя. По линии отца в их роду девочки не рождались, и Аделард был приятно обеспокоен грядущим событием, которого, увы, так и не произошло. К тому времени, как роженица попала к повитухе, ребенок уже умер в её утробе, и все попытки были направлены исключительно на спасение матери. И её спасли, однако нормальной жизнью назвать это было сложно. Несколько лет молодая женщина была прикована к постели, полностью осознавая свою никчёмность, она лежала, наблюдая за тем, как её старший сын учится готовить и хладнокровно отрубает курицам головы, чтобы сварить суп и накормить своих младших братьев. Она плакала навзрыд, когда её средний сын, неуклюже спотыкаясь, впервые тащил ведро, не до конца наполненное водой, потому что такое был он не унёс в свои годы, чтобы помыть в доме полы. Она задыхалась от отчаяния, когда её младший сын делился с ней почищенным яблоком. Она никогда его не брала, она хотела поскорее умереть, чтобы перестать быть всем обузой. Она понимала, что больше не привлекает своего мужа как женщина, и что он, как порядочный мужчина, не может позволить себе ни бросить её, ни завести на стороне интрижку, потому что с домашним хозяйством, больной женой и тремя детьми у него попросту не оставалось ни на что времени. Она видела как тух его взгляд от общения с ней, и не понимала, что съедает его вовсе не её никчёмность, а то, что он не мог своей неугасающей любовью высушить её слёзы и поставить обратно на ноги. Ему пришлось бросить работу, чтобы полностью вести домашнее хозяйство, и они перешли целиком на самообеспечение. Но некоторые предметы быта, вроде мыла или одежды приходилось доставать исключительно методом обмена. Бывшие хозяева, на которых пара работала, правда, тоже были не из дурного десятка, и иногда подкидывали семье золота, понимая в каком положении они оказались. Аделарду и Моделин воспитание и честность не позволяли брать его просто так, а вот их старший сын этого никогда не стеснялся, потому что ему, как и любому нормальному ребенку, иногда хотелось сладкого пирога на десерт, вместо моркови. Когда Джеханнекину исполнилось тринадцать, и ему начали нехотя подкидывать работу то тут, то там, он брался за всё, за что только мог: он таскал мешки с мукой, мыл скот, чистил стойла от навоза, ощипывал кур, – словом, делал всё, что бы ему ни поручали, чтобы приносить в дом хоть какую-то прибыль. И через несколько месяцев он привёл в дом лекаря, который просил чтобы его лекарем не величали, он попросил не слишком много, но и не слишком мало денег за свои услуги, но молва была, что он был надёжным, так говорили все, кто когда-либо покупал у него припарки. Или косметику. Так в дом Эшмуров впервые вошёл Иммераль Ильфелкиир, приведённый не столько желанием покинуть свою уединённую обитель на окраине Ривингтона и кого-нибудь вылечить, сколько огнём в глазах мальчика, который хотел помочь своей матери. Эльф, правда, ни за что бы в этом не признался, его официальной версией было «очень интересный случай, посмотрю что можно сделать». Сложнее всего было не поднять женщину на ноги, а помочь ей поверить, что она сможет это сделать, она замыкалась в себе и гнала всех от себя прочь, но когда с тараканами в её голове удалось договориться, начался процесс восстановления как физически, так и ментально. Аделард проводил с Мод очень много времени, мазал мазями, поил припарками, делал массаж, как показал мастер Иммераль (он просил, чтобы его не звали мастером, ведь он у него никогда не было учеников, но его не слушали, ведь в восприятии простых людей все его «магические штучки» были высшим мастерством и заслуживали такого наименования), и, пока Джехан продолжал усиленно зарабатывать деньги, чтобы их хватало на лечение матери, домашнее хозяйство по большей части легло на плечи подрастающих Фредерика и Пэйтона. Всем сыновьям пришлось очень быстро повзрослеть. Когда Моделин впервые за одиннадцать лет смогла совершить моцион по улице, медленно и опираясь на палочку, все мужчины в её семье плакали. А она улыбалась, широко и искренне, и целовала их лица, и приготовила вкусный ужин. В тот вечер перед сном девятнадцатилетний Джехан решил, что на следующий день приведёт к родителям познакомиться дочь мясника, с которой они были влюблены друг в друга уже несколько месяцев, и он отчаянно хотел на ней жениться; шестнадцатилетний Фредерик решил, что теперь сможет наконец полностью посвятить себя столярному делу, которое обожал уже много лет; тринадцатилетний Пэйтон решил, что вернётся в школу и окончит курсы грамоты и математики, и теперь сможет спокойно выбрать кем он станет, когда вырастет; а сорока однолетний Аделард решил, что докажет своей жене, что она всё ещё самая желанная женщина на свете, и он, опасаясь сломать её, будто она была хрустальной, в тот вечер любил её нежно и страстно, как если бы они вновь были молодожёнами. Через несколько месяцев они узнали, что Мод беременна, по всем признакам это должна была быть девочка, и всем стало так страшно, что эта беременность попросту убъёт мать, поэтому они всей семьёй (включая уже и дочь мясника, с которой Джехан обручился) коллективно решили, что от ребёнка нужно избавиться, пока не стало слишком поздно. Но в планы вмешался мастер Иммераль Ильфелкиир, которому, придя за очередной порцией лекарств для матери, хлюпая носом, всё рассказал Пэйтон. Как оказалось, он «кой-чего» знал о том, как проходят процессы зачатия и развития плода, и что если они доверятся ему, он постарается спасти и мать, и младенца. У повитух были знания об анатомической стороне процесса, но не было магии и знаний травника, которые были у него. Эшмуры решили положиться на него, потому что, видят боги, пусть решение и было коллективным, но никто из них не принял его с лёгким сердцем, тут скорее из двух зол они решили выбрать меньшую. Беременность не давалась Моделин легко, ходить было и без того тяжело, и прибавляющийся вес не способствовал облегчению процесса, но она выдерживала все испытания стоически, потому после всех этих лет мучений наконец безоговорочно верила в силы себя и своей семьи. И хоть Аделард иногда нервно вспоминал о том, что «в его роду девочки не получаются», он тоже старался смотреть на ситуацию позитивно. А когда их единственная дочь родилась, она не произнесла ни звука. Мод была морально готова к тому, что никогда не будет ничьей тёщей, но после шлепка повитухи, мир услышал первый пронзительный крик Рикарды Аделин Эшмур, и её мать разрыдалась горючими слезами. После рождения младшего члена семьи, все остальные были максимально обескуражены, они хотели, но боялись радоваться, все как будто ждали подвоха, потому что не могло всё быть так хорошо после того, как столько лет было плохо. Но повитуха, равно как и несколько лекарей, подтвердили, что ребенок абсолютно здоров. Состояния Мод роды не ухудшили, что уже было хорошо, но ей всё ещё требовалось постоянное лечение, чтобы поддерживать его. Конечно же, хозяйство она вести не могла, а теперь у неё ещё и был ребёнок на руках, Фредерик познакомился с мастером-столяром из Невервинтера, и тот позвал его к себе в подмастерье, он должен был очень скоро уехать и никто не знал когда вернуться, учёба у Пэйтона шла неплохо, и он начал ходить тренироваться бою на мечах и стрельбе из лука при казармах Огненных Кулаков, желая в последствии завербоваться в рекруты. Домашнее хозяйство вновь легло на плечи отца, а зарабатывание денег на Джехана. Поняв, в какую ситуацию она может попасть, учитывая все проблемы семейства, дочь мясника расторгла помолвку вскоре после рождения Рики, и старший из братьев Эшмур пребывал в крайне скверном расположении духа, поэтому всё, что ему оставалось, это забыться, занимаясь всеми возможными видами деятельности, которые могли принести прибыль и занять время. Так и шли годы, через пресловутое «потихоньку», дети взрослели, родители старели, хозяйство кое-как их кормило, Джехан работал как не в себя, и особо не баловал вниманием ни родителей, ни сестру, Фредерик иногда приезжал, чтобы подлатать дом и сделать новую мебель, но в целом он готов был осесть в Невервинтере, там была его работа и любимая девушка, в восемнадцать Пэйтон завербовался в рекруты в Кулаки, и аккурат под конец его двухгодичного обучения получил весть из дома, что у Рикарды проявился магический дар. Само событие огрело их как обухом по голове, в роду не было волшебников, не было даже особо начитанных, они были простыми работягами, зарабатывавшими на жизнь ручным трудом, как они могли вырастить такого особенного ребёнка в таких обычных условиях? И они снова вспомнили о том, кто помогал их семье в самые тяжёлые и тёмные времена – о мастере Иммерале. Сказать, что он был не в восторге от идеи взять себе ученицу – ничего не сказать, но Пэйтон был убедителен, когда эльф заломил цену за обучение, он сказал, что будет отдавать ему всё своё жалование, которое будет получать у Кулаков, лишь бы сестра получила достойное своего дара образование, и мастер знал, что эта сумма – это куда больше, чем эта семья могла ему предложить, и в какой-то момент он еле сдержался, чтобы не начать качать головой и клясть их на чём свет белый стоит, но аргумент, что, если бы не он, она бы вообще не родилась, подействовал куда сильнее золота. Испытывал он ответственность за то, что влез в чью-то жизнь, или жалость к их ситуации, – особенно было и не важно, но он согласился обучать её всему, что он знал, забирать у Пэйтона всю его зарплату и отпускать девочку домой только на выходные и праздники. И в тот самый день, когда он остался один на один с шестилетним ребёнком, которого полдня пришлось только успокаивать, чтобы он не ревел, что остался без мамы, Иммераль Ильфелкиир и поклялся себе, что больше ни за что в своей жизни не будет лезть не в свои дела. - А как... как Ханне? – после долгой паузы наконец произнесла Рикарда, чем даже немного огорошила Пэйтона, который успел уже найти тростинку и начать задумчиво её пожёвывать. - Большое разочарование, что мы не взяли с собой вина, потому что говорить о Джехане на трезвую голову – величайшее тоска каждого дня, – Рикарда снова пихнула Пэйтона в плечо, невольно посмеиваясь над его словами. – Самый старший и самый упёртый из твоих братьев всё так же старш и упёрт, всё так же женат на всё той же женщине, сварлив и, по правде, всё хозяйство держится уже почти только на нём одном, так что неудивительно, что он такой, – он немного помолчал, глядя вдаль. – Папа почти всё время проводит с мамой, ей нужно много времени и уход, да у него и своих болячек уже хватает, сама знаешь. Их бы увезти куда подальше на Юг, где климат куда благоприятнее для костей и суставов, но перевозка займёт уйму времени и денег, их там на этом Юге никто не ждёт, да и не уедут они, потому что тут их дом, их дети, их лекарь и вся жизнь, сколько бы они ни стоила. Они скорее согласятся уехать в Невервинтер, но в плане здоровья в этом не никакого смысла, ну и нечестно было бы взваливать их на плечи Фредерику, – Пэйтон запустил травинку в свободный полёт. – Кстати о Фредерике, он писал, что на мамин день рождения они планируют приехать все вчетвером. - После рождения третьего ребёнка, у них вряд ли на подобные поездки будут время или средства, – закончила Рикарда мысль брата. – Я тебя поняла, я не могу не прийти на мамин день рождения. - Не можешь, – и следом за широкой улыбкой брата последовал раскат грома вдалеке, они оба перевели взгляд на север и увидели, как на Врата Балдура надвигается огромная чёрная туча, молнии изредка поблёскивали в небе. – Кажется, пора домой, скоро тут будет буря. Они поднялись с лужайки, вернулись на дорогу, и, взявшись за руки, быстро сбежали вниз по склону, Пэйтон с нежностью смотрел, как переливаются на солнце кудри волос его сестры, и безумно жалел о том, что ни у одного из них не было нормального детства, в котором они бы лазали вместе по деревьям, лепили куличи из грязи, творили шалости и возвращались домой затемно только чтобы поспать, в котором они до подросткового возраста не знали бы забот, кроме тех, что придумывали бы себе сами. Того, в котором они были бы безоговорочно счастливы. - Знаешь, ты моя самая красивая сестра, – сказал он, когда они остановились у калитки дома Иммераля. - Я твоя единственная сестра, – парировала она, улыбнувшись. - Я ожидал в ответ чего-то такого же лестного, типа «а ты мой самый красивый брат, Пэйтон»! – Он обнял её за шею и самоуверенно посмотрел в глаза, в них блеснул озорной огонёк и она отвела взгляд в сторону, делая вид, что усиленно рассуждает про себя. – Эй, зачем ты призадумалась? - Я считаю, что мой самый красивый брат, всё-таки Фредерик, – безапелляционно выпалила она. - Ты ранишь меня без ножа! – Он картинно схватился за сердце. – Но почему? У него же нос кривой после полёта с тарзанки в дуб! - Это всё ямочки на щеках, ты видел какие они очаровательные, когда он улыбается своим сыновьям? – она продолжала его дразнить, и его реакция была такой забавной, что не хотелось останавливаться. - Ты говоришь это из жалости! – наигранно надулся Пэйтон. - Вовсе нет, он красивее всех, когда источает любовь, – а вот это была, по её мнению, истинная правда. - Ранила! Прямо в сердце! Я истекаю кровью! – громко возопил он, делая вид, что теряет силы и опускается на землю. - Хорошо, ещё чуть-чуть, и этот шум прекратиться навсегда, – недовольно проворчал эльф и захлопнул окно, ведущее в палисадник на первом этаже. Пэйтон выпрямился и подмигнул сестре. - Тебе не кажется, что он чересчур активно пытается дать нам понять, что ему всё равно на нас в пяти абзацах? – негромко сказал он, зная, какой острый у Иммераля слух и как он любит всегда и по любому поводу вставлять свои пять копеек в их разговоры. - В семи томах, я думаю, – отозвалась девушка. - Ещё одна наживая рана, но уже в сердце скупердяя-эльфа! Только бы твой мастер тебя слышал. - Ему просто не хватает внимания. - Да, и поэтому он сам запер себя в этом доме на отшибе. - У него были на то причины, – она закончила свою мысль, только услышав в ответ удивлённое «Да?» от Пэйтона – Я так думаю. Он любит разглагольствовать, но не слишком много болтает, ты же знаешь. Ладно, мне надо снять бельё с верёвок, прежде чем начнётся ливень, высушить чистое бельё куда проще, чем потом перестирывать то, что станет с ним после дождя, – она поцеловала брата в щёку и высвободилась из его объятий. – Ты успеешь добраться до дома? – уже на ходу спросила они, открывать входную калитку, чтобы поспешить на задний двор. - Я оставил коня в стойлах в Ривингтоне, домчу без