***
Все вокруг замерло. Только хозяйская кошка, серая, с белыми пятнышками на носу и за ухом, бодро вылизывала хвост. Она сидела невдалеке под поникшим кустом, не обращая на двух мужчин абсолютно никакого внимания. Зато Кацура пристально наблюдал за царственным животным. Он с детства обожал кошек, а они не отвечали ему взаимностью. Самые первые шрамы, оставшиеся на его теле, были отметинами кошачьих лап. «Мы тут плавимся от жары, а ей хоть бы хны! Полна энергии в своей шубке» — размеренно текли восторженные мысли. Хотелось прикоснуться к ласковой шерстке. Кацура представил, как засыпает рядом с пушистым меховым комочком, с каким доверием тот прижимается к его шее или обнаженной груди… Радовало одно — что на порозовевшем от солнца лице было трудно различить заливший щеки яркий румянец. Он искоса посмотрел на Гинтоки. Тот сидел, прислонившись к опоре навеса, и лениво грыз красненький клубничный цилиндрик. Кацура попытался переключиться на более безопасную тему. Ему вспомнилась война. Казалось, это было в другой жизни, хотя после её окончания прошло всего несколько лет. Руки, сжимающие рукоять меча… Прохладные руки, ложащиеся ему на плечи, скидывающие с них надоевшую одежду. «Дурацкая кошка!» — подумалось с поднимающейся со дна души досадой. И вместе с ней появилось что-то, похожее на уважение к расположившемуся рядом Гину. Надо же, сидит тут в своем черном костюме, сапогах, полуодетом кимоно и даже ухом не ведет, будто ему совсем не жарко. Кацуре захотелось содрать с себя всё, хотя белое хаори давно уже лежало рядом. Он встал, осторожно снял кимоно и улегся в одном дзюбане невдалеке от Гинтоки. Разум старался бороться с желаниями. Во владевшей миром духоте желания побеждали. В детстве Такасуги постоянно задирал его, он злился и поддавался на провокации. Поэтому то, что произошло однажды в каком-то сарае, воспринималось как естественное развитие отношений. Два девственника, каждый из которых пытался казаться круче и опытнее другого. Что ж таиться, иногда на месте Шинске он представлял Сакату. За подобные мысли становилось стыдно, слишком сильным было тогда восхищение беловолосым. А потом, после войны, ничего такого даже в голову не приходило. Кацура перевернулся на живот, взял спокойно лежащую на досках руку Гина в свои и начал рассматривать. Широкая, сильная ладонь, кожа твердая от рукояти меча и периодической физической работы. Ногти квадратной формы, коротко подстриженные. На одном из пальцев старый, не заживший ещё до конца порез, костяшки двух других ободраны. Надежная мужская рука… С непонятно откуда взявшимся благоговением Кацура прикоснулся к ней губами… и замер. Он понимал, что не может предсказать реакцию Гинтоки. Не знал, к чему это приведет, скользя кончиком языка к основанию большого пальца. Сколько сил потребовалось, чтобы поднять глаза! Обращенный на него взгляд был спокойным и выжидающим. В нем не было ни осуждения, ни презрения, только работа мысли, да что-то отдаленно похожее на выражение человека, застигнутого врасплох. Секунда, и Кацура уже сидел на обтянутых черной тканью коленях, пытаясь справиться с непонятными застежками куртки. Он плохо понимал, что делает — такая буря эмоций поднялась внутри. Его отстранили, встряхнули, долго-долго смотрели, будто насмотреться не могли, потом страстно поцеловали, прижали к подпорке веранды и… Сначала было больно. В движениях не было ни нежности, ни искусности. Впрочем, не было в них и излишней грубости. Приходилось подстраиваться, сбивать и сбиваться, пока они не нашли более-менее удобные для обоих положение и ритм. Стало приятнее… приятнее… приятно… хорошо! Звезды на небе, алмазная круговерть, слились в сплошной световой поток и полыхнули последней, самой яркой вспышкой. Он рухнул там же, где и был, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Тела словно бы не существовало, такая легкая и сладкая по нему разлилась истома. Кацура не знал, сколько времени пролежал