Чуть больше обычного или простые мысли

аст смеется. потрескавшиеся от холода губы растягиваются в улыбке, натягиваясь и лопаясь с болью, а она раз за разом проводит по ним языком и стирает влагу рукой. её голос громкий, обвинительный, твердый. это видят люди, с которыми она говорит. ангел видит другое. у аст напряжены плечи, все тело, она нервно дергает головой, пытаясь снова и снова щелкнуть шейными позвонками, а кольцо мечется между пальцев. она, словно дикий зверь, старается стать больше, выше, загораживает его спиной и мечется взглядом, готовая уловить малейший намек, что ангелу — хоть как-то, хоть мнимо, хоть только по её ощущению — пытаются навредить. коснуться его, взять то, что принадлежит ей. ангел видит обиду, жгучую и едкую, которая копилась годами. ангел видит страх. будь у аст пистолет, она бы выстрелила в каждого из них, думает он, а эти отголоски её прошлого и не понимают всей опасности. – аст, – он кладет руки на её напряженные плечи. – не трать время на что-то столь, – глаза обводят людей, пока он говорит то, что ей хотелось бы, что ей надо услышать. он хорошо её знает, – жалкое. – ну как же, ангел, – её тело расслабляется и она прижимается к нему спиной, делая маленький шаг в его объятья. оказываясь в его защите. – мне нужно удовлетворить глупую детскую обиду к тем, кто, черт возьми, убивал меня на протяжении восьми лет! даже не зная, какими они были говнюками, – она сплюнула и обвела всех прожигающим насквозь взглядом, полным разъедающей плоть кислоты. – ублюдки. я говнюк, но это ваша вина. никто им ничего не отвечает, как и не говорит что-то вслед, когда они уходят. ангел видит, как мечется её сознание, её душа, пытаясь оценить то, что она давно хотела сделать, осознать, что она чувствует. он думает, аст всегда говорит, что не думает, что если делает это, то неизменно приходит к одиночеству, — приходила, поправляет он себя, — но он видит, как бесконечно работает её мозг, в попытке догнать что-то, ускользающее раньше, чем можно это почувствовать, и это всегда приносит ей разочарование. она считает, у неё не хватает навыков или сообразительности, чтобы сделать что-то. но ей просто не хватает внимания увидеть, как она меняет реальность вокруг себя, подминая под свои желания и идеалы. – спасибо, – говорит аст, когда они садятся на заснеженную скамейку и он протягивает ей сигарету из пачки, которая всегда с ним именно для неё. сам он курит совсем другое — крепкое, без кнопки. – за то, что... я наконец почувствовала себя защищенной. кто-то встал на защиту того ребенка со мной. он выдает первый дым и мягко, грустно улыбается. – пожалуйста, – и, хотя тот ребенок, та прежняя она, ещё с чем-то человеческим внутри, мертва несколько лет, он знает, как ей это важно. он знает, как она оставалась одна, беззащитная, против всех своих страхов, и нашла в себе силы бороться только когда стало поздно. горечь поднимается к горлу. ему правда жаль, что он сам опоздал. – ты молодец, – но он может хотя бы давать ей то, чего она желает, оставаясь на её стороне, как она отдала себя его. они знакомы уже семь лет, несколько месяцев из которых он её ненавидел. хотя тогда она не могла сделать ничего из того, что с легкостью получается сейчас, не была воплощением собственного понятия свободы. для этого понадобилось больше года, наверное, два или один с половиной, психотерапии и таблеток, а так же два раза в психушке. чтобы просто уйти из своего дома, тихо и плавно, как никто не мог ожидать, словно растворившийся в воздухе сигаретный дым. он не знает, что она сделала, чтобы родители не искали её. в отличие от её братьев, её семья, казалось, была хороша, она сама была любима. но аст выбрала их — нескладное подобие семьи, которую собрала сама. он всю жизнь, которую она ему подарила, пытался её понять. только в голове снова и снова звучали её слова, заставляющие болеть сердце. – мой диагноз делает меня одиноким, ангел. даже те, кто имеют точно такой же, кто, как и я, видит мир иначе, воспринимает его не как все эти люди, – тогда она застыла, пару раз нервно дернувшись. – их "иначе" отличается от моего. шизотипическое это как приговор одиночества. хотя она всеми силами пыталась объяснить. хотя он всеми силами пытался все осознать, никто не понимал её. никто, никогда, даже живущий в её голове, не сможет этого сделать. все, что оставалось, это слушать и слушать, спрашивать, как это делала она. она. он помнил, как она протягивала свою душу на раскрытых ладонях почти каждому, кто был хоть немного добр, пока не случилось то, что должно было случиться. даже если это было в порыве чувств, тот человек, кому она отдала себя чуть меньше, чем ему, сказал, что его не ценили, как человека. только аст ценила намного выше, забыли все, и это было очень важно. он был там, когда она умоляла, с дрожащим голосом и телефоном в руках, свою сестру защитить себя. так, словно от этого зависела её жизнь. словно просила сделать что-то в первый и последний раз. а сестра не защитила её так, как надо было — именно её, не общую тему. тогда правда кто-то умер. он был согласен с её словами. он видел, как тот ребенок, которым она была все время, пока не могла выбраться из школы, из своего дома, упал замертво и от него осталась только бледная тень травм, которые она до сих пор пыталась проработать. в ту ночь, так и не подав документы хоть в один колледж, она ушла, чувствуя, что это совсем не её дом и не её семья. но ей было к кому пойти. у неё была воля, чтобы работать, радуясь успехам, перебирая все места одно за другим, пытаясь найти себя. и когда её возраст стал достаточным, она устроилась в маленькую библиотеку среди перекрестков города, куда почти не заходили люди. он был рад, что она нашла свое место. хотя все знали, что она хотела большего. могла большее. что это было тем, что в конечном итоге оказалось бы временно, пока она бы не создала что-то, полностью принадлежащее ей одной. одной... иногда он видел, как она лежала всю ночь, среди музыки или тишины, погружаясь в себя. тогда всегда горел телефон, чтобы не уснуть, а иногда она писала что-то. ей не нужны были люди. она все больше погружалась в это сломленное подобие грубой семьи, заполняя свою жизнь скромным набором "богов", а с каждым днем все очевиднее становилось, что и внутри она вечно уходит. чтобы догнать идею, вокруг которой можно было развернуть себя, чтобы возжелать её идеала и совершенства и утонуть в безумии. такими были её слова. на самом деле, пугающие. она умела пугать. и все же, он видел, как все было просто. как проста она иногда была. аст лишь хотела быть уверенной и в хороших чувствах, но эйфория, ей казалось, может оказаться настоящей только в совокупности с безумием или болью. вероятно, это тоже были отголоски её прошлого — где неясная боль в груди, иногда слишком сильная, чтобы терпеть, оборачивалась ломкой по этому чувству на следующее утро, даже когда она знала, как плохо это было. – о чем задумался? – она повернулась к нему, неловко туша окурок о скамью. он посмотрел на свою сигарету, где было больше пепла, чем всего остального, и кинул её в снег, прижав ногой. – да так, – он всегда думал о ней, о той, кто изменила его жизнь. просто в последнее время чуть чаще.