проблем, – успокоил он её. - Хорошо, до встречи! Спасибо, что пришёл! – когда Рикарда скрылась на заднем дворе, и из-за деревьев и дома её уже не было видно, Пэйтон подошел ко входной двери и три раза постучал в окно кухни, располагавшееся справа от неё, в следующее же мгновение окно распахнулось, из него высунулось недовольное лицо эльфа, он быстро протянул человеку свёрток. - Когда ты уже наконец расскажешь ей? – недовольно кривя носом, спросил Иммераль, голос его был тише, чем обычно, он явно не хотел, чтобы Рикарда услышала их разговор. - Я не в праве, – прежде, чем ответить нормально, мастер закатил глаза, бубня «янифправи» и ещё более недовольно, чем обычно, посмотрел на собеседника. - Они могли выбрать любого лекаря в городе, так зачем они продолжаю гонять тебя сюда? - Я всё равно бы пришёл, – полушутя ответил он, они оба прекрасно знали, что во всех Вратах Балдура и окрестностях своё здоровье семейство Эшмуров доверяет только одному лекарю, тому, который ни разу их не подводил. - И это удручает, – некоторое время Пэйтон молчал, и Иммераль уже было решил, что их разговор закончен, но когда он хотел закрыть окно, мужчина продолжил говорить. - По правде, я думаю, что они хотят, чтобы она узнала, но глупая гордость мешает им сказать об этом прямо. Или неловкость, я не знаю. Но я думаю, они хотели бы, чтобы она узнала, поэтому и обращаются к тебе, – он кивнул своим умозаключениям и перевёл на эльфа взгляд. - Я не лезу в чужие проблемы, вы это знаете, – его бледно голубые глаза были холодными как лёд, – а ты слишком долго формулируешь свои мысли, это раздражает. - А ты когда уже наконец расскажешь ей, что большой добряк? Я изучил твой прейскурант, с других ты содрал бы за эту смесь втридорога, – Пэйтон потряс свёртком, который ему дал волшебник, у него перед носом. - Я и с тебя могу содрать втридорога, если хочешь. Но я слышал, что вы слишком бедные, что даже за обучение единственной дочери не платите уже столько лет, – молчание Пэйтона было красноречивее слов. Иногда эльфа заносило на поворотах, и это вызывало у младшего сына Эшмуров негодование и злость, но что возразишь против правды? - Я мог бы с тобой расплатиться, ты же знаешь, – сквозь зубы процедил мужчина, и Иммераль, вскинув бровь, смерил его оценивающим взглядом с ног до головы. - Это вряд ли, – ухмыльнувшись, констатировал он. - Почему у меня ощущение, будто меня только что раздели глазами, – пробормотал блондин, испытывая почти инстинктивное желание прикрыть пах руками. - Потому что так оно и было, – самодовольно проворковал эльф, опираясь локтём на подоконник и подпирая щеку ладошкой. - И оценили. Как жеребца. - Так оно и было~ - Ужасно хочется помыться... - Тебе это не поможет. - И всё же, ты чувствуешь себя виноватым... - И всё же, – перебил его мастер Ильфелкиир и его голос вдруг из елейного сделался стальным. – Даже не вздумай понять меня неправильно, я вожусь с ней не потому, что альтруист, за эти годы она стала важным инструментом в этом доме, а за то, что принадлежит мне, я выцарапаю глаза любому. - Она не твоё имущество, – Пэйтон изо всех сил старался, чтобы в его голосе не звучала угроза, но желваки заходили на его лице, когда он сжал челюсть. - Она куда ценнее любого имущества, – подытожил Иммераль и потянулся к оконной раме. – К тому же, она и так уже расплачивается за всех вас сполна, – человек хотел ему что-то ответить, но он ему не позволил и, бросив холодное – гальку с клумбы убери, – закрыл окно на задвижку и задернул занавески. С колотящимся у самого горла сердцем, Пэйтон возвращался домой, сегодня в двух словесных баталиях с Иммералем Ильфелкииром он не выиграл ни разу, и если первую можно было считать ничьей, то во второй он продул по всем фронтам.***
В этом огромном мире с его множеством тайн, секретов и загадок, которые в полной мере невозможно постичь, даже если прожить тысячу жизней, Габриэль порой больше всего интересовало, почему в минуты своего самого сильного отчаяния перед ней всегда возникало лицо Кивана, его обрамлённые блестящими волосами мягкие черты, острые уши и загадочная полуулыбка. Металась ли она по подушке, мучимая лихорадкой, мысленно смиряясь с тем, что это могут быть последние её дни на этой земле, вытаскивала ли стрелы из раненых сородичей, задаваясь вопросом, была ли эта стычка случайной или она перерастёт в межклановую войну, или как сейчас, когда она лежала на тонкой соломенной подстилке в одном из постоялых дворов Даггерфорда, проваливаясь в полудрёму, а тревога то и дело вырывала её из объятий сна, и перед глазами маячило его лицо. Лицо полуэльфа, как и она сама, с которым они были знакомы с самого рождения, с которым она росла, ломала ветки деревьев, разбивала коленки, собирала яблоки, с которым взрослела и училась жизни и выживанию, тренировалась бесшумно перемещаться по местности и стрелять из лука, с которым они вместе забрали из вороньего гнезда двух осиротевших птенцов и вырастили своих верных друзей и компаньонов, с которым она делилась секретами и самыми сокровенными мыслями, рядом с которым засыпала и просыпалась так часто, что не сосчитаешь. Лицо, которое она не видела уже больше пяти лет. Лицо её первой и на данный момент единственной любви, если верить подсказкам давно не волновавшегося сердца. Лицо юноши, который испытывал к ней самые нежные чувства на свете, который всегда так крепко обнимал и так трепетно целовал, и был первым, с кем она разделила ложе как женщина, и вовсе не потому, что им обоим было любопытно, каково это, а потому что они на тот момент считали, что это было наивысшем проявлением их трогательной подростковой любви. Несколько лет спустя они уже не были в этом смысле привязаны друг к другу, оставшись друзьями, но с тех самых пор никто так ни разу и не прикоснулся к ней с теми же чувствами, с которыми это делал Киван. И она как будто вырастила стену между сердцем и телом, позволяя многим людям по-хозяйски обращаться с последним, доставляя ей плотские удовольствия, но так больше и не раскрыв никому первое. Не потому что не хотела – как-то не получалось. Ведь Киван всегда был как гром среди ясного неба, в своих движениях он был порывист, в решениях стремителен, и рука всегда была твёрдая и уверенная. Когда он уходил из деревни, он знал что не вернётся, несмотря на слёзы и уговоры, а Габи просто не хотела поверить в то, что детство закончилось, и теперь каждый волен устремиться навстречу своей судьбе. С его уходом в ней что-то изменилось, она стала старше и менее наивна, а сам его образ невольно превратился в предвестник несчастий, который всегда приходит к тебе тогда, когда тебе больше всего нужна надежда на то, что то, через что тебе приходится проходить, – это всего лишь временное неудобство, которое у тебя непременно получится одолеть. Поскольку она не последовала за ним, не стала искать с ним встречи и тянуть его назад туда, откуда он так стремился уйти и куда вовсе не хотел вернуться, она верила, что у неё получилось отпустить его, а значит получится справиться со всем, что его не повзрослевший ни на день за все прошедшие годы разлуки образ будет вместе с собой приносить в её жизнь. Пока Габи ночевала, мучимая плохо приходящими сновидениями, в наиболее комфортных условиях за всю декаду пути, который они проделали от их родной деревни в Даггерфорд через Шумноводье с его крошечными домиками и Сэкомбер с его огромными пшеничными полями, Гэйл осталась в лесу недалеко от города, не очень хотелось чтобы она стала жертвой жителей, непривыкших к тому, что вышедшие из леса волки могут быть цивилизованными, к тому же это был отличный повод поохотиться, пока не надо наблюдать за периметром и отпугивать от девушки лесную живность, поэтому полакомившись удачно пойманной куницей, волчица устроилась на ночлег недалеко от опушки леса, под упавшим деревом. Корвус же пробыл всю ночь на крыше постоялого двора, местные птицы не прогнали его, но зыркали подозрительно, пока клевали зерно в лучах закатного солнца, а наседки из ближайшего курятника обкудахтали все, начиная от его неровного клюва и заканчивая цветом перьев, ему хотелось каркнуть им в ответ, что, в отличие от них, у него хотя бы есть все шансы дожить до старости, а не оказаться к концу сезона в супе, но он слишком устал, чтобы галдеть, поэтому он просто зацепился коготками за удобный деревянный брусочек, нахохлился и задремал. Утром Габриэль встала с первыми лучами солнца, умылась и когда выбирала место, где могла позавтракать хлебом с сыром, услышала прелюбопытное мычание из хлева. - Мууууни говорит прям с неба, хоп и ей на голову! – проговорила одна из коров, пока еще две изумлённо мычали, пережёвывая сено и полученную информацию. - Что, прям девка? – кукарекнул бывший тут же петух. - Соколица, Мууууни хотела было её затоптать, чтобы не пугала так, но она обернулась девкой прям у неё под копытами и побежала прочь, теряя на ходу цветочные лепестки. - На кой ей цветочные лепестки? – промычала одна из коров. - Может она их ест? – отозвалась рассказчица. - Зачем тогда раскидала? Так расточительно! – коровы продолжили мычать что-то, прерываемые только кукареканием петуха, пока Габи, забыв про мучивший её голод, дурные сны под путеводной звездой Кивана и про то, как дышать, уже лихорадочно искала глазами стойла, а, найдя, ломанулась туда, роняя из рук хлеб. Она слышала, как петух уже предлагает «девочкам» полакомиться упавшим кусочком, но ей было всё равно, еду она ещё найдёт, купит, раздобудет, да что угодно, а вот информация о Камиэль может оказаться важнее даже цельного золотого самородка. - Кто из вас Муни? – выпалила она и обвела взглядом небольшое помещение для лошадей постояльцев, пегая старая кляча подняла на неё глаза и пошевелила левым ухом, отгоняя мух, девушка достала из сумки яблоко и предложила его лошади, та внимательно ощупала его губами, после чего с удовольствием съела. – Это яблоки из Высокого леса, нам говорили, что они чуть ли не самые вкусные из всех диких яблок на Фаэруне. Если расскажешь мне всё, что помнишь о соколице, упавшей тебе на голову, получишь ещё. - Мы с хозяином были уже почти у Врат Балдура, как она свалилась с неба, – охотно начала говорить кобыла, подкупленная лакомством, – я испугалась и хотела проучить её, но в тот момент, когда я уже почти готова была встать на дыбы, а в моём возрасте это нелегко, чтоб ты понимала, эта соколица превратилась в эльфику и убежала прочь, – лошадь моргнула и пошевелила губами, её история была проста и коротка, но в ней не хватало важных деталей. - Куда она побежала? - В сторону пролеска, мы с хозяином продолжили следовать по тракту, и её больше не видели. - Как эльфийка выглядела? – Габи принялась шарить в сумке в поисках второго яблока. - Рыжая и бесстыжая, остроухая, и рассыпала за собой ворох красных лепестков, которые прижимала к животу, – девушка сглотнула вязкую слюну и, доставая фрукт и протягивая его лошади, выдавила из себя последние вопросы. - Откуда вы с хозяином ехали? И как давно это было? - Из Берегоста, в прошлое новолуние, – и лошадь с удовольствием захрустела вторым яблоком. Габриэль почувствовала, как мысли разбегаются, как она ни пыталась успокоиться и собрать их воедино, сердце глухо застучало где-то в горле, и дышать стало очень тяжело. Девушка поблагодарила лошадь и вышла на дорогу, прочь от постоялого двора, Корвус последовал за ней, он кружил над ней, пока она невидящим взглядом смотрела перед собой и просто шла вперед, пока не замерла на перекрёстке. У неё в голове за несколько секунд как будто закончился очень точный расчёт и она заговорила вслух, отчасти для Корвуса, отчасти подытоживая полученную информацию для себя. - Какова вероятность, что это была она? Сколько во Вратах Балдура рыжих эльфиек, которые умеют обращаться в соколиц? – взгляд Габи был мутным, она боялась поверить в то, что почерпнутые от лошади знания были о талантливой и трудолюбивой первой кандидатке в архидруиды из её деревни, она боялась поверить знаниям, цена которым была два подвядших яблока, но ей нужно было это сделать, всё сходилось не только по времени. – Ладно, допустим, что это она, что как я и предполагала, месяц назад в обличии сокола она улетела во Врата Балдура, чтобы повидаться с сестрой, её подстрелили, и она упала на землю, поднявшись, она проследовала туда, куда её всегда естественно тянуло и где она чувствовала себя в безопасности – в лес, в сторону от Прибрежного пути. И мы знаем, что это был именно Прибрежный, а не Торговый, путь, потому что лошадь с хозяином ехали из Берегоста, – девушка всплеснула руками, она хмурилась, а глаза метались туда-сюда по пейзажу перед ней, как будто они могли обнаружить там следы и зацепки, которые могли бы привести её к Камиэль, или помочь ответить на вопросы, на которые у неё ответов пока что не было. – Но как она оказалась южнее Врат Балдура, ведь она должна была войти в город через северные ворота? Что-то не сходится, но я даже предположить не могу что, – ворон опустился ей на плечо и нежно сжал его когтями, она прижалась щекой к мягкому крылу и на пару секунд зажмурилась, возвращая себе самообладание. – Жители говорили, что с центральной площади часто уходят обозы во Врата Балдура, нам обязательно нужно оказаться на одном из них. Сообщи Гэйл и возвращайся, – Габи проводила удаляющегося Корвуса взглядом, вопрошая, когда же на сердце станет легче. Набрав в лёгкие побольше воздуха, девушка задержала дыхание и попыталась вспомнить как можно больше мгновений, когда они с Камиэль были вместе, как они всей общиной ужинали у костра, как она поучала ребятню и ругала за непослушание (в основном, их с Киваном), как она постоянно ставила в пример послушную Гвиннестри, эльфийку на десяток лет старше их, что они начали питать к ней неприязнь и напару подшучивали над ней, пока совершенно внезапно для них всех не подружились, как учила их свежевать оленей, им было лет по двенадцать, и это был едва ли не единственный раз, когда Киван рыдал в три ручья, что, впрочем, не сделало его вегетарианцем и не помешало Габриэль ещё долгие годы припоминать ему это. Девушка вспомнила как, ещё совсем маленькую, Ками держала её на руках, успокаивая после того как она испугалась раската грома и обещая, что в буре нет ничего страшного, что она смывает всё ненужное и даёт природе напиться, а молнии мечут ангелы, которые ни за что и никогда не попадут в того, кто не совершил ничего дурного. И Габи ей верила, и она помнила те полные заботы и тепла объятия, и как бы ей хотелось сейчас узнать, что с кандидаткой в