Желанное

Майкл часто задавал себе вопрос, зачем вообще ему в детстве пришла мысль научиться играть на фортепиано. Может быть, это произошло из-за того, что одним дождливым вечером они всей семьей сели у телевизора: по нему крутили тогда новый фильм о мальчике-подростке, отдушиной которого было старое пианино, позволяющее ему абстрагироваться от семейных конфликтов и ежедневных издевательств со стороны сверстников. Конечно, у Майкла никогда не было проблемных ситуаций в школе, а семья была полной противоположностью от телевизионного представления, но эти завораживающие кадры главного героя, как он умело перебирал пальцами по клавишам, словно его руки ничего не весили, что мелодия могла добраться даже до детского сердечка, до этого не испытывающего ничего подобного к музыкальным инструментам – вызвало огромное впечатление на Майкла. Тогда, после титров, он висел на ногах у родителей, слезно умоляя их записать его в какой-нибудь музыкальный кружок, чтобы он смог подражать герою фильма, а то и вовсе превзойти. «Майкл, успокойся. Этот парень долго тренировался. Ты не сможешь добиться таких же успехов, тебе медведь на ухо наступил.» Тогда эти отцовские слова резанули по Майклу как наточенный нож, но он не собирался так легко сдаваться, и предложил Уильяму что-нибудь взамен на уроки по фортепиано. В тот момент Уильям серьезно задумался над словами ребёнка, и вынес свой вердикт за завтраком следующего дня. – Если ты сможешь накопить деньги на собственный инструмент, то я, так уж и быть, запишу тебя в школьный музыкальный кружок. Как их заработать - это уже будут твои проблемы. Тогда никто не смог заступиться за десятилетнего Майкла, потому что в их семье царил настоящий патриархат, во главе которого находился только Уильям. Мама, стоящая возле стола с маленьким Эваном на руках, могла лишь сочувственно взглянуть в глаза старшему сыну и потрепать его по макушке – единственный жест поддержки. «Ну и что?» – подумал Майкл, когда разносил свежие газеты по порогам жилых домов ранним утром. Он специально вставал раньше будильника и отправлялся на четырехколёсном велосипеде в небольшой магазинчик к доброму мужчине с длинными усами, чтобы забрать свою нелёгкую партию новостей, положить её в самодельный багажник, состоящий из тугой веревки и ненужного мусорного ведёрка, а потом отправиться вдоль улицы, раскидывая бумаги под ноги зевающих людей. А потом он как ни в чем не бывало возвращался домой, переодевался и спешил в школу. Так было день ото дня. Афтон младший начал пропускать завтраки, отправляясь на подработку в любое время погоды, будь это хоть бушующий ветер, сильный дождь или испепеляющая жара. Клара провожала старшего сына с тяжелым камнем на душе, в то время как Уильям лишь ухмылялся, поднося горячее кофе к губам. – Я всего лишь воспитываю в нем целеустремлённость, дорогая. Не смотри на него таким щенячьим взглядом. Майкл часто болел. Организм ребенка не был способен переносить такие тяжелые погодные условия, если даже он и приспособился спать по пять часов, вместо положенных человеку восьми. Пока его не сбивала с ног высокая температура, Майкл упрямо поднимался с постели и спешил к своему небольшому велосипеду, с которого уже начала слезать краска, и направлялся за новой партией газет. Платили ему немного, зато ребёнок уже успел поднакопить целых три наполненные мелочью и купюрами стеклянные банки. Несмотря на запрет Уильяма не приближаться к сокровенной зарплате Майкла, его мама просто не могла не подбрасывать по утрам сыну парочку зеленых бумажек, тем самым помогая накопить на заветную мечту в виде собственного фортепиано. А ещё Клара опередила Уильяма, и сама доехала до школы, чтобы записать Майкла в музыкальный кружок. Она понимала, что ребёнок вряд ли накопит на дорогой инструмент так быстро, но его глаза горели так ярко, когда родители мимолётно упоминали фортепиано, даже если тема разговора совсем не касалась Майкла и его желаний насчёт музыки, что материнское сердце не могло справиться с этим умоляющим взглядом. На следующий день он спешил в кабинет музыки, чтобы наконец-то познакомиться со своим инструментом. И отец, конечно, ничего об этом не должен был знать.