так, постепенно приходя в себя. С закрытыми глазами, не в силах согнать с лица блаженную улыбку. Вдруг что-то прохладное опустилось разом на всю его пылающую кожу. Это Гинтоки набросил на него щедро смоченную водой одежду. Сам он тоже был лишь в одном мокром кимоно. «Надо же, я развел Гина», — оформилась в голове первая вразумительная мысль. И Кацура рассмеялся искренним, заливистым смехом. – Шелк? — неуверенно и вопросительно прозвучало первое сказанное после всего произошедшего слово. Теперь они уже смеялись оба, долго, до слез. Ну с чего этот беловолосый обормот решил, что он будет ходить лишь в одном дешевом льне или хлопке? Кацура так и не придумал ответа, потому что Гинтоки взял его руку в свои и припал к ней долгим, легким поцелуем.***
От непереносимой летней жары все вокруг замерло. Только хозяйская кошка, спрыгнув со скамейки, уселась под кустом и принялась бодро вылизываться. Гинтоки покосился на Зуру. Тот тоже заметил кошку и теперь пристально на неё смотрел. Гину стало интересно. Он знал, как тащится от кошек его бывший боевой товарищ. Была у того склонность к обожанию всего милого. Через некоторое время на его щеках заиграл румянец. «Думает наверное, что не видно под свежим загаром», — решил Гин. И занялся обгрызанием жалкого подобия мороженого. Ему давно уже хотелось пойти к колодцу и намочить одежду в студеной воде, чтобы было не так жарко. Но для этого требовалось встать, сделать кучу движений, а двигаться было ужасно лень. Поэтому он продолжал сидеть и чувствовал, как одежда все сильнее намокает от пота. «Может, Зура поднимется, тогда попрошу его дотащиться», — думал Гинтоки. Однако Кацура сидел неподвижно, витая в мечтах, уставившись на край навеса, и никуда не собирался. Наверное, ему тоже было лень. Гин уронил палочку от фруктового льда себе под ноги, откинул голову назад и закрыл глаза. Он слегка задремал, и очнулся только тогда, когда почувствовал, что кто-то прикоснулся к его руке. Зура, кто же ещё это мог быть. Лежал совсем близко, на животе, опираясь на локти, и пристально рассматривал его ладонь. Гин не находил в своих руках ничего интересного. Но препятствовать не стал. Пусть смотрит, от этого не убудет. Внезапно он почувствовал острое наслаждение, вспыхнувшее на маленьком участке кожи. Зура приник к его руке губами с такой нежностью и почтением, словно к произведению искусства, хрупкой драгоценной вазе. Гинтоки растерялся. «Дурацкая кошка!» — всплыла в голове совершенно не нужная в такой момент мысль. По оцепеневшему телу медленно расходилась волна желания. Почему? Как? От встречавшихся на улице мальчиковых парочек становилось противно. Ему хотелось отправить их в хороший бордель, чтобы перестали заниматься ерундой и нашли себе девчонок по вкусу. Гинтоки не был противником мужской любви как таковой, однако её проявления не вызывали в нем сочувствия. А мысль о том, чтобы заняться сексом с мужчиной, казалась до нелепого абсурдной. Хотя иногда, в порыве злости, он и обещал выебать кого-нибудь так глубоко, чтобы мозги на место встали. Но это были лишь абстрактные ругательства, ничего более. И не кто-нибудь, а Зура заводил его сейчас так, как могла не каждая полногрудая девчонка. Их взгляды встретились. Карие с прозеленью глаза были темными и какого-то совершенно иного, более яркого, травянисто-зеленого цвета. Омут, затягивающий в глубину, ещё сильнее разжигающий страсть. К сумбуру в мыслях добавился сумбур в душе. Гинтоки не знал, как ему следует поступать, тело и разум спорили на равных. Видимо, Зура воспринял его бездействие как одобрение. И вот он уже сидит на коленях, судорожно пытаясь справиться с застежками куртки. Резкие, неуверенные движения, спешка, длинная челка черным платком закрывает лицо. Решение пришло быстро — отодвинуть, отрезвляюще посмотреть и уйти, стараясь причинить как можно меньше неудобства и боли. Сбежать в свою комнату, отдаться там двум подружкам, правой и левой, пока дети не