архидруиды всё в порядке, и она просто немного загуляла по жизни. И как бы ей хотелось сейчас позабыть обо всех тревогах последнего месяца и просто оказаться в её объятиях... Девушка задышала резко и прерывисто, лёгкие жгло от нехватки кислорода, по щекам текли горячие слёзы. Нашла, дура, кому верить. Лошади. Старой кляче, которая в свои годы по запаху даже кровь определить не может. Надо было поговорить с её кучером, возможно он расскажет куда больше и куда подробнее, и его рассказ сможет её успокоить. Вернувшись обратно на постоялый двор и обнаружив, что он уже куда более оживлённый, чем рано утром, Габи без должных реверансов спросила у сидевших в корчме, кто хозяин Муни, и расспросила его про события с соколицей возле Врат Балдура. Надо было отдать лошади должное, она не соврала. Возможно, не поняла некоторые детали, но в целом относительно цепочки событий оказалась точна, и после этого надежда девушки ещё раз рухнула, но на этот раз с громким звоном прокатившись по черепной коробке. Если Ками была ранена больше месяца назад неважной по какой причине, случайно ли или намеренно, и до сих пор не вернулась домой, то одним только богам известно где она могла быть и что с ней произошло. Все варианты развития событий казались неправдоподобными, кроме самых печальных, и Габриэль не могла отделаться от навязчиво лезших в голову мыслей, одна дурнее другой. Взяв себя в руки, она впихнула в себя завтрак, параллельно строя в голове план дальнейших действий. Сесть на обоз в Даггерфорде, дорога дальше вела её на юг, перетекая из Главного тракта в Торговый путь, по которому она никогда не путешествовала, но судя по картам и по рассказам путешественников, он пролегал между Топью ящеров по правую руку и Туманным лесом по левую, вряд ли живность в тех краях могла поразить её свой экзотичностью, учитывая местность, в которой она выросла, но что-то подсказывало ей, что путешествовать по главному тракту, идущему вдоль всего Побережья мечей, в одиночестве было идеей не самой хорошей. На её стороне, конечно, были когти Корвуса и клыки Гэйл, но вариант сесть на обоз автоматически приобщал её к чему-то большому и исключать вероятность хотя бы нападения на одиноких заблудших путников. Пока что дорога была не самой сложной, хоть и долгой, и ей хотелось бы, что она относительно спокойной и оставалась, на её долю хватало волнений и без этого. Спустившись к реке, Габи рассказала о своих планах животным, и пока ворон мог продолжать спокойно кружить в небе, волчице придётся как-то заботиться о том, чтобы быть достаточно близко и при этом достаточно далеко от обоза и не попасть в неприятности. Её опытность никто сомнениям не подвергал, за почти десятилетие верной дружбы она никогда не подвела никого из тех, кто на неё полагался, но это знание ни на йоту не облегчало её задачу, скорее успокаивало попутчиков, да и только. Искупавшись в реке, девушка тщательно обработала все мозоли на ногах, наложила мазь и поспешила на центральную площадь, где нанялась в охрану к одной пожилой паре, которая держала путь к своим детям в Субар, она понимала, что придётся сделать крюк, но это было лучше, чем присоединяться к веселой кампании ещё до полудня уже изрядно подвыпивших полуорков или идти одной. Потому что идти, в принципе, уже было невыносимо, ей отчаянно хотелось, чтобы путешествие проходило быстрее, но к концу каждого дня пешего пути икры горели так, что хотелось выть, а мозоли она не раз стирала в кровь, несмотря на удобную обувь, лекарственную мазь и регулярное мытье ног (видят боги, ноги она мыла каждый день, в отличие от всего остального). С образом жизни следопыта, который она вела в общине, подолгу ходить было привычкой, но ещё никогда она не шла вперёд, почти без привалов, от рассвета и до заката десять дней подряд, поэтому в эти дни порой, ложась спать, она, уже готовая отключиться в любую секунду, подолгу разминала сводящие судорогой ноги, еле сдерживаясь, чтобы не повырывать себе из ног все жилы, чтобы избавиться от нестерпимой боли. Но она каждый раз сдерживалась, засыпала тревожным сном и каждое утро вставала и шла дальше, поэтому наконец сесть на обоз и прокатиться на юг в компании двух милых людей, дав ногам отдохнуть, казалось хорошей идеей. К тому же, со своими попутчиками они условились, что платой за охрану повозки будет её проезд, и Корвус сможет ехать вместе с ней, а это означало, что у него в любой время также будет возможность дать отдых крыльям, чего не скажешь о Гэйл, но волчица привычна к такого рода нагрузкам. Уже к вечеру первого дня пути Габриэль поняла, что ехать на обозе было не такой уж и хорошей идеей. Люди были замечательными, большую часть дня они ворковали друг с другом, не вовлекая её особо в разговор, так что ей даже удалось ещё немного поспать, пока они ехали по сельской местности, пока её не позвали сесть на козлы рядом с извозчиком. И вот тут и случился коллапс. Оказалось, что пока ты не задумываешься о том, куда сделать очередной шаг, какое дерево обогнуть и как параллельно выследить в листве дичь на ужин, у твоего сознания появляется катастрофически много времени, чтобы тревожиться. Из-за всего подряд, но, в основном, конечно, из-за того, насколько бренно и тщетно всё бытие, и как жаль, что люди не рассказывают о своих чувствах каждый день, это спасло бы их от стольких сожалений. Так что да, вместо того, чтобы облегчить путешествие, обоз, запряжённый двумя молодыми тяжеловозными лошадками, обострил все страхи Габриэль, что в какой-то момент она начала напоминать себе натянутую струну, готовую в любой момент лопнуть. Они передвигались почти весь световой день, на ночлег устраиваясь в постоялых дворах или просто на лужайках (но тогда им приходилось дежурить по-очереди у костра), в одну из таких ночей девушка подстрелила большую жирную птицу (её рука почти дрогнула, но есть хотелось куда больше, чем умирать от голода, представляя образ истекающей кровью соколицы), из которой утром они сделали сэндвичи, и питались ими весь день. Пару дней пути они даже проследовали в хвосте каравана, что дало ещё большее ощущение спокойствия и спровоцировало бы появление ещё большего количества мыслей в голове, но тут спасало увеличившиеся количества народа, с которым можно было по ходу пути пообщаться. Габи старалась узнать побольше о городе, в который держит путь, но у неё никак не получалось его представить из описаний собеседников, поэтому он неизменно продолжал её пугать. Путешествие продлилось семь мучительно долгих дней, под конец которых у девушки зажили все мозоли, пробудились все страхи и она выспалась настолько, что была готова пешком пересечь весь Фаэрун, есть потребуется. Рвения, конечно, в этой решимости было куда больше, чем здравого смысла, который вернулся к ней, когда она, попрощавшись со своими попутчиками и пополнив запасы еды, рысью устремилась на юг через Поля мертвецов, которые напоминали ровный океан продуваемой всеми ветрами травы, раскинувшийся от горизонта и до куда хватало его охватить взглядом, прямо к Чионтару. И выдохлась уже через час. Зато волчица и ворон теперь были рядом с ней, свободно бороздя просторы и высматривая в траве добычу. Идти по равнине Габриэль не понравилось, её не покидало ощущение, что она у всех на виду, и её в любой момент может сцапать кто угодно. Она, конечно же, держала в голове и тот факт, что это даёт ей ровно те же преимущества, она сумеет заметить опасность издалека, но ночевать в поле ей не понравилось особенно, в первую ночь она потушила костёр сразу после того, как закончила трапезу, и холод ночи неприятно сковал мышцы, пока она дремала, но к вечеру второго дня пути они наконец увидели берега Чионтара, и ночлег под ивой принёс ей и покой, и некое подобие умиротворения. Следующие два дня они почти всё время, за исключением того момента, когда им пришлось обогнуть часть суши, над которым нависло грозовое облако, чтобы не попасть в ненастье, они двигались вдоль русла вниз по течение реки, Габи, когда была возможность, шла по мелководью босяком, и в какой-то момент их путешествие даже почти начало напоминать лёгкую прогулку у воды с друзьями. Если бы только не цель путешествия, которая была всё ближе. Когда девушка проснулась на двадцать второе утро своего путешествия, она знала, что сегодня войдёт в город, потому что подувший со стороны Моря Мечей воздух принёс с собой запах солёных водорослей и озона, точно так же пах Даггерфорд несколько дней назад, когда она была за всё время всего своего путешествия ближе всего к побережью. Девушка вернулась на Торговый путь как только появилась такая возможность, и по проторенной дороге шла быстро и уверенно. Когда солнце начало клониться в сторону запада, знаменуя собой начало второй половины дня, Габриэль впервые в своей жизни увидела высокие каменные стены Врат Балдура, до них было ещё несколько часов ходьбы, но уже с такого расстояния они внушали трепет и ужас. Она всю жизнь жила в крошечной деревушке в лесу, окружённая природой и людьми добрыми и открытыми, каждого из которых она знала как себя. Но что ждало её в таком многорасовом муравейнике, где жила разношёрстная толпа гуманоидов, все имена и лица которых невозможно запомнить, где наверняка чувства притупляются, потому что невозможно сопереживать всем и каждому и не сойти с ума. Габи заставляла себя не сбавлять шаг, она была так близка к своей цели, но её терзали страхи и сомнения, не беспочвенные, но пока что она тщетно старалась убедить себя в их иррациональности. Совсем скоро она встретиться с Кальмией, старшей сестрой Камиэль, и возможно узнает что-то, что прольёт свет на события уже почти двухмесячной давности. Два месяца. Прошло возмутительно много дней, она непозволительно долго просидела на одном месте, она должна была действовать раньше, она должна была попытаться заглянуть жрице Миликки в душу, призвать на помощь их богиню и не отпускать Ками никуда одну. Хотя кого она пытается теперь обмануть? Её бы никто не послушал и никогда бы не стал перед ней отчитываться, ведь она всего лишь Габи, мелкий и неопытный следопыт, самым большим достижением в жизни которой было то, что она семь лет назад приручила ворона. Чем больше сокращалось расстояние до северных городских ворот, тем больше девушка воображала какой может оказаться семья Кальмии, она писала, что у неё есть дети, значит Камиэль была тётей, но, судя по письмам, которые Габи нашла в хижине, она никогда не встречались со своими племянниками, а сестра, как и обещала, писала ей каждый год. Сложно было представить, что такого могло произойти между ними, что за столько лет обида не прошла, но ей бы очень хотелось, чтобы семья воссоединилась, и они наладили своё общение, сама мысль грела её изнутри подобно лампаде, неровно и робко, но абсолютно точно с надеждой на лучшее. Когда до города оставалось идти чуть меньше пять миль, небо с юга начали заполонять чёрные тучи, то тут, то там сверкали молнии. Скомандовав животным ускориться, Габриэль перешла на бег, вряд ли она успеет войти в город до начала дождя, но её это и не волновало, не впервой ей будет мокнуть под дождём, дело было в том, что она начала опасаться, что если она не забудется и не побежит сейчас, она начнёт искать дурные знамения во всём подряд, а потом попросту развернётся и пойдёт обратно домой, так и не ступив в город. Поэтому всячески стараясь не думать о том, что она мчится навстречу буре, девушка просто бежала вперед. Сначала бежать было легко, потом поднялся ветер, и начал всеми усилиями отбрасывать её назад, как будто продолжая проверять на прочность её решимость, а вскоре начался уже и дождь, который в течение нескольких минут превратился в ливень со шквальными порывами ветра. Вода хлестала её по лицу, заливала за воротник куртки и в сапоги, ветер был холодным и промозглым и пробирал до костей. Когда она наконец достигла городских врат, она дышала через раз, спрашивая у стражника дорогу к указанному адресу и отчаянно пыталась расслышать его голос, заглушаемой стеной дождя, а потом вошла в город и опешила. Город состоял из широких ровных выложенных брусчаткой улиц, по сторонам которых стояли огромные каменные и деревянные коробки. Габриэль могла поспорить, что горожане называют это коробки домами, что отваливают сумасшедшие деньги за то, чтобы жить в них, растить в них детей, вдали от природы и огороженные каменной стеной от леса. Девушка обернулась, чтобы увидеть, как Гэйл потрусила к опушке, навряд ли ей хотелось находиться здесь, но она продолжала чувствовать присутствие Корвуса, она не слышала хлопанья крыльев, но ощущала его на инстинктивном уровне, он её не оставит в этом квадратном мире, и она была ему благодарна. Следуя указаниям стражника, считая дома и повороты, чтобы не сбиться, и изучая попутно вывески с названиями улиц, девушка по опустевшим под проливным ливнем улицам добралась до двухэтажного дома, который располагался минутах в двадцати от входа в город, возле парадной двери висела табличка «Ресторан и бар «У Жеррос». Вывеска на двери также обещала живую музыку каждый вечер, и часы работы: с полудня и пока последний пьяница не унесет ноги. Замерев на мгновение, борясь с сомнениями, что адрес верный, Габриэль достала из заплечной сумки конверт и, убедившись, что пришла куда нужно, глубоко вдохнула и толкнула дверь, оповестив всех собравшихся негромким звонком колокольчика. Внутри было совсем немного посетителей, видимо, их разогнала непогода, небольшая компания халфлингов пила в дальнем углу зала, а за барной стойкой сидел широкоплечий тифлинг. - Милая, корчма через квартал отсюда, боюсь мы тебя не обсушим, да и комнат мы не сдаём, а ты промокла до нитки, но, если хочешь, можешь погреться у камина, это бесплатно, – послышался женский голос из-за барной стойки, в следующее мгновение тифлинг отодвинулся, и Габи увидела лицо говорившей с ней эльфийки. Рыжие волосы, обрезанные под каре обрамляли её утончённые черты, а когда она улыбнулась, в уголках её синих глаз собрались морщинки. Татуировки из хны, конечно же, сошли за полтора месяца, и волосы были короче, чем прежде, но улыбка была всё такой же нежной и тёплой. Габриэль почувствовала, как взгляд её затуманивают горячие слёзы, сумка соскользнула с её плеча и с глухим шлепком упала на пол, следом за ней полетел и промокший конверт, и она, всё ещё стоя перед входом, прежде чем разрыдаться как маленькая девочка, смогла осипшим голосом выдавить из себя всего одно слово: - Мама?***