***

Так пролетал год за другим. Майкл перешёл в старшую школу, у него появились новые интересы и новая компания, которую отец никогда бы не хотел видеть. – Будешь так разговаривать со своими паршивыми друзьями, Майкл! Я не хочу, чтобы в моём доме находились эти вонючие подростки с пивом в рюкзаке. – Но это мой день рождения, а эти «паршивцы» вытаскивали меня из такого дерьма, которое ты себе и представить не можешь! По щеке прилетает первая пощечина за этот день. Уильям упорно считал, что праздник в честь дня рождения они должны отметить за обеденным столом, но Майкл знал, что если он проведет драгоценное время со своими родителями, то в этот вечер они будут обсуждать лишь насущные проблемы, такие как школа, успеваемость и для разнообразия подметят погоду, что не меняется уже который день, поливая маленький город Харрикейнз бесконечным дождем. Они всегда обсуждают одно и то же, а потом отец с сыном начинают ругаться, совершенно не беспокоясь о чувствах младших детей и Кларе, которая и без того уже привыкла к однотипным семейным посиделкам. Она, разве что, устала каждый раз покупать новую посуду, потому что старая, обычно, разлеталась по полу и крошилась на маленькие детали. Может, она могла как-то поговорить со своим мужем или успокоить сына, но один будет упорно спорить, а другой просто закроет уши и продолжит заниматься своими делами. Уильям смотрел на сына так свирепо, что, кажется, вот-вот у него от перенапряжения проступит вена на лбу. Майкл с легкостью сдерживал этот взгляд, даже если его щека горела адским пламенем. Он не в первый раз получал по лицу за свои выражения и никогда не боялся отвечать отцу в той же манере, с которой он кричал на него. – А без этого никак? Чтобы тебя услышал собственный сын, ты должен зарядить ему по лицу. Это о чем-то говорит, отец. – Ты проклятый ребёнок, Майкл! Ты жалуешься, что тебе никто не может оказать поддержку, но ты просто не даешь этого сделать. Вместо того, чтобы сесть и поговорить со мной, ты корчишь из себя маленького грёбаного мальчика. Я больше не знаю кто ты есть на самом деле. Слова давно не задевают Афтона младшего, хоть отец и говорил правду отчасти. Ещё лет с двенадцати Майкл начал потихоньку отдаляться от своих родителей, часто запираясь в комнате и занимаясь своими делами. Утром он и так никогда не завтракал, но когда подросток перестал приходить и на ужин – вот тут Уильям почуял что-то неладное. Он стал стучаться к сыну, чтобы принести тарелку хлопьев или чего-нибудь горячего, но на это Майкл стал реагировать агрессивно, прося отца уйти со своей едой обратно на кухню и не вторгаться в личное пространство подростка. Несмотря на перегруженный график работы, глава семьи всегда старался уделять время своим детям то играясь с ними, то читая сказку на ночь. Конечно, повзрослевшему сыну вряд ли понравится добрый рассказ со счастливым концом перед сном, но обыкновенный разговор между родителем и ребёнком уже бы удовлетворил Уильяма сполна, правда, Майкл считал немного по-другому. Уильяму действительно было обидно от того, что старший сын отворачивается от него, когда тот просто хотел узнать, как у него дела. Со временем, он прекратил попытки наладить отношения. В детстве Майкл считал своего отца самым сильным и добрым человеком в мире. На холодильнике до сих пор висит детский рисунок, подаренный Уильяму на день рождения, где он летает по космосу в костюме супермена. Майкл никогда не отлипал от папы, просился спать вместе с родителями когда ему снились кошмары и всегда входил в мастерскую, чтобы посмотреть на первые эскизы аниматроников. Тогда он настолько влюбился в этих роботов, что предложил отцу сделать четвертого – лиса с крюком вместо лапы. Уильям сделал так, как он просил. А теперь они пришли к тому, что поливают друг друга словесным дерьмом практически каждый вечер. – Что, блять, с тобой случилось, Майкл? У меня язык не поворачивается назвать тебя своим сыном, потому что тот ребенок, которым ты был, должен стремиться к музыке, вкладывать душу в фортепиано, на которое он копит годами и проводит