Að eilífu?

      Гера не была уверена, стало ли это правильным решением, однако, будучи маленькой, она сожгла все свои яркие детские вещи и заменила их на длинные футболки старшего брата. Первое время они висели на ее столь крошечном по сравнению с ними тельце, но по мере того, как быстро девочка выросла, его одежда перестала казаться настолько велика. Девушка всегда нежно и тепло вспоминала своего брата. Он был необычайно талантлив, замечательно владел игрой на электрогитаре, всегда заботился о ней, пока родителей не было рядом, и никогда не чуждался труда. Для отца с матерью потеря сына стала ужаснейшим ударом, но Гера считает, что в день его смерти внутри нее что-то навсегда и безвозвратно погибло. Когда его высокая фигуры упала аккурат под огромные тракторные лезвия, она почувствовала, как ее острые коленки задрожали, но она неслась к нему, будто умолишенная, в надежде, что сумеет помочь. А сидя на переднем сидении их старого автомобиля, наблюдая, как руки отца с выступившими на них венами едва удерживали руль ровно, девочка оборачивается на маму, которая плачет над братом с замотанной в окровавленную простыню головой, и молча поворачивается назад. Она все поняла. После смерти брата Гера вызвалась отвечать за порядок в его спальной комнате самостоятельно и следила за тем, чтобы все вещи остались на своих прежних местах, нетронутые никем из семьи. Там, куда он их разместил. Когда ей было особенно нехорошо, она захаживавала сюда, садилась на пол перед его кроватью и плакала. Дроплауг однажды проходила мимо по коридору и попыталась поговорить с дочерью, но Гера прогнала мать, грубо закрыв дверь прямо перед ее лицом. В тот момент она ни о чем не думала. Только перед сном девушка представляла постаревшее, опечаленное лицо своей бедной матери. Она наверняка тоже очень устала. По ночам, поздно ложась спать, Геру непозволительно мучило чувство вины. Она засыпала с этим омерзительным ощущением боли под сердцем и также с ним просыпалась. Казалось, будто ничто не могло облегчить ей участь, за что бы Гера не взялась. Она и не считала свою жизнь чем-то большим жалкого существования. Чаще всего она упивалась и мечтала вытворить что-нибудь такое, из-за чего она в конце концов погибнет. Как в тот раз, когда приятель папы притащил ее — пьяную в усмерть, и вверил едва осознающую происходящее вокруг себя сонному Клаусу в руки. Позже ей было стыдно и тошно за себя, но на просьбы объясниться, Гера всего навсего пожимала тонкими плечами, будто ничего не случилось. В прочем, в состоянии беспамятства ей становилась на долю мгновения легче.       Когда Кнутур навещал Геру пару раз в неделю, в ее комнате не переставала играть жестокая музыка. Должно быть, в силу своей простоты Кнутур не смел сказать, что она ему совсем не по душе. Металл напоминал ему дьявольские вопли, он откровенно не понимал его, но улыбался, глядя, как Гера наслаждается. На самом деле металлистка не считала парня другом и не слишком старалась подпускать его к себе ближе. Даже когда он взял в привычку ложиться к ней в койку временами, даже когда он решился сделать ей предложение, она не стесняясь выставила молодого человека за порог, словно он был какой-то грязной собакой. Гере было плевать, какую славу ей начнут после этого порочить. Словно было что-то невероятное в том, с кем она разделила несколько раз свою кровать. Она не чувствовала ничего, когда он уходил, не чувствовала ничего и тогда, когда они сидели друг против друга, кроме удивления, что она еще может быть хоть кому-то по-настоящему интересна. Кнутур действительно любил ее уже очень-очень долго и, стоило ей заявиться к нему домой, холодной и голодной, он обнял ее настолько ласково и осторожно, будто боялся, что напугает. Молодой человек надеялся, что жизнь под одной крышей послужит для них толчком, они сойдутся и в будущем поженятся, только Гера — что очень прискорбно — этого не сумела. И стать женой для нее было равносильно лишиться последнего.       «– Кнутур, я уезжаю.       — Уезжаешь?       — Да. Навсегда».       Когда она вернулась обратно к родителям и увидела теперь опустевшую комнату старшего брата без постеров, без гитары и вещей в комоде, она поняла, что ее до сих пор не отпустило. Мать с отцом больше не скорбили, а это значило, что она осталась одна. Гера всегда была одна.       — Дочка, почему ты не уедешь? — обращается к ней Клаус, едва касаясь ее плеча в теплом свитере. Она выглядит удрученной, невовлеченно глядя в пол и блуждая глазами по узорам на ковре, и сжимает плоток, — Мы желаем тебе только лучшего, Гера, пойми. Когда Дроплауг появляется перед ней с тремя кружками на подносе и садится рядом с мужем, девушка вздыхает. Наверное, самое время.       — Я подумываю над тем, чтобы собрать вещи.