Перед выступлением у Лаки было несколько маленьких ритуалов, которые он соблюдал чтобы на него настроиться. Ему повезло с выбором профессии, так как его характер как нельзя хорошо подходил для бардовского дела, которым он занимался по жизни: он был экстравертен, обаятелен, его манеры были, по общему признанию, несколько изысканнее, чем могли бы быть, учитывая, что он был сыном бродячих циркачей. Он был не столько начитан, сколько «наслушан», пропустив через себя множество разговоров, которые вели различные люди вокруг него между собой, он быстро научился распознавать и воспроизводить различные оттенки речи, диалекты, сленг, а также искренность и фальшь. Он был внимателен к деталям и разборчив в мелочах, которые ненавязчиво, но задавали тон мысли, идее, повествованию или всему выступлению. Он приковывал к себе взгляды статной осанкой, люди замолкали чтобы послушать его песни и открывали сердца для музыки. Но мало кто задумывался о том, что за несомненным талантом скрывалась ещё и титаническая работа над собой: чтобы всегда хорошо выглядеть, чтобы держать свои эмоции под контролем, чтобы не исполнять всю жизнь одну и ту же песню. И зачастую – чтобы держаться на лице улыбку, скрывая за ней и боль, когда невольно слышишь шепотки о том, что не место тифлингу среди бардов, и бурю, когда рождённый гневом хаос стихийной магии стремится вырваться наружу. Молодой тифлинг считал, что его уровень самодисциплины оставляет желать лучшего, хотя иногда он также считал, что он куда выше, чем у его родителей. Несмотря на то, что воспитанием сына по большей части занимался отец, и всем бардовским штучкам и о том, как «держать зал» и «раскошеливать мазелей» Лаки узнал от Афнарея, дисциплина по заветам последнего сводилась к: занимайся спортом, не ешь после шести и вставай до полудня. Никакой утончённости и элегантности, это уже было от Кальмии, и именно мать в своё время подсказала ему придумать себе некую последовательность рутинных действий, которая бы расслабляла его, как будто возвращала его в зону комфорта, которую уже никакое волнение не могло разрушить. И даже когда её единственный сын перестал испытывать волнение перед выступлениями, он всё равно не отказался от своих ритуалов, они к тому времени уже стали сродни медитации – полностью очищали голову от ненужных посторонних мыслей. Главной концепцией было – провести полчаса в ванной комнате наедине с собой и выйти уже полностью готовым к встрече с публикой. Из обязательного – принять быструю ванну с лавандой, чтобы освежиться но, при этом, не разморить организм, выпить кружку тёплой воды с мёдом, чтобы подготовить связки к нескольким часам пения, и перед выходом надеть костюм для выступления. Первые два ритуала Лаки любил совмещать. А перед последним уже мог делать всё, на что хватит фантазии, причём, как учила его мама, чем дурнее были идеи – тем лучше, потому что, стоило ему выйти из ванной комнаты, как он обязан был опять стать взрослым и обольстительным молодым мужчиной, но пока он был там, совсем один, он мог вести себя как последний дурик. Однажды он почти всё время играл с мыльными пузырями, так что чуть не пропустил начало выступления. К почётным дуростям также можно отнести решение заплести волосы в десяток косичек, попытку сделать сценический макияж и потренировать быстрый сон, как можно догадаться, все провальные с точки зрения барда, которому после этого идти показываться людям на глаза, но абсолютно заслуживающие материнской похвалы за умение неординарно использовать своё свободное время. Сегодня, умудрившись всего на несколько минут опередить ливень, накрывший пеленой и размыв все грани между домами и дорогами Врат Балдура, Лаки отправился в ванную комнату, тоскливо размышляя, а стоит ли вообще к чему-то готовиться, совершенно очевидно, что в такую погоду хорошая хозяйка собаку из дому на улицу не выгонит, не то что кто-то в здравом уме и твёрдой памяти решит прогуляться до ресторанчика Жеррос ради еды и живой музыки, подавай тут хоть фаршированные драконьим мясом яйца медвесычей, а играй хоть филармония. Но, как велит традиция рутины, войдя в ванную, бард тут же постарался задвинуть подальше все мысли и просто насладиться минутами наедине с собой. Помещение ванной комнаты, учитывая насколько небольшим был их дом, по сравнению со многими в округе, было очень просторным: вход располагался в левом углу, посередине стояла круглая деревянная ванная, в дальнем правом углу стояли корзина для грязного белья и стиральная доска, слева, в углу напротив неё, стеллаж с полотенцами и разного рода косметикой, рядом располагался трельяж (мама мечтала о нём, стоило ей впервые увидеть один) и стул напротив него, перед зеркалом на столешнице лежал ворох всего необходимого для того, чтобы выглядеть хорошо: расчески, заколки, крема, средства для макияжа, огромная банка румян, из розовых лепестков (на крышке был нарисован бутон тюльпана, который обрамляли искры), в последнем углу, справа от входа, располагался нужник (с обычным ведром, ничего изысканного, тут не верхний город) и деревянный тазик с водой для мытья рук рядом с ним. Вокруг ванной можно было спокойно кружить в медленном танце, и семья гордилась своей уборной, но, одновременно с тем, это была единственная семейная ванная в жилой части дома, но, если утро выдавалось суетным, умыться и справить свои нужды легко можно было в гостевой уборной ресторана на первом этаже, и тут уже работало правило «кто первый встал – того и тапки». Исключения были только для того, кто выступает вечером, если нужно было подготовить себя ко встрече с публикой, остальные члены семьи оставляли эту территорию в необходимое время свободной. И именно за этим Лаки и вошёл в приятно прохладное помещение. Как только с ванной и медовой водой было покончено, он обмотался бедра полотенцем, сел за трельяж и принялся расчёсывать волосы щёткой, параллельно выполняя дыхательную гимнастику. После встал, немного распелся и размял мышцы, а когда потянулся за камзолом, который висел на вешалке выглаженным с вечера, услышал в кухне голоса. Это если и показалось ему странным, то несильно, когда он вернулся, посетителей внизу было кот наплакал, в углу зала приканчивала их запасы пива компания Рагги, но они тут заседают раза два-три в декаду, так что ничего нового, им только пива подливай, дальше с плясками и пьяным бэк-вокалом они сами справятся. Лаки и Рей любили пропустить с ними по кружечке и послушать истории из их жизней, потому что несмотря на свою шумность, эта компания халфлингов всегда была мирной, дружелюбной и проблем не доставляла, поэтому если внизу только они, отец справится с залом и сам, а мама вполне могла подняться наверх, чтобы покормить или понравоучать Лэйлу, которой к приходу старшего брата домой, ещё не было. Лаки не мог перестать думать о младшей сестре после слов Аделантэ, и мысли эти были наполнены не тревогой за сестру, эта бестия сама за себя постоит, если надо будет, но любопытством, чистым и незамутнённым. Покидая ванную, бард мурлыкал себе под нос незнакомый мотив, у которого были все шансы стать новой песней, если он сможет уловить главную тему и придумать ещё пару десятков адекватных рифм. Ему очень хотелось написать песню, мешая кольцевую и смежную рифмовки, что обязывало его быть изобретательнее обычного, поэтому песня всё не писалась, а идея становилась всё более навязчивой. - Да ладно! – прошептал себе под нос тифлинг, когда по пути из ванной в кухню обнаружил, что в прихожей отсутствовали домашние туфли Тары, как и Лэйлы, значит малая уже вернулась, но что здесь забыла в такую погоду большая? Сидеть должна дома возле мужа да живот свой наглаживать, а она всё носится по городу и насаждает в него порядок и справедливость, как будто ей это нужно больше других, особенно на шестом месяце беременности. Лаки на цыпочках прокрался к кухне и заглянул в дверной проём, мама заливала кипяток в заварочный чайник, она стояла к нему боком, а Тара сидела спиной ко входу, голова её была обмотана полотенцем, значит промокла под дождём, и теперь сушилась. Череда роковых ошибок, что выйти в дождь из дома, что решить навестить родственников без предупреждения, что сесть спиной ко входу. Старшая об этом обязательно пожалеет, не без помощи Проведения, конечно же, в лице Лаки Великолепного. Мужчина сделал несколько аккуратных шагов, заходя в кухню неслышно, несмотря на свою комплекцию и славу слона в посудной лавке, после чего одним резким движение захватил Тару правой рукой в удушающий захват. Это была идеально проведённая атака, никто ничего даже не заподозрил, и бард, восклицая "Попалась!", упивался своим триумфом. Целое мгновение. Потому что уже в следующее ощутил резкий удар локтём в печень, а укутанный полотенцем затылок столкнулся с его лицом, Лаки опешил от боли в носу и ослабил захват, за что сразу поплатился, дав Таре возможность для манёвра. Девушка с ловкостью ласки, вскочила со стула, резко отпихнула его от себя, ножки ударили бы Лаки по икрам, если бы он вовремя не сообразил отскочить, в это же время она выхватила из-за пояса кинжал правой рукой, а левой схватила тифлинга за кисть и потянула на себя, лезвие блеснуло и замерло возле его шеи. И тут же в окно кухни влетел камень, стекло со звоном разлетелось на множество осколков, тифлинг успел услышать, как мама ойкнула, и следом за камнем в дыру, раньше бывшую окном, влетел огромный чёрный ворон, он в мгновение ока оказался у лица мужчины, готовый заклевать его. - Наххррр! НАААХХРРР!! – громко каркал ворон, паря в опасной близости от его виска. - Оставьте его, – устало выдохнула от чайника с заваркой Кальмия. Девушка, которая, как Лаки успел наглядно убедиться по наполовину сползшему с головы и не цепляющемуся за рожки полотенцу, не была его старшей сестрой, подняла к нему лицо, и кусок влажной махровой ткани свалился на пол, открывая взгляду острые уши и ещё мокрые после дождя волосы, от влаги казавшиеся куда более тёмного рыжего цвета, чем были на самом деле. Она была полуэльфом, среднего роста, крепкая, явно «на ты» с оружием, её глаза были красивыми и яркими, какие бывают только у эльфов и их отпрысков, левый изумрудно зеленый, правый ярко-голубой, но взгляд был затравленным и уставшим. Её правую щёку от переносицы горизонтально пересекал огромный старый шрам, похожий на широкую транжирную вилку, один зубец которой тянулся до самого виска, а второй – до подбородка, шею украшала воротниковая татуировка, изображавшая бехолдера. Лаки, весьма неуместно для сложившейся ситуации, залюбовался столь ярким изображением не самого внешне притягательного из бестий Забытых Королевств. Тело монстра занимало всё пространство от основания шеи до яремной ямки, посередине красовался огромный глаз, из растянувшейся в зубастом оскале пасти ленточкой вниз вился язык, от тела к бокам шеи расходились множественные щупальца с глазами. Мужчина вспомнил слова одного дварфского мудреца об этих существах: «Каждый бехолдер думает, что он – олицетворение всего вида бехолдеров, и единственное, чего он боится, так это мысли о том, что он ошибается», – он встретился взглядом с девушкой, все ещё крепко сжимавшую его кисть, и невольно поймал себя на мысли, что историю этой татуировки он хотел бы услышать. Желательно после того, как от его шеи уберут кинжал, и никто не будет пытаться выклевать ему глаза, конечно. - Этот бесстрашный дурень – мой сын, Лаки. А это Габриэль, – мама поймала взгляд сына, – Фаэрондалан, – глаза тифлинга расширились, но он не успел ничего сказать, потому что снизу раздался голос отца. - У вас там всё в порядке? – ни капли беспокойства, только любопытство, искреннее и слегка злорадное. - Да, милый, просто твой сын разбил окно. - Я хочу посмотреть! – послышался восторженный голос Лэйлы, но Рей схватил её под руки, не давая подняться по лестнице, пытаясь попутно вразумить дочь, чтобы та не ныряла в головой в лужу с битым стеклом, а по мере того, как ливень попадал в кухню, это именно то, во что неумолимо превращался кухонный пол. - Комзол не порвал? - Нет, – Габи наконец отпустила руку Лаки, отняла от его шеи кинжал и убрала его за пояс, пока последний стоял и открывал и закрывал рот, не в силах вымолвить ни слова, напоминая собой пантомиму с выброшенной на берег рыбкой. - И почему когда он ломает вещи, он превращается из твоего сына в моего? – проворчал Рей, закрывая за собой дверь, ведущую в подсобку и возвращаясь в зал к посетителям под недовольное бурчание Лэйлы, которую события на втором этаже явно в данный момент волновали больше, чем полупьяные разговоры халфлингов на первом. - Стекло с пола убрать, окно чем-нибудь закрыть, пока в кухне не набралось озеро дождевой воды, птицу утихомирить, – Корвус прежде, чем сомкнуть клюв и покорно усесться на спинку одного из стульев, обратился к Мие с громким «Хррршо!», чем убедил Лаки в том, что до этого птица его откровенно посылала, – Я поищу для Габи сухую чистую одежду, а потом поговорим, – не терпящим возражения тоном проговорила Мия, покидая кухню, и тифлинг быстро закрыл окно двумя листами фанеры. - Когда закончится дождь, надо будет идти к стекольщику, – проговорил он скорее себе, чем для поддержания беседы, но Габриэль отреагировала мгновенно. - Я заплачу, – когда бард поймал её взгляд, девушка кивнула в сторону ворона, – в конце-концов это произошло из-за меня, – «Воттыщщщё!» – недовольно сказала птица, переводя взгляд от окна на полуэльфийку и назад, старательно избегая взгляда тифлинга. - Это произошло из-за тапок, – в ответ на её вопрошающе изогнувшиеся брови, он мягко рассмеялся, – ты надела домашние туфли Таргоны, моей старшей сестры, вот я и решил, что ты она. Знаешь, что, – он задумчиво поднял взгляд к потолку, – это всё Тара виновата, предлагаю свалить все траты на неё, чтобы она не оставляла свою обувь где не попадя, – поймав её удивлённый взгляд в ответ, он рассмеялся. - А, это была шутка, прости, – девушка слабо усмехнулась, – я, пожалуй, слишком устала для юмора, – она покопалась в своей сумке, которая стояла на полу и выудила оттуда небольшую баночку с субстанцией консистенции и цвета топлёного масла, она протянула её Лаки. – Вот, это от ушибов, прости за нос, защищать себя – это своего рода мой инстинкт. Не болит? - После твоих слов я понял, что болит, только не нос, а печень и самолюбие, – он повертел баночку в руках. - Просто наносишь небольшое количество на свежий ушиб, и оно предупреждает отёк, тебе же сейчас выступать, да? Давай я, – Габи взяла баночку из его рук, сняла крышку, и, подцепив ногтем небольшое количество мази, нанесла её своему кузену на переносицу. Пальцы