хоть какое-то время рядом со своим отцом. Ты же любил придумывать собственных аниматроников. Ради тебя я создал Фокси! – Ты зря думаешь, что я до сих пор люблю твоих сраных роботов и ссусь кипятком при каждом их упоминании. Ты, отец, не стремишься к чему-то существенному и продолжаешь вкладывать огромные деньги в свою пиццерию. Ты слабохарактерный, топчущийся на месте старый придурок! Теперь в больное место прилетает тяжелый кулак, и на этот раз Майкл не смог удержаться на месте. Он ударяется виском об стену и сползает на колени, содрогаясь в пульсирующей боли. Должно быть, он расплакался как сопля, потому что на его руку капнуло что-то жидкое. – Майкл! Майкл и не помнит, чтобы рядом стоял кто-то ещё, но тем не менее к нему подбегает встревоженная мама и убирает с лица сына его потные ладони. – Сынок, господи.. В носу отдается какое-то неприятное покалывающее чувство. Когда он может разлепить сожмуренные глаза, то видит перед собой не лужу соплей, как он предполагал раннее, а самую настоящую кровь. Отец никогда не применял к нему настолько жестокую физическую силу, ограничиваясь лишь пощечинами, но сегодня, видимо, это был подарок на день рождения. Краем глаза Майкл заметил, как перепуганные Элизабет и Эван прижимаются друг к другу, чуть ли не плача при виде старшего брата. Он действительно не хотел, чтобы эти двое видели Майкла в таком состоянии, и его тут же ударил укол совести за то, что он позволил Уильяму вот так ударить себя в присутствии младших сестры и брата. Разъярённый Афтон младший поднялся с ног как ошпаренный, чудом не оттолкнув от себя ни в чем не виноватую маму, которая подскочила вместе с ним. – Я тебя услышал, отец. В следующий раз ударь меня по сильнее, чтобы я раз и навсегда уяснил, что с тобой вообще, блять, нельзя контактировать. Майкл не помнит, как схватил свою ветровку и выбежал прямиком в проливной дождь, как Уильям последовал к порогу за ним и требовал, чтобы сын вернулся обратно, практически срывая себе голос. Майкл запомнит лишь то, как его разрывали чувства гнева и невероятной обиды из-за этого поступка отца. Он искренне не понимал, как его жизнь докатилась до того, что с кровью на губах и подбородке он так просто сбежал из родного дома, оставив позади себя плачущих Лиззи и Эвана, плачущую мать и плачущего, в секрете ото всех, Уильяма. Праздничный торт так и остался пылиться на красивой скатерти обеденного стола. А ведь торт был с банановой начинкой, как любил повзрослевший Майкл.

***

– И че? Это он сам тебе так двинул? – Ага. Чужой дом хоть и напоминал десятилетнее наркоманское убежище с кучей мусора вокруг, зато в нем тебя точно никто не мог осудить за свинское подростковое поведение. Сидящий на грязном кресле Джереми мог лишь выдохнуть холодный воздух и сделать глоток спиртного напитка. – Да ладно тебе, Майк! Мой папаша пиздил меня за то, что однажды в сочинении я написал "семья" с маленькой буквы. И ниче, живой. А отец гниет в тюряге. Где-то позади от Майкла вставляет свои пять копеек темнокожий Габриэль с абсолютно спокойной улыбкой. Парень оттягивает край ворота, демонстрируя заживший шрам как в подтверждении своих слов. – Ой, да не смотри на меня так, у меня нет никакой детской травмы. Другие верят, что этого друга я получил в неравном бою. Прикинь? Я и реальная драка. Пока Габриэль заливается безудержным смехом, Джереми может лишь покачать головой. – Ну да, сам пошутил – сам посмеялся. В комнату забегает четвертый участник компании с двумя бутылками пива, протягивая одну из них Майклу. Тот, конечно, берет её без вопросов и делает первый глоток. – О-о, друг, да ты ещё легко отделался. После того, как моего закрыли за решеткой, он писал мне письма и просил дать второй шанс, начать заново нашу жизнь, так сказать. Во дебил, ага? – Начать заново? То есть, начать заново избивать своего сына? Ништяк, он у тебя такой юморной. Джереми, проделав ещё один глоток и поставив бутылку на тумбочку, полез в задний карман своих шорт, откуда послышались шуршащие звуки. Майкл невольно окинул взглядом своего друга и комнату, в которой они