I Love You

– Я люблю тебя. Говорил же, что люблю. Жан зарылся лицом в светлые волосы Армина, поцеловал его в макушку и закрыл глаза, удовлетворенно выдыхая. Пасмурные дни на Парадизе – редкость, и поэтому они так ценны, особенно летом, в пору удушающей жары и палящего солнца. Только вот влажный воздух уже запах грозой, а серые и тяжелые тучи заволокли небо, обещая скорый ливень, но ни Жана, ни Армина это не смущало. Им и так повезло, что у них обоих появился свободный день. Им повезло, что они могут провести его вместе.  Им повезло, что они есть друг у друга. Каким-то непостижимым образом судьба не разлучала их даже сейчас, даже спустя столько времени. Жан остановил себя – он запрещал своим мыслям отправляться по этой скользкой дорожке. Потому что и в воспоминаниях о прошлом, и в его предположениях о будущем крылся один лишь мрак. Страдания, боль, кровь, страх – все это просто слова, даже близко не подобравшиеся к описанию того, что представало в его сознании, стоило Жану опустить веки и хоть немного отпустить поводья мощного самоконтроля, на котором он вывозил все происходящее. Слишком уж много раз он спускался по этой дорожке в пучину гнева и отчаяния. Давно остались позади те ночи, когда подушка пропитывалась беззвучными слезами, катящимися из его глаз против воли. Прошли и те дни, когда Жан лежал без сна и застывшим взглядом сверлил стену, представляя лица всех тех, кого потерял он и кого потеряли его друзья, чтобы всегда помнить об их жертве. Закончились приступы неконтролируемой ярости, из-за которых он часами изнурял себя тренировками, вымещая злость на правителей и политиков, этих кровожадных акул, без зазрения совести решавших, кому жить и кому умирать. Временами от подобных мыслей ему начинало казаться, что внутри у него что-то разрывается, словно сердце пробили насквозь, и, ощупав грудную клетку, он с недоумением смотрел на свою ладонь, будто ожидая увидеть на ней кровавые следы. Поэтому Жан больше не думал о таких вещах, когда закрывал глаза. Бесконечная агония, суровая несправедливость, предсмертные хрипы и крики, сожаления и раскаяние, отмщение и расплата – ему не хватит ни сил, ни красноречия, чтобы описать хотя бы часть той жестокой мясорубки, в которую превратилась их жизнь. Каленым железом он навечно прижег все свои душевные раны, потому что нужно идти дальше, нужно бороться. Потому что нужно было чем-то пожертвовать, чтобы что-то изменить. Но, несмотря ни на что, Жан чувствовал любовь в своем сердце, пробивающуюся сквозь зарубцевавшиеся шрамы, словно распускающиеся вопреки всем ветрам полевые цветы. Каждый раз, когда ему приходилось выискивать взором Армина в толпе, он на мгновение замирал, пытаясь подавить удушающую тревогу, и лишь встретившись глазами с его, такими родными, Жан мог спокойно выдохнуть. Когда по долгу службы им приходилось разделяться и, выполняя приказы, отправляться на разные объекты, Жан упоенно писал письма на сероватой бумаге и посылал их Армину вместе с небольшой связкой луговых ирисов, если удавалось находить их поблизости, а он засушивал их среди страниц своих увесистых книг в потертых обложках и бережно хранил. Однажды Жан увидел отрывок одного из своих писем в записной книжке Армина, которую тот всегда носил с собой – в нем он написал, что будет любить его, пока не иссохнет трава вокруг его надгробия. При воспоминании об этих строках он хмурил брови и мысленно корил себя за излишнюю драматичность. Так сказалась тоска по Армину и последствия их разговора перед его отъездом на другую базу вскорости после возвращения Шиганшины. – Мне не стоило принимать твои чувства, Жан. То есть, раньше все было хорошо, но сейчас все… изменилось. И теперь это кажется чем-то неправильным, – он поднял полные слез глаза на него, и Жан ощутил, как в его душе разверзлась темная пропасть. – Несправедливо удерживать тебя рядом со мной, ведь ты… – И что же между нами изменилось? – Жан перебил его, сжимая похолодевшие ладони в кулаки. – Мое отношение к тебе ни капли не поменялось, я в этом уверен, – продолжил он, и под его пристальным взглядом Армин заметно притих. “И я искренне рад, что ты вернулся ко мне. Ты даже не представляешь, как сильно”, – пронеслось у Жана в голове, но он догадывался, что озвучивать эту мысль не стоит. Прекрасно видел, что надломленный грузом свалившейся на него ответственности Армин стал сам не свой. Правда, сдаваться и бросать его на растерзание его же собственным страхам Жан тоже не планировал. – Ты действительно жалеешь? – гулко сглотнув, спросил он, на что Армин, к великому его облегчению, помотал головой. – Я люблю тебя, Жан. Но я не могу перестать думать о том, что с тобой будет, когда я умру. От его слов Жан вздрогнул, растеряв способность говорить на несколько секунд.  – Ты же понимаешь, что и я могу умереть в любой момент задолго до того, как?.. – Не говори так, – Армин побелел, нервно обхватив свои плечи руками. – Мне точно так же больно, когда ты говоришь подобное о себе, – упрямо продолжал Жан. – Ведь и я тебя люблю. И если уж мне суждено увидеть будущее, я хочу, чтобы ты был в нем со мной. Тогда Армин, украдкой утерев рукавом глаза, вновь посмотрел на него.  Погребенный под тяжким чувством вины, он был твердо убежден в том, что его любимый человек не захочет теперь иметь с ним ничего общего, но ультимативный в своей простоте ответ Жана вернул в его угасший было взгляд толику жизни. В тот вечер он впервые за долгое время прикоснулся к Жану – несмело, стесненно положил ему ладонь на плечо, не смея посмотреть на него, словно боялся заразить или замарать. Жан же молча сгреб Армина в объятия и прижал к своей груди, позволяя тому дать волю слезам и давая своим жестом понять, что ни за что на свете не оставит его одного. “Я люблю тебя” стало красной нитью, накрепко сшивающей их судьбы в кошмарном хаосе реальности. Три слова, звучащие тихим шепотом в коридорах после стратегических собраний, брошенные в пылу битвы, если им выдавалась возможность встретиться, произнесенные с нежностью в редкие минуты уединения. Удивительное чувство, и разделять его с Армином – поистине благословение. В свободную минуту мысли Жана всегда возвращались к нему. Он представлял Армина таким, каким он мог бы быть в другой жизни. Где не было войны, где ему не приходилось бы убивать, думать об уничтожении целых городов и стран, планировать военные операции, где его взгляд не был бы замутнен бесконечной печалью и скорбью, где его тело не покрывали бы многочисленные ушибы и ссадины, а на ладонях не было бы мозолей от оружия, где ему не приходилось бы бросать все силы на то, чтобы стать жестким, дабы скрыть свою мягкость, и от этого образа у Жана болезненно сжалось что-то в груди. Он любит Армина любым, но отдал бы многое, чтобы увидеть его таким. А как бы сам Жан выглядел в таком мире? Чем бы он занимался, если б не расплачивался своей жизнью за преступления давних предков, если б все его мысли не были б посвящены смертям товарищей и врагов и безысходности их нынешнего положения? Ответов на эти вопросы Жан не знал, да и был не настолько наивен, чтобы позволить себе грезить о мирной жизни, а потому и не погружался в подобные раздумья слишком уж глубоко, предпочитая им то хрупкое счастье, к которому ему повезло прикоснуться. Сегодняшний день был как раз из тех, что Жан тщательно запечатывал в памяти – вместе они запрягли лошадей, выбрались за пределы базы и после получаса езды они уже сидели под раскидистым деревом и в комфортной тишине наблюдали за сгущающимися тучами, вбирая свежий воздух полной грудью. Вершины холмов неподалеку окутались влажной дымкой, лошади мирно помахивали хвостами, листва шелестела на ветру, а Жан держал теплую ладонь Армина в своей, про себя благодаря высшие силы за столь безмятежное мгновение. Когда Армин со слегка виноватым видом протянул ему запечатанный конверт, он недоуменно посмотрел на него, но молчания прерывать не стал, дожидаясь, пока тот заговорит. – Я люблю тебя. И буду любить, даже когда… – Армин замялся, не решаясь произнести слова, которые, он знал, ранили бы Жана. Его рука едва заметно дрожала, но взгляда он не отводил и через пару секунд, собравшись с силами, продолжил. – Когда меня не станет. Обещай, что прочтешь это. – Не буду обещать, – мягко, но решительно ответил Жан, также не отрывая взгляда. Их спор про разницу между “когда” и “если” тянулся уже так давно, что заводить его заново не имело смысла. Они оба знали аргументы друг друга наизусть. Конверт же с письмом он без лишних слов принял и сложил в свой нагрудный карман. – И я люблю тебя. Говорил же, что люблю. Армин вновь устроил свою голову у него на плече и тихо выдохнул, когда Жан поцеловал его в макушку. Надвигался дождь, а у него где-то между ребер отчетливо раздавалась боль.