у неё были ледяные, и Лаки цокнул не столько от неприятной тупой боли, сколько от неожиданности, – самолюбие не вылечит, а вот ушиб носа может. - Ты ею особо не пользовалась, – Лаки кивнул на баночку в её руках, которую девушка уже закрыла и поставила на столешницу. - Слава богам, не пришлось, зато баночка с мазью от мозолей вчера закончилась подчистую, – они обменялись улыбками. – Ладно, давай приберёмся, пока тётя Мия нам всем не всыпала, – они оба были одинаково удивлены тому, как легко с её губ слетело имя Мии, и как просто и нежно оно звучало, как будто так и надо было, и как будто так и было всегда. – И зови меня Габи. А после они вместе протёрли все поверхности в кухне и тщательно подмели пол, чтобы не пропустить осколки. Бард демонстративно положил камень, которым ворон разбил окно, на стол перед ним, и тот то и дело поглядывал на него, явно довольный проделанной работой. Мама вернулась аккурат к тому моменту, как ребята закончили собирать весь мусор из кухни в ведро. - Я почистила ванную и наполнила её горячей водой, милая, иди погрейся немного, полотенце и чистое платье, это моей старшей дочери, Тары, но тебе оно должно быть по размеру, я оставила на стуле, а мы пока сделаем новую порцию чая и подождём тебя, – Мия вытерла руки о передник и обратилась к Лаки. – Когда у тебя выступление? - Учитывая погоду – когда душа пожелает, – поймав строгий взгляд матери, он вытянулся во струнке. – Запланировано на семь ударов колокола по полудню. Что должно быть уже совсем скоро, если мы услышим его сейчас, конечно. - Милая, – кивнув сыну, Мия повернулась к Габи, которая, воспользовавшись моментом, хотела было запротестовать, но столкнулась лишь со стеной непреклонности. – Я знаю, что то, зачем ты здесь, важно, но ты устала, ты вымотана и голодна, прими ванну, а потом спускайся в ресторан, мы подадим чай там, поговорим и заодно создадим этому трубадуру, – мама кивнула на сына, сын закатил глаза, – видимость ликующей толпы. Вещи оставь в корзине в ванной, завтра постираем, хорошо? - Хорошо, – неуверенно кивнула в ответ девушка, решив не сопротивляться проявленному гостеприимству, она жестом дала знак Корвусу сидеть на месте смирно и пошла следом за поманившей её за собой Мией, а уже на пороге ванной задала мучивший её вопрос. – А у вас что, есть водопровод? - Водопровод есть в Верхнем городе, а у нас есть магия, – рассмеявшись, ответила ей женщина, пока полуэльфийка гадала про себя, имеет ли она на самом деле право величать её тётей? Она вообще не знала людей, к которым пришла, но они принимали её с распростёртыми объятиями, и ей так легко и быстро подумалось, что ничего плохого не будет в том, если она просто будет называть вещи своими именами. К тому же, такое обычное слово «тётя» сейчас было как будто окутано теплотой в её мыслях, как приятно было в таких неприятных обстоятельствах, уже будучи взрослой, которая знает всё о своей жизни и том, кто она есть, найти своих родственников. Из мыслей её вырвал голос Мии, она продолжила объяснять устройство их дома, – Мы наполняем и осушаем ванную заклинаниями, а в ведрах в нужниках лежат опилки, которые мы подсушиваем также магией, пока это возможно, а потом сжигаем. На улице есть обычный деревенский туалет, если тебе так будет удобнее, но в доме, конечно, комфортнее. Ладно, оставляю тебя привести себя в порядок, мы будем в ресторане, спускайся как будешь готова, – и с улыбой Кальмия оставила свою племянницу одну. Когда за Габриэль закрылась дверь ванной комнаты, она ощутила, как из-под ног исходит гудение – от гула голосов ликующих внизу посетителей, видимо, Лаки наконец вышел к публике. Она окинула взглядом помещение и с удивлением отметила, что одна ванная Жерросов по размеру была лишь слегка меньше всей их с матерью хижины в Высоком Лесу. Её одолевали мысли, как вышло так, что у двоих сестёр могла настолько по-разному сложиться жизнь, хотя вышли они из одной утробы и росли в одной и той же обстановке? И хоть девушке хотелось буквально заснуть в этой горячей ароматной ванне, она позволила себе лишь согреться, но не нежиться, после чего быстро помыла голову, высушила волосы и тело полотенцем, надела платье и перед тем, как спуститься вниз, насыпала Корвусу в блюдце семян и попросила подождать её в кухне. Вход со стороны жилой части дома в ресторан пролегал через подсобку, ведущую на кухню, а уже оттуда через бар можно было попасть в зал ресторана. В кухне хлопотала дварфка средних лет, и когда девушка проходила мимо, нос ей защекотал запах свежей выпечки, и желудок свело. Она все двадцать два дня пути питалась кое-как, и сама мысль о горячем ужине сейчас её взбудоражила так, что чуть голова не закружилась, и она поспешила поскорее покинуть территорию соблазнительных ароматов, чтобы присоединиться к Кальмии. Рей кивнул ей из-за барной стойки, протирая стакан и посмотреть в сторону стола, за которым сидели Мия и их младшая дочь Лэйла, Лаки сидел на высоком стуле, стоявшем на небольшом пьедестале, который исполнял роль сцены, и доигрывал на лютне какую-то веселую песню. Компания халфлингов уже вовсю танцевала перед ним. Габриэль хотела было быстро пересечь комнату, чтобы усесться за «женский» стол, но один из халфлингов вдруг громко заулюлюкал. - Ида! Ты ли это! – пьяно прогорцевав к ней, он отвесил реверанс, чуть не упав ничком в процессе. – Моя милая Ида восхитительного вида! – прежде, чем она успела вежливо ретироваться, он сжал её руку в своих мозолистых ладонях и, расцеловав её, широко улыбнулся, в его мутных от пива серых глазах блестело обожание. - Ида! Ида! Ида! – начала дружно скандировать компания, и Лаки, громко рассмеявшись, сыграл несколько аккордов, на что в ответ ему заулюлюкали, и Габи резко оказалась свободной от чужих рук и пьяных поцелуев. - Рагги танцует! – громко провозгласил бард, и начал играть вступление, заразительно жизнерадостное, как контраст той буре, которая бушевала на улице, компания халфлингов пустилась в пляс, а девушка успела дойти до стола и, усевшись на стул между Кальмией и Лэйлой, уже принимала из рук первой чашку с горячим чаем и тарелку с дымящимся мясным пирогом. Она принялась есть, слушая голос Лаки, лившийся как елей: - Был полон мой век и забав и проказ, Веселым повесой в народе я слыл. Любил и любим был я тысячу раз, Но так, как её, никого не любил. Вошла в моё сердце как в ножны кинжал, И мой поцелуй её губы настиг, Чтоб лечь с ней – на свете я всё бы отдал, Но в самый ответственный миг Припев, внезапно для Габриэль, все собравшиеся, включая Рея и Лэйлу, начали громко горланить вместе: - Моя рыжая Ида Превратилась в иллитида, И как теперь её любить? Моей рыжей Иды Отвратительного вида Никак не в силах я забыть. Последующее исполнения было таким же, куплет бард спел сам, а припев горланили всем залом: - Штаны подобрав, удирал меж домов, Как лань непокрытая был быстроног. Шкафом двухметровым заставил окно, Чтоб в комнату внутрь не проникнул никто. Но совестно стало мне на день седьмой, Что бросил её посередь слободы. Искать её стал по остаткам следов Её рациона еды. Моя бедная Ида, Превратившись в иллитида, Ест теперь одни мозги. С моей бедной Идой Отвратительного вида Не заскучаешь от тоски. К началу третьего куплета Габриэль уже расправилась с пирогом, молниеносно даже для себя самой, и теперь грела руки о чашку с чаем, не отрывая взгляда от задорного Лаки, который уже встал со стула и пританцовывал в такт исполняемой им музыки. Несмотря на то, что песня была положена на весёлый мотив, смысл её не показался девушке таковым. Он был про любовь и про неизбежность бытия, и про то, как, встречая пугающие обстоятельства, люди решают иметь с ними дело. И она вряд ли поступила бы так же, как лирический герой, хотя, возможно, она и правда слишком сильно устала и слишком много думала там, где не стоило бы. - Махнув залихватски на весь мир рукой, Спустился я с нею в подполье вдоём. Теперь оказавшись за этой чертой, Как хочется нам, так мы с ней и живём. Преступного мира мы авторитет, Ведь зубы её жалят хуже меча, У нас никакой конкуренции нет, Ведь неповторима она. Моя милая Ида, Превратившись в иллитида, Пугает наших всех врагов. Моя милая Ида, Восхитительного вида, Гроза всех городских дворов! Когда Лаки закончил играть, немногочисленный зал взорвался аплодисментами, мужчина кланялся и посылал воздушные поцелуи всем, кто готов был их принять, Габи невольно для себя обнаружила, что хихикает, поддавшись общей атмосфере веселья. Мия помахала рукой Лаки и попросила сыграть «Мой мир», сын ответил низким вежливым поклоном и, отставив в сторону лютню, достал из футляра скрипку. Рей, меж тем, как по какому-то волшебству, материализовался возле халфлингов с подносом с новой порцией пива, и они все вместе покатились к дальнему столику, галдя уже чуть тише. Когда молодой тифлинг заиграл, весь зал ненадолго замер, как будто кожей чувствуя тягучие переливы скрипки, когда разговор мужчин возобновился, но уже более тихими из уважения к музыке голосами, Мия положила перед Габи на стол ещё влажный конверт. - Ты обронила, когда пришла, – девушка прижала его к груди, шепча слова благодарности и посмотрела в глаза собеседнице. - Простите, что спутала вас, вы просто невероятно похожи. - Так бывает у близнецов, – Кальмия склонила голову на бок, ловя ответы на незаданные вопросы в глазах полуэльфийки. – Она не говорила, что мы близнецы, – констатировала она. - Она вообще почти о Вас не говорила, – Габи положила письмо на стол перед собой. – Я только из него и узнала, что у меня есть кузены. Всего месяц назад, когда мама пропала, и я искала в нашему дому хоть какие-то зацепки, где она может быть... – девушка хотела было сказать что-то ещё, но запнулась, когда Лэйла протянула к ней свои руки, обхватила за шею и повисла на ней, прижавшись лбом к её виску. Скрипка Лаки вырисовывала какие-то небывало трогательные трели, так что сердце сжалось, и захотелось зарыдать. - Теперь всё в порядке, – проговорила девочка. – Мы есть у тебя, а ты у нас, – и растянув губы в довольной улыбке, она хихикнула и покинула стол, отправившись в свою комнату по более важным делам. Габриэль проводила её взглядом, поражаясь, как быстро маленькие дети привыкают к изменениям вокруг себя, не все, конечно, но большинство. Девушка весь месяц училась жить с мыслью, что у неё на свете есть ещё родные люди, кроме матери, думала, как она будет налаживать с ними общение, что будет делать, если они не понравятся друг другу, и это если она вообще сумеет отыскать их в этой огромной каменной коробке, а Лэйле хватило всего одного объятия, чтобы растопить её сердце и поселиться в нём навсегда. - Тебе вряд ли станет легче, но о существовании тебя мы не знали до сегодняшнего вечера, и я так расстроена, что моя упрямая старшая сестра столько лет скрывала от меня такую красавицу. Как же сильно я обидела её?.. – последнюю фразу женщина произнесла едва слышно, и в голове у Габи всплыло лицо матери, насколько напряжённым и расстроенным оно становилось, когда она изредка вскользь упоминала свою сестру, но она не решилась вывалить на Мию все мучившие её вопросы, как будто мама могла даже не присутствуя здесь, разозлиться от её любопытства. – Я написала это письмо незадолго до того, как узнала, что беременна Лэйлой, – проговорила Мия, возвращая внимание Габи к себе. – После него были ещё, я писала Ками каждый год на наш день рождения, как и обещала, но это были обычные рассказы о том, что с нами произошло за прошедший год, как идёт наш быт, что изменилось... - И в последнем письме тоже? - Нет, – женщина глубоко вздохнула, – там было знамение, – заметив взволнованное лицо племянницы, она взяла её руку в свои и успокаивающе погладила тыльную сторону ладони. – Пару месяцев назад Таргона притащила домой книгу, кто-то в казармах дал ей почитать, это была книга про ангелов, называлась «Сказания с Астрального Плана» или вроде того, книга состояла из трёх частей, первая об истории ангелов, вторая об их богах и служении им и третья – знамения, что-то вроде пророчеств, с непонятными символиками. Одно из них заинтересовало Тару, потому что в нём упоминались имена вашего прадеда – Натаниэля, и прапрабабушки – Боамиэль. Если ты не успела заметить, у всех в нашем роду имена в честь ангелов, это, вроде как, наша маленькая традиция. Возможно, это и вызвало интерес моей дочери, а возможно она просто искала смысл там, где его не было. Вот только... – Кальмия застыла, взвешивая слова, которые собиралась сказать, боясь ненароком вызвать у Габриэль чрезмерное любопытство. - Вот только что? – сползая на краешек стула, спросила девушка. - Не подумай, что я нагнетаю, но именно после моего последнего письма Камиэль пропала. А незадолго до того, как я его отправила, на Тару напали, она отделалась лёгким испугом и парой царапин, но волнения это не убавило, особенно учитывая её положение. Возможно, это всё обычные совпадения, но, если нет, вероятно, что эту книгу нужно просто оставить в покое, пока она не начала угрожать нашему существованию, – убедившись, что Габи поняла её слова, Мия закончила свою мысль. – У Боамиэль была гетерохромия, – Габриэль рвано вздохнула и замерла, не моргая смотря на тётю на тётю. – У Тары тоже гетерохромия. - Можно прочитать это знамение? – эльфийка отрицательно покачала головой. - Тара забрала книгу, чтобы вернуть её владельцу, поэтому завтра или когда прекратиться этот жуткий ливень, советую взять моего повесу себе в городские проводники, и наведаться в гости к Таргоне, заодно с оставшимися членами семьи познакомишься. - А ничего, что мы обсуждаем это все без Лаки и остальных? – вдруг спохватилась Габи, но женщина ласково похлопала её по ладони и покачала головой. – Моя семья всё знает, и о наших разногласиях с сестрой, и об этой книге, о тебе, разве что, не знают, но ты ведь здесь потому что ищешь свою мать, и если мы будем искать её вместе, и ты будешь жить с нами, то у нас всех появится чудесная возможность познакомиться. Габриэль испытала благодарность, которую невозможно было передать словами, поэтому она сделала то, что привыкла ощущать от своего животного-компаньона в такие моменты, – сжала руку тёти, давая понять все свои чувства этим жестом и, мягко улыбнувшись, кивнула. И ей показалось, что Мия её поняла. Остаток живого выступления своего кузена полуэльфийка провела в кресле у камина, тётя дала ей плед, и она, укрывшись им, слушала как дождь мешается с потрескиванием поленьев, объятых пламенем, голосом Лаки и переливами струнных инструментов. Оказалось, что