сейчас находились. Этот дом, можно сказать, действительно был заброшен. Когда-то на нём висел огромный плакат с надписью "продам недорого" и номер телефона, но кто захочет приобретать себе дом в таком маленьком городе? Здешние жители наоборот старались выбраться отсюда в мегаполис, если бы у каждого была такая возможность – город бы просто опустел. А потом это местечко приглянулось четырём подросткам. Пришлось попотеть, чтобы заколотить дырки в стенах и перетащить ненужную со свалки мебель, затем кто-то принёс гирлянду и несколько ночников. Несмотря на закрытые дыры, из-за отсутствия должного отопления дома всегда было холодно, поэтому Майкл удивлялся, как Джереми мог находится здесь в одних шортах и футболке, и при этом не покрываясь мурашками от одного дуновения ветра. – Эй, Майк. Тебе нужно немного отдохнуть. Перед носом возникает небольшой сверток из бумаги с неизвестным содержимым внутри. По лёгкому запаху и цвету было не трудно догадаться, что Джереми соорудил косяк, и как понимающий друг предложил первую затяжку покалеченному Майклу. Тот, в свою очередь, неуверенно взглянул на эту далеко не разрешенную в стране вещицу. – Э, а че он первый то? Мне, может, сегодня тоже в нос заехали! Темнокожий друг по другую сторону от Майкла недовольно фыркнул в их сторону, складывая руки на груди. Он ожидающе глядел на Афтона, мысленно волнуясь, что ему не достанется и малой доли. – Успокойся, Габ. Хватит на всех. Щелчок зажигалки, и первый затяжной вдох был успешно проделан. Подросток тут же закашлялся, выпуская из своих лёгких сероватый дым, и, чтобы ещё больше не опозориться перед друзьями, сделал ещё одну тягу, на этот раз стараясь продержать едкое вещество в себе подольше. Кто-то из компании издал смешок, намекая, что Майкл перестарался со смелостью. Его тело обмякло буквально через пару секунд, пока на фоне громко обсуждалась вторая партия опасной травы. Майкл мог разобрать лишь то, что у Джереми потребовали засыпать в бумажку ещё да побольше, чтобы ощутить такой же кайф, который, по всей видимости, медленно, но верно заполняет сознание Афтона. Подросток медленно опускается по креслу в поисках удобной позы, заполоняя собой все пространство. Все стало каким-то нечётким, перед глазами мир заплывал белой пеленой, а сбоку слишком ярко сверкала разноцветная гирлянда, которая раньше светила одним желтоватым цветом. Где-то неподалеку раздалась мелодия, очень напоминающая ту, которую Майкл научился играть ещё в пятом классе, когда его учитель был достаточно уверен в базовых знаниях ученика. Она была до безобразия проста, но Майкл хорошо запомнил её лишь потому, что она была первая. Словно какая-то дуга полилась тихим ручьем в уши, заставляя Майкла окончательно расслабиться в своем мягком креслице. Из невидимой дыры пространства осыпались на ручей знакомые ноты, и словно родственницы они были ужасно похожи друг на друга. Руки сами поднялись в невесомость, умело перебирая пальцами по невидимым клавишам, играя по ним в такт стремящимся в неизвестность нотам, пока те не растворились в небытие, но даже тогда Афтон не остановил свою игру. Теперь мелодия звучала по-другому. Более трагичная, чувственная, но такая тихая, что, казалось, её можно было перебить одним щелчком пальцев. Подросток не контролировал это, но тем не менее игра продолжалась, как будто у стучащего сердца выросли руки. Майкл бы не солгал, если бы признался, что мелодия исходит из самых потаённых кромок этого органа. И тут его руки накрывают чужие, более грубые от инструментов, с которыми приходилось возиться в мастерской. Майкл слегка поворачивает голову назад, но его тут же осторожно возвращают обратно, не позволяя отвлекаться от фортепиано. Этот до боли знакомый запах одеколона, трущаяся рубашка о затылок и размеренное дыхание заставляют Афтона покрыться мурашками до самого копчика, едва-ли не задыхаясь от волнующей эмоции, застрявшей где-то в горле. Он почувствовал, как собственные руки задрожали, но Уильям не давал ему так просто остановиться. Словно единым организм, они умело перебирали клавиши одна