вернулись. Всё это промелькнуло в голове где-то на уровне ощущений. Гинтоки взял Зуру за плечи, с некоторым усилием оторвал от себя и отстранил на расстояние вытянутой руки. Кацура откинулся назад, не сдвинувшись с ног ни на миллиметр. Темноволосая голова опустилась ещё ниже. Надо было отступать. Гинтоки потряс своего товарища. Тот медленно, словно начав соображать, что от него чего-то требуют, распрямился. О Боги, как это было красиво! Раскрасневшийся, растрепанный, огромные глазищи под длинными ресницами, словно блюдца, в которых плескался один лишь древний инстинкт… Белый дзюбан распахнулся, сполз и болтался где-то на локтях, почти ничего не закрывая. Грудь, плечи, шея, чистая линия ключиц… Неровные смоляные пряди, губы, яркие и слегка приоткрытые… Все «никогда» и «ни за что» разом куда-то испарились, за ними последовал безотчетный страх. Разум проиграл сражение. Хотелось лишь одного — развернуть, прижать и овладеть. Перед ним был не Кацура Котаро, мужского пола, его друг, а невообразимо прекрасное существо, дурманящее, сулящее наслаждение и счастье. Он действовал, как мог. Выходило не очень-то умело. Его наваждение опять превратилось в Зуру, но это не имело уже никакого значения. Сначала они часто сбивались, однако потом подстроились друг под друга, и стало лучше. Приятные ощущения нарастали, ширились, неслись вперед стрелой белого света по закрытым векам, пока не исчезли в заключительной вспышке. Сразу же после этого Зура сполз на доски настила и развалился на них. С правого плеча на грудь спускалась неглубокая царапина, глаза были закрыты, по губам бродила улыбка. Бедро, коленка и пол рядом забрызганы мутновато-белым. Немного белого было и на пальцах левой руки. Гин чувствовал, что они кончили одновременно. Почему-то это знание казалось ему очень важным. Он был ошеломлен и даже не пытался понять, что случилось. Тело действовало само по себе, а разгоряченному телу в жаре летнего дня хотелось прохлады. Колодезная вода приятно освежила. Оказалось, что он шел в подтянутых кое-как и даже не застегнутых после бурного секса штанах. Гинтоки снял костюм и одел щедро смоченное в воде кимоно. Мокрая ткань холодила кожу. Все равно высохнет через полчаса. Мысли стали более четкими. Он вернулся к навесу. Зура все ещё лежал, блаженно лыбясь. Почему-то это выглядело очень развратно. Надо было прикрыть его, пока на веранду ненароком кто-нибудь не вышел. Гин подобрал валявшийся рядом дзюбан и снова пошел к колодцу. А ведь не заметил, как содрал эту мешавшую белую шмотку… Влажное исподнее опустилось на своего владельца. Зура распахнул глаза, всё ещё более зеленые, чем обычно. Посмотрел на него так буднично, словно только проснулся, и рассмеялся. Мелодично, весело, задорно и очень искренне. «Чего это ты ржешь?» — хотел спросить Гинтоки, но слова не шли с языка. Самые естественные в такой ситуации слова казались лишними, неуместными. Наверное потому, что не очень то хотелось услышать ответ. «Мы попали!», «… люблю», «Я тебя сделал, Гин», «Какие-то странные вчера на ужин были грибы»… В чем бы он ни заключался, не было желания сейчас выяснять отношения. И в то же время было необходимо поставить точку в случившейся летней непонятности. Разметавшиеся по грубым доскам темные волосы в солнечном свете отливали каштановым. Глядя на них, Гинтоки ляпнул первое, что взбрело в голову: — Шелк? Теперь они смеялись вместе. Долго, до слез. Всё было хорошо. Он трахнул своего друга. Было не так, как с девочками, но ему понравилось. Зуре понравилось ещё больше, чем ему, это было видно. Ясность и бесшабашность. Отступить не получилось. Теперь, без сомнений и сожаления, хотелось идти до конца. Гин чувствовал, что ничего в их отношениях не изменится. Просто добавится ещё одно хорошее воспоминание. Поменяться местами, побыть снизу… Он взял руку Зуры в свои, поневоле залюбовавшись длинными изящными пальцами. Вытер её рукавом и поцеловал со всей возможной нежностью.