он умеет играть не только на лютне и скрипке, но и на лире, и ещё немного на флейте, а потом кто-то пошутил про барабан, и весь зал взорвался диким хохотом, который девушка слышала уже через пелену дремоты. - Рагги, Донни, Шип, ребята, вы домой собираетесь или вам принести одеял? – Мия ворковала возле халфлингов, когда время уже перевалило далеко за полночь, а ливень не становился тише. Рей протирал столы и переворачивал стулья, подготавливая ресторан к закрытию, Лаки убрал все инструменты по кофрам, после чего засуетился, помогая отцу с посудой и стульями. - Завтра поплывём уже, дай нам пару одеял, голубка, мы устроимся у камина, – ответил Рагги за всю честную кампанию, которая уже переползла на пол, кто-то занял свободные у камина кресла, кто-то просто растянулся на дощатом полу. Габи никто из присутствующих не разбудил ни голосами, ни двиганием мебели, девушка спала как убитая, впервые за две декады пути засыпая, не испытывая чувство опасности, её сон был глубоким и без сновидений. - Отнесёшь её в гостевую спальню? – спросила Мия, гладя мужа по плечу. – Так вымоталась девочка, дадим ей отоспаться всласть. А я пока потушу свечи и закрою ресторан на ночь. Наутро Габриэль могла бы поклясться только в одном – ей снилось, как огромный рогатый чёрт с кожей красной как огонь вознёс её к небесам, но к тому моменту, как она встала и, умывшись и переодевшись в чистый сменный комплект походной одежды, вошла в кухню к завтраку, воспоминания об этом наваждении, уже улетучились из её головы. Лэйла играла с уже довольным и сытым Корвусом, фанеру от разбитого окна убрали, потому что за окном в голубом небе светило яркое солнце, лучи которого освещали кухню и всех собравшихся. На завтрак были оладушки с лесными ягодами и душистый чай. - Сначала к стекольщику, а потом к Таре? – уточнил планы на день Лаки, когда кузина села рядом с ним, она кивнула в ответ. - Корвус, отыщи Гэйл, мы встретимся с ней возле Северных ворот во второй половине дня, – ворон каркнула «Да!» ей в ответ, взял последнюю ягоду из рук Лэйлы и вылетел в окно. – Абигэйл – это мамина волчица, – пояснила девушка присутствующим, - она не взяла её с собой, когда уходила месяц назад, поэтому мне кажется, что она не собиралась уходить надолго, по лесу они всё чаще путешествовали вместе, она оставляла её одну или со мной, когда уходила по своим друидским обязанностям, а тайные логова архидруидов, если бы она стала одним из них, они и вовсе посещала бы одна, поэтому она старалась потихоньку отучить Гэйл от своей компании, что было нелегко, учитывая их эмоциональную близость. - Кстати, а Аделантэ кто-нибудь видел со вчерашнего утра? – поинтересовался Лаки, но все отрицательно покачали головой. - Найдётся твой нетрессим, не переживай, – с вызовом заявила малая, чем вызвала у брата непередаваемое цензурно желание очернить её имя перед родителями прямо здесь и сейчас, но он из последних сил сдержался. У Лэйлы был повод никому не рассказывать о своих магических способностях, если они и правда у неё проявились, и он не собирался портить отношения с сестрой из-за ребяческих обидок. Но то, что кошка не пришла за обещанной говяжьей вырезкой, немного взволновало мужчину. После завтрака Габи взяла свою заплечную сумку, изрядно полегчавшую без сменной одежды, и они с Лаки, пожелав оставшимся членам семьи доброго дня и условившись встретиться вечером дома, выдвинулись в путь. Дорога к стекольщику пролегала через одинаковые квадратные каменные улицы, но тифлинг удивительным образом умудрялся различать их все и сворачивать там, где нужно было свернуть. Молодые люди шли какое-то время молча, а потом мужчина начал рассказывать девушке о городских достопримечательностях или чем приметно как-то строение, он чувствовал, что ей немного неловко, но ему хотелось её разговорить, узнать её лучше, при этом не нарушая её личных границ, и в какой-то момент она оттаяла и начала сама задавать вопросы, иногда немного забавные, но он списывал это на то, что она никогда не жила в больших городах, поэтому ничего не было удивительного в том, что она начала совершенно искренне восторгаться канализацией. Нет, ей приходилось бывать в домах с системой водопровода, но она не могла поверить в том, что во Вратах Балдура он встречался повсеместно. - Почти пришли, осталось пройти несколько домов, – сказал Лаки, весело улыбаясь очередному восторженному замечанию Габи, когда они повернули на улицу, ведущую к дому стекольщика, как услышал негромки хлопок, как будто взорвалась банка с солениями, после чего часть дороги, дома и людей накрыла огромная тень. Мужчина поднял глаза к небу и на мгновение застыл как громом поражённый – над ними висела огромная раковина, из которой в разные стороны тянулись щупальца. Люди, которые были на улице, тоже застыли от удивления, но только на мгновение, потому что уже в следующее одно из щупалец рванулось вниз, коснулось одного из прохожих, и тот мгновенно испарился в пространстве, оставив после себя лоскуты чёрной псионической энергии. - Беги! – прокричал тифлинг, обращаясь к кузине, но после этого с места сорвались все, кто был поблизости, поэтому он, старясь держать одну скорость с толпой, пытался высмотреть её, чтобы перехватить и увести на одну из боковых улиц, так у них появилось бы больше шансов убежать от материализовавшейся из ниоткуда опасности. – Габи! – он заметил её в толпе и сдал корпусом в её сторону, стараясь оказаться как можно ближе, и испытал небольшое облегчение, когда умудрился схватить её за руку. Перед ними и за ними в панике и с криками люди неслись вниз по улице, то и дело разные голоса затихали с лёгким шипением от остаточной магии, по загривку Лаки пробежал холодок. - Налево! – скомандовал он, оттесняя их в сторону проулка, и когда они поворачивали за угол, Габи споткнулась об один из камней брусчатой дороги, её рука выскользнула из руки тифлинга, оставив ему только кожаную перчатку, он пробежал по инерции ещё несколько шагов, а потом резко остановился, чтобы вернуться за девушкой, но когда вынырнул из проулка он не увидел её, зато ему навстречу уже спешило одно из щупалец, он успел сориентировать и уклониться от него, чтобы в следующее мгновение его плеча легко коснулось следующее.***
- Льёт как на Алароне, – тоскливо сказал Иммераль Ильфелкиир, сидя в кресле-качалке возле окошка мансарды, в которой располагалась травница, разглядывая, как расползается глина на дороге под натиском потоков воды, и набивая ароматным табаком свою замысловатую трубку для курения, сделанную из морской ракушки. За окном ещё был день, хоть и угасающий, но из-за дождя стемнело раньше, поэтому эльф напитал магией голубой осколок флюорита, висевший под потолком, и теперь он источал приятное голубое сияние, освещая комнату. - Вы бывали на Архипелаге Муншае? – мгновенно отозвалась Рикарда, поднимая на своего учителя глаза от книги с заказами, и недовольно скривилась. – Когда Вы уже перестанете курить в доме? - Где я только не бывал, дорогуша, а дождь мне не нравится везде: ни трав собрать, ни заказы разнести, ни бельё просушить, – изящно выгнув бровь, эльф поднял на неё взгляд и лёгким движением пальцев извлёк крошечный магический огонёк, от которого раскурил трубку. – Не смотри на меня так, если я буду курить в кухне – а ты это почуешь – где сушится всё твоё свежевыстиранное бельё, то оно пропахнет табаком, а тут и так травы, – мужчина развёл руками, указывая на пучки растений, развешанные по всему помещению для сушки, а потом на свою трубку. - Окно хотя бы откройте, – покачав головой, отозвалась девушка и вернулась к книге заказов. Эльф недовольно буркнул, но окно приоткрыл, убедившись, что дождь не косой, и его не зальёт, пока он будет наслаждаться курением. – В последнее время поступает очень много просьб на румяна из розовых лепестков, может стоит сделать ещё одну партию? - Как можно сделать ещё одну партию ограниченной серии румян? Если клиенты об этом узнают, меня на смех поднимут. Да ещё и стоимость припомнят, одно дело задирать цену, если продукт на самом деле исключительный и неповторимый, и совсем другое – если это массовое производство. Однако... – Иммераль затянулся в задумчивости и выпустил несколько кружков дыма. - Однако лет через десять, когда все забудут про эти румяна, а у тех, у кого они были, запас закончится, их можно будет выпустить ещё раз, но с другим названием? – закончила за мастера мысль Рикарда. - И это тоже, но я скорее подумал о том, как заработать сейчас. Что если это будут очень редкие и экзотические цветы? – мужчина закинул ногу на ногу и начал в задумчивости подёргивать стопой, кресло-качалка слабо поскрипывала, отзываясь на каждое его движение. - Из Мензоберранзана, – проговорила девушка утвердительно, следя за реакцией собеседника. - А что, в Подземье растут цветы? – оживился эльф, притворяясь заинтересованным покупателем. - Цветы дерева суссур, например, но они гибнут на солнце, мгновенно превращаясь в сине-фиолетовую пыль, которая слегка переливается на свету перламутром, – заговорщицки продолжила она, прокручивая в памяти что она знает о флоре Подземья, куда никогда не проникает солнечный свет, и растут спокойно разве что только грибы. - Цвет румян, увы, подойдёт не каждому, только если у вас холодный оттенок кожи, – подхватил идею мужчина. - Но их всегда можно использовать в качестве теней, тушуются как масло. Можете впридачу к ним приобрести также кисти из пушка телят глубинных ротэ, это новинка, созданная специально для этих румян, – под конец фразы Рикарда почти рассмеялась от абсурдности собственных слов. - Что ж, раз у тебя уже есть готовое торговое предложение, – эльф хитро улыбнулся одним уголком губ, глядя на спонтанное веселье своей ученицы. - Я думаю, фиолетовые розы и цветы лаванды идеально подойдут для базового цвета и аромата, а в качестве лепестков для баночек используем, быть может васильки? – девушка закрыла книгу заказов и двинулась вдоль засушенных пучков травы, выбирая нужные. - Мммм, лучше синие астры, если засушить цветок целиком и презентовать его в круглой прозрачной банке или вазоне, он будет смотреться в таком варианте выигрышней, – смакуя трубку, предложил Иммераль. - Отлично, когда буду во Вратах Балдура, загляну к Мильбрандтам насчёт цветов, а ривингтонских мальчишек попрошу насобирать ещё ракушек, а то перламутр почти закончился. У нас случайно нет знакомых, которые занимаются разведением ротэ? – снимая со стены высохшие травы, которые надо было нарезать и расфасовать по холщовым мешочкам, спросила девушка заискивающе. - Адова сера, Рикарда! – расхохотался брюнет, – Просто побрей соседских котят, никто из Верхнего города, кто будет у нас это покупать, в жизни не бывал в Подземье, они не заметят разницы, поверь мне. Главное шерсть надуши посильнее, чтобы вонь помойки перебить. - Если бы я Вас не знала столько лет, я бы всерьёз решила, что Вы шарлатан, – ответила она, посмеиваясь над его словами. Они оба понимали, что всерьёз провернуть эту идею они не смогут, но иногда богатым нужен был «просто антураж», у Иммераля даже была линейка духов, которая так и называлась, это были простые моно ароматы, в основном цветочные, но они были разлиты по красивым пузырькам и имели замысловатые названия, что донельзя потешало покупателей. Поэтому сейчас, идя по стопам успеха румян из розовых лепестков, они будут сушить синие астры, покрывать их пылью из талька, лепестков фиолетовых роз, лаванды и перламутра, паковать в круглые стеклянные вазоны, называть «Цветами Подземья» (название рабочее) и продавать втридорога, потому что могут. - Я и есть шарлатан, дорогуша, – затягиваясь остатками тлеющего табака, проговорил мужчина, уже без тени смеха. – Но я профессиональный шарлатан, поэтому ко мне ни у кого не возникает вопросов, потому что я знаю, кого можно надурить, а кто ни на какую наживку не клюнет, – он замолчал, глядя в открытое окно, и больше не сделал ни одной затяжки. В наступившей тишине было слышно как дождь стучит по крыше стеной капель, как Иммераль постукивает трубкой по ладони, как поскрипывает его кресло-качалка, как Рикарда шуршит сухими травами, отламывая стебельки и листья от соцветий и раскладывая их по разным мисочкам. Когда она закончит с сортировкой, она начнёт собирать разные сборы, в зависимости от заказа, а стебельки и листья по большей части пойдут на перемол для мазей и лечебных кашиц, но некоторые – в ароматизирующие подушечки для белья. Девушку всегда крайне забавляло, что народ куда чаще их покупает как ароматизатор для платяного шкафа, а не как подушечки против моли, хотя главной их функцией была именно последняя. Мастер как-то, когда ей было лет десять, чтобы продемонстрировать ей как работают умы людей, сделал партию и поделили её ровно пополам, состав был один-к-одному лаванда и мелисса (веточки, листья и немного соцветий), цена также была одинаковой, одни позиционировались как «подушечки из мелиссы против моли», а вторые как «подушечки из лаванды для отдушки белья». Они пришли на базар в Ривингтон, чтобы продать их, и уже через один звон колокола подушечки из лаванды были распроданы полностью, в то время как из мелиссы оставалось ещё две трети. Притом что люди в Ривингтоне были куда более практичными, чем в тех же Вратах Балдура, но, почему-то, готовы были предпочесть немного прекрасного в данном вопросе. По возвращении домой Рика громко и долго злилась на мастера за то, что он обманывает людей, но он в свойственной ему манере объяснил ей, что нельзя обмануть человека, который успел обмануть себя вперёд тебя. Она призадумалась над его словами, и пришла к выводу, что он прав, потому что у каждого второго подушечки из лаванды и пахли вкуснее, и выглядели красивее, потому что их назначением было скрыть запах вони, в которой люди живут каждый день, и решение этой проблемы делало их немного счастливее, хоть и не надолго. После этого случая она часто ловила себя на мысли, что хоть она и знает всё больше уловок и хитростей Иммераля, умеет их применять на практике, она научилась воспринимать его и этот мир как таковые, но она никогда в полной мере не одобряла этих методов и, если жизнь позволит, она хотела бы и дальше стараться быть максимальной честной с собой и окружающими. Получится ли – только время покажет. - Льёт так же, как в ту ночь почти девять лет назад, когда ты вернулась в мой дом вся в грязи, – вдруг негромко произнёс эльф, возвращая девушку из размышлений в действительность. Она подумала, что помолчать в данной ситуации было бы легче для собственного