за другой, сочиняя собственную мелодию, которая рождается так красиво и так вовремя. Ноги и руки наполнялись теплом, позволяя телу и разуму расслабиться. Возможно, эта игра является просто мешаниной из других, что он слышал прежде, но зато она навсегда будет его личной. Тяжелые руки отца, чудесно сливающиеся с руками Майкла, придавали чувство безопасности и умиротворения, что даже не хотелось больше просыпаться. Не хотелось снова появляться в том мире, где их отношения больше нельзя было назвать крепкими. Их вообще, судя по всему, больше не было. Майкл не знал, что после его ухода Уильям не мог найти себе места, проведя остаток ночи на кухне, прожигая взглядом этот проклятый банановый торт. Не знал, что такие не свойственные Уильяму слезы промочили всю белую скатерть, которую постирали перед днём рождения, чтобы всё казалось идеальным в этот знаменательный вечер. Но зато он точно знал, что сильно облажался перед всеми. Его тело снова начинает дрожать, спазм охватывает каждую мышцу, заставляя согнуться в три погибели. Это не Уильям был слабохарактерным человеком, это у Майкла был отвратительно грязный рот. Ведь отец пытался выйти с ним на контакт, пытался помочь запутавшемуся в своих эмоциях сыну, но тот всегда грубо отталкивал его, предпочитая компанию друзей, в которой они только и делали, что громили магазины и крали дешёвый алкоголь. Разве это не Майкл шатался каждое утро по улицам со стопкой газет, чтобы отложить денег на дорогое фортепиано? Как из мальчика, который верил в свою мечту, он превратился в злобного подростка, ненавидящего собственную семью? – Ты не ужасен, Майкл. Возвращайся домой. Фантомный силуэт внезапно исчез, оставляя за собой лишь пустоту и холод, а белая пелена перед глазами начинала растворяться, приводя Майкла обратно в настоящий мир. Судя по тихим стонам удовольствия, все находящиеся здесь до сих пор наслаждались собственными галлюцинациями, совершенно не реагируя на очнувшегося друга, который уже в спешке собирал вещи.

***

Утро наступило неожиданно благодаря тому, что до ушей донёсся слабый звук игры фортепиано. Уильям устало потёр глаза, не сразу сообразив, что это – далеко не чертов будильник со своим идиотским трезвоном, а самый настоящий человеческий труд. Мужчина осторожно поднялся со своего места, и также тихо направился в зал, боясь нарушать размеренную мелодию своими движениями. Больно было даже смотреть ему в спину после вчерашнего поступка. Ещё при рождении он держал в руках Майкла так крепко, словно переживал, что тот может рассыпаться в прах от любого неправильного вздоха, а теперь его приоритеты так резко поменялись, что он и вовсе не думал о своих действиях. Игра закончилась также неожиданно, как и началась. В доме воцарилась звенящая тишина, и только Майкл смог прервать её спустя несколько долгих секунд молчания, поднимаясь со своего места и встречаясь с отцовским взглядом. – Я не знал, что ты хочешь подарить мне это. – Я же видел, как ты стремишься получить собственный инструмент. Где-то в воздухе повис вопрос о том, как и когда Афтон младший успел научиться играть на фортепиано, но оба и так прекрасно понимали, что ответа Уильям не получит. – Прости меня, я вёл себя как настоящая скотина, когда позволял себе вот так жестоко обращаться с тобой, Отец. Я хочу.. Молния кофты потихоньку расстегнулась под юношескими пальцами, а затем и вовсе упала вниз. Под ней не было буквально ничего. Майкл постепенно оголял себя перед Уильямом, который продолжал смотреть в глаза, так похожего на него самого, сыну. – ..я действительно хочу, чтобы ты узнал меня заново. Всего секунда, и широкие джинсы опустились вслед за кофтой. – Майкл.. Это чувство, сравнимое с любовью, никогда бы не воспринималось в контексте семейных отношений, при этом всё равно умудряясь разрушить границы дозволенного. Теперь Майкл знал точный ответ на свой вопрос. Это детское желание играть на фортепиано возникло для того, чтобы когда-то в будущем он мог вот так стоять нагишом посередине зала и дрожать от каждого оставленного нежного поцелуя в хрупкое плечо.