спокойствия, но в какой-то момент она явственно ощутила на себе взгляд пронзительно холодных голубых глаз и решительно встретилась с ним. - Вы в самом деле иногда ведёте себя как мать, которая всегда вспоминает день, когда родила своего ребёнка, перечисляя все мелочи и детали, которые ей так дороги, – она понадеялась, что у неё получится отшутиться, но взгляд его стал ледяным, а из голоса ушло всё тепло. - О, ты помнишь ту ночь не хуже меня, ты её никогда не забудешь, даже если я перестану напоминать тебе о ней, – он был прав, события того дня и той ночи запечатаны в её волосах, они сидят у неё на лице, они вырезаны на её сердце зазубренным ножом, и продолжают терзать её изнутри, хотя они сейчас для неё ощущаются как брызги красок – несколько ярких пятен, но общая картина смазалась с годами, как бывает, когда твоя психика пытается защитить тебя от травмирующих событий, чтобы ты мог жить дальше. Эльф помедлил, наблюдая, как отголоски воспоминаний меняют выражение лица его ученицы, пока её руки опускаются на столешницу, не в силах продолжить работу. – Что мы прокалываем на этот раз? О, да не смотри же ты так на меня! Я тебе уже говорил, что мне хватило лечить твой абсцесс один раз, второго не будет. - Правую ушную раковину, – коротко ответила она и, опустив глаза, продолжила завязывать мешочки и прикреплять к ним записки с составом и инструкцией применения. - Что на ужин? – спросил он, закрывая окно. - Мясной пирог. - У меня оставалась бутылка красненького, – голос эльфа смягчился, и она лишь кивнула вместо ответа, красненькое если и не исправит все события прошлого, то хотя бы на какое-то время поможет с ним примириться. - Я хочу сходить к родителям на следующей декаде, у мамы день рождения. - Значит пора мне сделать свежую партию своей фирменной мази для суставов, – он не предлагал, он просто брал и делал, он говорил жёстко и прямо, и это так восхищало Рикарду в своём учителе, равно как и невыносимо злило временами. Всего чуточку такта, и он был бы самым обожаемым эльфом в окрестностях, но ему это было не нужно. И иногда ей казалось, что она догадывается почему, а иногда – что нет никакого двойного дна, и он просто старый злой эльф, живущий на отшибе. – Так что там с румянами из цветка суссура? К Пиру Луны успеем? - Если учесть, что партия ограниченная... – ей показалось, что игривый тон к нему вернулся, но она слишком была поглощена своими переживаниями, что сложно было в тот момент утверждать точно. – Я загляну к Мильбрандтам, в общем, посмотрим что можно сделать. - Передай привет Горации, – Иммераль кивнул, поджав губы. – И заскочи на обратном пути в Ривингтон к пекарше, она задолжала нам три килограмма муки. - Если что, могу взять хлебом? - Только бери разным, можешь ещё нос поворотить, ну, ты в курсе, – мужчина взмахнул рукой и пошёл к лестнице, ведущей на первый этаж. – Я накрываю на стол, не задерживайся. Ужин прошёл спокойно, Иммераль то и дело вспоминал какие ещё поручения можно дать на завтра Рикарде, он был так уверен, что дождь к утру пройдёт, что в какой-то момент и у неё сомнений тоже не осталось, хотя перспектива месить грязь ей не нравилась, но им нужно было как исполнить заказы, так и собрать за работу деньги, так что вариантов было немного. К концу трапезы эльф был настолько раздражён бельём, висящим на растянутых поперёк помещения верёвкам, что убрав со стола и вымыв посуду, они при помощи магии досушили его, сложили и убрали с глаз подальше. Девушке куда больше нравилось прожаренная на солнце ткань, но в сложившейся ситуации выбирать не приходилось. Закончив с домашними делами, Иммераль и Рикарда разошлись по своим комнатам, девушка некоторое время пыталась читать при свете флюорита, но слова никак не хотели связываться в осмысленные предложения, поэтому в какой-то момент, она отложила книгу и, закрыв глаза, вслушалась в дождь и попыталась прокрутить в голове воспоминания самой ужасной ночи в её жизни, но события с годами затёрлись и ослабели, и всё больше превращались в ощущения, ассоциации, обрывки эмоций. Она очень ярко помнила три вещи: тепло, холод и огонь. Тёплыми были ладони учителя, которые убирали мокрые пряди с её лица, холодным был дождь, который лился на неё, пока она по укутанными вечерними тенями улицам бежала к его дому, огнём горели её лёгкие. Холодными были слова, что ей говорили, огнём жгло щёку от пощечины, тёплой и липкой была кровь на её руках. Огонь полыхал в глазах, что на неё смотрели, ещё тёплым было одеяло, на котором она сидела, страх леденящей рукой сжимал все её внутренности. Прерывисто выдохнув, девушка поняла, что двадцатидвухлетняя Рикарда здесь, в 1492 году в конце месяца Элизис, плачет всё такими же жгучими и горькими слезами, какими тринадцатилетняя Рикарда плакала в 1483 году в начале месяца Элейнт. И она, как ни старалась, не могла ни ещё раз пропустить через себя все воспоминания, ни отпустить их, да так и как будто зависла в пространстве, отгородившись стеной и делая вид, что не замечает слона в посудной лавке. Вот только это заклинание невидимости не работало. Насколько прав Пэйтон, говоря, что нельзя позволять одному событию руководить всей твоей жизнью? Но как тогда можно отпустить всю ситуацию, если ты не в состоянии её отрефлексировать? Что делать, если что-то оставляет в твоём сердце лишь ощущение пустоты и незавершённости? Утерев щёки ладонями, девушка протянула руку к прикроватной тумбочке и взяла резную фигурку мышонка, она легла на бок и прижала его нос к своему. Фигурка была старой, и дерево уже давно не пахло, но в ней всё ещё было всё средоточие нежности, которое старший брат может испытывать к младшей сестре, и воспоминания об одном из самых счастливых дней её жизни, когда был вырезан этот мышонок, наполнили её сердце чем-то невообразимо важным так же быстро, как дурные воспоминания до этого опустошили. За мыслями о доме Рикарда не заметила как провалилась в сон, а мышонок выпал из её ладони, сполз по подушке и устроился на плече, к двум ударам колокола в ночи дождь успокоился и вскоре прекратился, утро встречало заспанные глаза девушки ласковыми лучами тёплого солнца, светящего в чистом голубом небе. Дорога ей предстояла не самая дальняя, но остановок намечалось много, нужно было разнести пару десятков мешочков с травяными сборами заказчикам в Нижнем городе Врат Балдура, а на обратном пути зайти в Ривингтоне за мукой, на базар на свежей рыбой и заглянуть к младшим сыновьям рыбака с просьбой насобирать ракушек за символичную плату, мальчишки всегда были рады помочь, а ей нравилось воспитывать в них понимание того, что любой труд должен вознаграждаться. Мастер ещё не показался из своей комнаты, спал он, корпел над книгами или выдумывал очередной лекарственный шедевр, она не знал, он ей не докладывал, поэтому девушка в одиночестве позавтракала сыром с корочкой хлеба, собрала всё необходимое, включая книгу заказов, в холщовый рюкзак и выдвинулась в путь. В книгу заказчики ставили отметку о получении заказа или она могла вписать новые, если по пути встречала желающих что-нибудь у Сияющего Бутона Врат Балдура приобрести. У Иммераля не было своей лавки в городе, он работал исключительно на силе сарафанного радио, поэтому это был один из главных способов приобрести у него что бы то ни было, и так как Рикарда была его единственной ученицей, подмастерье и помощницей за последние шестнадцать лет, то её в лицо знали все в округе, кому это нужно было, а кто не знал, то мог ориентироваться по вышитому на её рюкзаке бутону тюльпана, который обрамляли искры, – знаку, который мастер Ильфелкиир оставлял также на всей своей косметической продукции. По рабочим делам Рикарда всегда ходила с этим рюкзаком, и те, кто не мог или не хотел приходить к дому мастера в случае необходимости, обращались с заказами к ней. А если учесть, что слава у эльфа была как у эксперта своего дела, пусть и с крайне скверным характером, то к его дому народ особо не стягивался. По больше части мужчина промышлял созданием травяных сборов для поддержания при самых различных заболеваниях и выпуском ограниченных серий косметических средств для более богатой аудитории, врачевал он также как и двадцать лет назад, – только когда этого желала его левая пятка. Он любил то и дело напоминать Рикарде, что он окончательно убедился в правильности принятого им много лет назад решения не вмешиваться в дела людей, когда ему на шею повесили одного ребёнка, но девушка была в курсе, что его познания о болезнях и анатомии были весьма обширными, и тот факт, что он скрывал их ото всех, от кого только мог, был крайне досадным, ведь он мог быть если не светилом своей эпохи, то по крайней мере спасать людей чуть чаще, чем по праздникам. Иногда они с мастером занимали один из столов на базаре в Ривингтоне или Вратах Балдура, это были те редкие дни, когда он соизволял покинуть свой дом и общаться с людьми, тогда они заполняли прилавок всякими интересностями, и отбоя от покупателей никогда не было, они всегда сворачивались раньше потому что заканчивался товар, а не световой день. После таких мероприятий эльф не вылезал из своей комнаты несколько суток – приходил в себя после встречи с народом. Колокол пробил десять раз, когда девушка вошла в Ривингтон, дорога в городе была лучше, чем просёлочная, потому что её к этом времени уже немного успели притоптать прохожие. Она смыла у колонки налипшую к подошвам ботинок глину прежде чем свернуть в сторону моста через Чионтар, учитель не простит ей, если она посмеет показаться на людях неопрятной вне зависимости от погоды, времени суток или любых других факторов. Идя по улицам, девушка осматривалась по сторонам, стараясь впитать в себя как можно больше жизни, то детских смех привлекал её внимание, то ругань кучера на лошадь, то запах свежей еды, но как только впереди показалась переправа через реку, её сердце на мгновение замерло, шаг она не сбавила, а вот мысли в голове зароились, как всегда, тревожные. Каждый раз вступая во Врата Балдура она думала, что стоит заглянуть домой, хотя бы ненадолго, просто узнать как дела, и каждый раз ей казалось, что она задохнётся, если это сделает. И ей становилось неоспоримо легче как только она решала этого не делать. Вот и сейчас, увидев мост, Рикарда в очередной раз поймала себя на дурной мысли, кому из родственников она нравится меньше всего? И мгновенно пришла к выводу, что если уж у кого из её семьи и было больше всего поводов невзлюбить её, так это у Ханне. Зачем она задалась этим вопросом, она и сама не могла себе объяснить, наверное просто если ты уверен, что тебя не хотят видеть, то куда проще оправдать своё нежелание идти на контакт. И хоть на изначальный вопрос довольно быстро был получен ответ, девушка теперь не могла перестать думать о старшем брате и сочувствовать тому, через что ему пришлось пройти, ведь он оказался тем, кому пришлось буквально положить свою жизнь на алтарь младших детей своих родителей, ему пришлось отказаться от образования, потому что нужно было зарабатывать деньги на пропитание, у него не вышло создать семью тогда, когда он планировал это сделать, потому что на свет совершенно негаданно появилась она, он смотрел вслед Фредерику, который укатил навстречу своей мечте, он помогал тренировкам Пэйтона, который пытался стать лучшей версией себя, он позволял отцу ухаживать за матерью, полностью избавив его от хлопот по поддержанию дома в порядке, он вёл хозяйство, он зарабатывал деньги, и он никогда не жаловался. В воспоминаниях Рики Ханне всегда был молчаливым и угрюмым, он не читался, в отличие от остальных членов её семьи, лица которых отражали эмоции как открытые книги, она, как ни старалась, не могла определить, что лежит у него за душой, буйствует ли за этой кроткостью гнев, прячется ли за несказанными словами экспрессия, или, быть может, он уже давно смирился с тем, что в жизни его не будет ничего для него самого, и просто плывёт по течению, не в силах отречься от обязанностей, которые взвалил на себя потому что нужно было, и так и следует теперь по пути пресловутого «надо», так что сердце уже и перестало биться чуть быстрее ради заветного «хочу»? После неудачи с дочерью мясника он долго не искал любви, поэтому новость о том, что он женится на вдове, оставшейся ни с чем после того, как сгорел её дом, казалась не историей любви, но сострадания, хотя Рике было всего семь, когда они обручились, и обдумать ситуацию она смогла лишь много лет спустя, хотя многие подробности ей были всё ещё неизвестны, поэтому делать какие бы то ни было логичные или адекватные выводы она не могла. Впрочем Эмма, жена Ханне, оказалась доброй, отзывчивой и работящей, быстро и уверенно вошла в их семью и их дом, тут же начав помогать мужу по хозяйству, чем заметно облегчила его существование, позволив чуть чаще то отдыхать, то брать подработку, чтобы приносить в дом лишнюю монету, и между ними царят мир и взаимное уважение вот уже пятнадцать лет, и все домашние любят её за лёгкость характера и умение создавать уют, поэтому в какой-то момент смысл обсуждать их союз даже мысленно с самой собой у девушки отпал. После перехода Чионтара мыслей в голове Рикарды поубавилось, потому что поприбавилось встреч и разговоров, она переходила от дома к дому, доставляла заказы, получала плату, делала отметки в книге о новых. К полудню она разнесла большую половину заказов, на ходу отказываясь от всех предложений клиентов пообщаться или выпить чаю, со многими из людей попросту не хотелось обмениваться досужими сплетнями, а остальным пришлось отказывать, потому что работы было ещё достаточно, а у неё были ещё планы на вечер по изучению заклинаний, которые смогли бы сделать процесс сушки трав куда более эффективным, при этом не разворотив травницу ураганом. Тем не менее, девушка собиралась также сделать небольшую остановку в цветочном магазине, где она была завсегдатай по роду деятельности, чтобы спрятаться от полуденного солнца в прохладе и, конечно же, обсудить некоторые рабочие вопросы. - Не припомню, чтобы мы что-нибудь заказывали, – вместо приветствия услышала она, когда дверь за ней закрылась, звякнув колокольчиком. - Мастер передавал Вам свои теплейшие приветствия, леди Горация, и Вы правы, сегодня с заказом я, – сдержанно ответила она грузной женщине средних лет, которая неприветливо смотрела на неё из-за прилавка. – Эмерик здесь? - Все заказы ты можешь обсудить со мной, тебе необязательно нужно обращаться к сэру Эмерику, – вновь заговорила женщина, отплёвывая слова как будто они были горькими и жгли её язык, и подошла ближе к стойке. - Я знаю. Просто с ним общаться приятнее, – холодно ответила Рикарда, уже готовясь к возможной реакции на колкость, как с лестницы послышался мягкий баритон. - Наша прекрасная волшебница здесь, я не ослышался? – темноволосый молодой мужчина торопливо спускался по лестнице, ведущей на второй этаж, он прихрамывал на левую ногу, его карие глаза засветились при виде Рикарды, а губы растянулись в нежной улыбке, лицо его явно пару декад не видало бритвы. – Я вышел из кабинета за водой и услышал голоса, не ожидал сегодня свидеться с Вами, – виновато произнёс он, потерев подбородок. - Это не страшно, зато теперь я знаю, что Вам идёт борода, – она невозмутимо улыбнулась ему в ответ, краем уха слыша, как цокает языком женщина. – Главное чтобы мой визит не отвлекал Вас от исследований, мастеру намедни пришла в голову очередная идея, и я решила, раз уж буду в городе по делам, заодно зайти к Вам обсудить, сможете ли Вы нам подсобить в реализации. - Вы ничуть меня не отвлекаете, я почти закончил с новой формулой удобрения, она потенциально может ускорить рост большинства растений, но мне ещё предстоит провести массу тестов, но прежде мне не повредит перерыв, и я буду только счастлив провести его в Вашей чудесной компании. Пойдёмте, я покажу Вам, над чем я работаю, заодно расскажете поподробнее об идее мастера Иммераля, – Эмерик поманил её за собой за прилавок, чем вызвал недовольное шипение. - Клиентам туда нельзя! - Мама, леди Рикарда представляет интересы Сверкающего Бутона Врат Балдура, она не простой клиент, она доверенное лицо торгового партнёра, ничего страшного не случиться, если мы покажем ей, как производятся наши товары, непосредственно там, где они производятся, – тон Эмерика был настолько мягким и внимательным, что девушке даже стало не по себе от того, какую искреннюю неприязнь она испытывает по отношению к его матери (и, конечно, она невольно зарделась от того, что он величал её леди, ведь она ею не была). Женщина смягчилась от слов сына и, пока не смотрела на посетительницу, даже смогла согласно кивнуть ему в ответ, после чего пошла в зал, собирать цветочную композицию или проверить воду в вазах, Рику мало волновало чем конкретно она будет заниматься, главное что не в её присутствии. Эмерик же тем временем открыл ей дверь за прилавком, девушка знала, что она ведёт в оранжерею, но никогда там не бывала, поэтому ощутила трепет предвкушения, когда проходила в придерживаемую им дверь. – Нужно пройти вперёд по коридору, оранжерея за следующей дверью. - Вижу, Вы передвигаетесь без трости? – спросила она, когда он поравнялся с ней. - Как видите. Состояние не улучшилось, но и не ухудшилось, значит магия мастера Иммераля работает, – с улыбкой ответил мужчина. - Вы мне поверите, если я скажу, что в том, чем лечит вас Иммераль Ильфелкиир нет ни капли магии? – прежде, чем ответить на её слова, Эмерик остановился перед дверью оранжереи, пристально посмотрел ей в глаза и улыбнулся так ласково, что сердце её застучало где-то в горле. - Вам – поверю, – и он открыл перед ней дверь. В комнате было тепло и влажно, потолок её был сделан из матового стекла, пока солнце не стояло высоко, его частично можно было открыть как окно, только наверх, а не в сторону, это нужно было для того чтобы цветы получали необходимую дозу солнечного света, в остальное же время всё было закрыто, чтобы растения не сгорели на солнце и чтобы сохранить нужный микроклимат. Из разговоров с Эмериком, которые Рикарде случалось вести, она знала, что это не вся его плантация, его семья была достаточно обеспечена, и у них была ещё недвижимость, в том числе в Верхнем городе, и ещё сады и теплицы, раскиданные и в самом городе и за его пределами, и он мог бы проводить свои исследования по разработке удобрений и селекции в куда более комфортных условиях, но ему больше всего нравилась земля Нижнего города, в ней растения росли не так буйно, из-за экологии и близости сточных вод почва была здесь по качеству хуже, поэтому тесты он проводил в основном тут, а потом закреплял результаты на других участках земли. Поэтому и лаборатория, и небольшой цветочный магазин, который был куда больше нужен его матери, чтобы не помереть со скуки, чем ему, находились именно здесь. Также это давало ей возможность приглядывать, чтобы сын во время особенно увлекательных исследований не забывал поесть и принять ванну, и чтобы всякие охотницы за его богатствами и достоинствами не прибрали его к своим загребущим рукам. Оставив свой рюкзак у двери, Рикарда двигалась вдоль рядов стеллажей снизу-доверху уставленными горшками с цветами и растениями, в восхищении разглядывая всё подряд, а Эмерик закрыл дверь и проковылял в дальний конец помещения. - Так что там за идея возникла у мастера? – громко спросил он её. - Нам нужна сотня голубых астр и в районе пяти сотен фиолетовых роз. - Милостивая Чонтия! Что вы собираетесь с таким количеством цветов делать? - Пока не могу сказать, но это потенциально может оказаться очень прибыльно и для нас, и для вас с матушкой. - Цветы будут нужны засушенные, полагаю? - Розы да, а астры нужны свежие, я буду сушить сама, магией, мне будет необходимо сохранить их форму. - Мне всё любопытнее, что он там придумал, – раззадорился мужчина, – ладно, с розами проблем не будет, в садах их тьма, велю собрать и засушить цветы пять сотен фиолетовых роз, а вот с астрами сложнее, – Эмерик призадумался. – Чтобы они росли в открытом грунте, это нужно было сажать в начале тарсаха, но при правильном микроклимате, примерно за девять декад я смогу вырастить подходящий урожай и в теплице, а если мои разработки с удобрением сработают, то на пару декад раньше, – он помолчал, мысленно проводя подсчёты. – К началу второй декады уктара точно управлюсь, если начну сегодня. - Звучит идеально, – ответила Рикарда, прикидывая, что за это время вполне сможет засушить нужное количество горной лаванды, перемолоть нужное количество ракушек и подготовить нужное количество круглых вазонов с крышками, а потом две декады усиленно работать над сушкой астр и сборкой итоговых продуктов. Сроки, конечно, сжатые, но приурочить выход румян к Пиру Луны было отличной идеей, учитывая холодный оттенок косметического средства. - Идите сюда, – когда девушка вышла из-за одного из стеллажей и обнаружила себя недалеко от Эмерика, он поманил её к себе. – Я покажу Вам, как далеко продвинулся в своих разработках. Видите этот горшок с ромашками, я вырастил их за четыре декады. - Невероятно, – Рика ахнула. – Это же в полтора раза быстрее обычного цикла роста, если я не ошибаюсь? - Не ошибаетесь, и мне кажется, что я так близок к прорыву, как никогда не был. И ни капли магии, только наука, которая может сделать жизнь обычных людей чуточку лучше, – он сорвал одну из ромашек и, подойдя к девушке, аккуратно спросил. – Вы позволите? – он был примерно на три пальца ниже неё и хромал с детства, поэтому, кивнув ему в ответ, она присела в полу реверанс, чтобы ему не пришлось тянуться к ней, и он вложил бело-жёлтый цветок в её присобранные у левого виска локоны волос, после чего взял в свою ладонь её руку и прижался к тыльной стороне губами, ни на мгновения не прекращая любоваться девушкой. – Не то чтобы мне не нравилась магия, не поймите меня неправильно, всё Ваше существование – причина её любить, – его слова тронули и взволновали девушку одновременно, она не воспринимала свои магические способности как дар как таковой, это был полезный инструмент, которым она по какой-то причине владела, а если учесть сколько неудобств это принесло её семье, она не могла полюбить магию, и это останавливало её от полного принятия себя как личности и мешало полюбить саму себя, потому что невозможно любить одну часть себя и презирать другую, но Эмерик сказал об этом так легко и искренне, что ей невольно стало неловко, насколько иначе его восприятие её отличалось от её собственного, – но на магию не у каждого есть таланты или средства, а я хочу сделать что-то, что смогут позволить себе все бедняки. Я хочу накормить всех и каждого, понимаете, это моя мечта, – пока он говорил, неловкость Рикарды сменилось искренним восхищением собеседником, а после смущением, потому что чем дольше он говорил, прижимая её ладонь к своему лицу, тем смешнее ей становилось. - Я не над Вам потешаюсь, правда, – наконец не сдержавшись, прыснула она, – просто Ваша борода щекочет руку. - Ох, простите! Какой же я простофиля, – виновато стушевался он, выпуская её руку и поднимая глаза к потолку. – Знал бы что Вы придёте, сходил бы к брадобрею, – он посмотрел на неё, от улыбки в уголках его глаз собрались молодые морщинки, девушка поймала себя на мысли, что она хочет поцеловать их. Чем дольше она знала Эмерика, тем больше убеждалась, что он к ней неровно дышит, и тем чаще спрашивала себя, что испытывает она сама, он был ей приятен как мужчина и она уважала его личность, но не была уверена хочет ли она за него замуж, или ей нужно просто сбежать из той жизни, которую она сейчас ведёт, а быть может она подспудно хотела что-то и кому-то доказать (что и кому – можно интерпретировать по-разному), или ей просто нравилось знать, что ей достаточно взмахнуть пальцем, чтобы некоторые уже бежали выполнять все её капризы. А он подумал, что после брадобрея обязательно зашёл бы к ювелиру, но вслух этих слов так и не произнёс, потому что со скрипом открылась дверь в оранжерею. - Рикарда, ты не могла бы подсобить, когда будешь уходить? – раздался голос матери Эмерика. - Конечно! – отозвалась она и после сразу обратилась к мужчине. – Пожалуй, мне пора, спасибо что показали оранжерею, я буду заглядывать пару раз в месяц, подумайте, когда Вам будет нужен ещё бальзам или пилюли, я занесу, – перед самым выходом из оранжереи, подобрав свой рюкзак, девушка снова заговорила с ним. – Я думаю, что то, что Вы делаете, – удивительно, Эмерик, магия может облегчить жизнь, но если она вся вдруг исчезнет, Ваши разработки никуда не денутся, Вы занимаетесь благим делом, и я надеюсь, что люди будут способны в полной мере это оценить, – в ответ мужчина поблагодарил её и забрал из рук ношу, чтобы помочь донести до выхода. Незатейливый джентльменский жест, но привыкшая всё делать самостоятельно Рикарда немного зарделась и смущённо отвела глаза. Когда молодые люди вернулись в помещение магазина, девушка принялась ходить от одного ведра с водой к другому, охлаждая их все магией до состояния густоты, это был ещё не лёд, но так температура продержится на нужном уровне и выступит не так много конденсата, как если бы она заморозила тут всё. Уставший от моциона Эмерик уселся на табурет, и наблюдал за ней из-за прилавка, прижимая к груди рюкзак, мать еле сдерживалась, чтобы не шипеть на каждом выдохе. Закончив, Рикарда подошла к мужчине, чтобы забрать свои вещи и продолжить свои рабочие дела, как вдруг все присутствующие услышали гул голосов, сначала издалека, но он понемногу приближался, и когда мимо лавки в панике побежали люди, сначала несколько, а потом всё больше, девушка испытала неприятное волнение. - В доме есть подвал? – спросила она резко, Эмерик неуверенно ответил, что есть. – Хорошо, спуститесь вместе с матушкой туда и не выходите, пока я не приду. Вы слышите? - Но что ты там сможешь сделать? – напугано проговорила женщина, которая уже тянула сына за рукав, он медленно пятился спиной следом за ней, не сводя взволнованного взгляда с волшебницы и не выпуская из рук её поклажу. - Что бы это ни было, – весь силуэт девушки как будто наэлектризовался, и воздух вокруг неё заискрился, – я явно смогу сделать чуть больше, чем все остальные, – с этими словами она выскочила на улицу, готовясь в случае необходимости вывалить на виновника беспорядка отборной брани или, на крайний случай, зарядить разрядом молнии, но то, что открылось её глазам, она не смогла бы ни победить, ни осознать за те мгновения, что успела провести на улице. Огромная тень двигалась над кварталом, люди бежали от неё с дикими воплями, расталкивая друг друга локтями, сталкиваясь корпусами, кто-то падал и другие перепрыгивали через них, чтобы не споткнуться. От тени вниз тянулись щупальца, и те, кого они касались, тут же растворялись в пространстве. Рикарда подняла глаза вверх и увидела то, о чём только читала в книжках, в самых старых, истории из которых считались почти легендами, в подлинности которых некоторые уже и не верили, – над её головой проплывал наутилоид, корабль свежевателей разума, в простонародье – иллитидов, той самой расы, которая зародилась многие века назад где-то далеко на Внешних Планах, но смогла попасть в Забытые Королевства и с тех пор то и дело с разной степенью успешности пыталась воплотить в жизнь свой Великий План по порабощению других рас и частичному превращению оных в себе подобных. Ощутив, как страх ледяной рукой сжал её горло, Рикарда решила сделать самое мудрое в данной ситуации: вернуться назад в магазин и спрятаться в подвале вместе с Эмериком и Горацией, но она успела лишь наполовину повернуться назад ко входной двери, как в неё на полном ходу кто-то влетел. Дальше время как будто замедлилось, и каждый момент девушка помнила, как будто успела зарисовать его на холсте: она упала на брусчатую дорогу, ударилась левым виском о камень, ромашка выпала из её волос и осталась на дороге, смешавшись с пылью и кровью, мужчина, который сбил её с ног, испарился из бытия после прикосновения щупальца, а в следующее мгновение следом за ним щупальце коснулось её плеча. Она успела подумать о том, какое сильное псионическое заклинание на неё наложили, и как кружится тёмно-бордовая комната, в которой она оказалась. А потом она потеряла сознание. Пока наутилоид прорывался сквозь пространства мира Забытых Королевств, Ада и других Планов, пытаясь сбить с хвоста своих преследователей, его неудачливые пассажиры лежали в капсулах, созданных для перерождения гуманоидов в иллитидов, среди них были и наши герои: полуэльфийка Габи, тифлинг Лаки и человек Рикарда, и их всех мучили страшные сны, от которых они никак не могли проснуться. Ханне с почерневшими белками глаз шептал Рикарде слова ненависти, Атрас, растопырив пальцы, грозился Лаки исполосовать его на ленточки, а Киван смотрела на Габи с презрением, а потом отворачивался и снова покидал её навсегда. Холодный ужас сковывал их тела, а ощущение безысходности парализовало нервную систему. И где-то там, посереди каждого из их кошмаров, прежде чем замучить их до искр из глаз, их похитители непременно подсаживали им в мозг личинки иллитидов.