Из-под земли

      И если бы Тобирама Сенджу не видел собственными глазами, как брат тащит за собой мёртвое тело Учиха Мадары к порогу Конохи, то решил бы, что тронулся умом. Или если бы не препарировал это тело на холодном столе в лаборатории, что ещё весомей: можно приворяться мёртвым, вспахивая собой след на земле, но не под скальпелем. А Мадара лежал на столе удивительно тихо и недвижимо, когда лезвие рисовало алые ровные линии. Как мёртвый. Бледный, с синюшными трупными пятнами на спине. С поразительной для его привычного буйства безмятежностью на будто бы довольном лице. Словно и по ту сторону чужой интерес грел его эго.       — Долго ты ещё планируешь его здесь держать? — в Хашираме жизнь тоже замерла в тот миг, когда остановилось пронзённое насквозь сердце. В глазах стыла скорбь, когда он спускался в подвал и в скудном освещении глядел на белое тело.       — Сколько надо, — с холодом отвечал Тобирама, забываясь, что кости и обтянутая кожей плоть лишь для него были набором систем, тканей и клеток. Хаширама смотрел туда же, но видел другое.       — Завтра, — мягкий голос приобретал непривычную жёсткость. Это не просьба, а приказ. — Похороним его завтра.       Всю жизнь Сенджу убивали Учиха и никогда не заглядывали глубже. Никого не волновал вопрос, почему шаринган пробуждается от боли, никого не интересовало, сколько секретов хранит человеческий волос или обычная слюна, не говоря уж о крови. А Мадара Учиха был тем ещё кладезем такого множества секретов, что похоронить его второпях всё равно, что сунуть палку в колесо прогресса. И всё же Тобирама мечтал зарыть его поглубже, закрыть за массивными пластами земли так, чтобы он никогда в жизни не смог бы сквозь них пробраться. И, может, тогда получится спать спокойно.       Лампочка в подземелье моргнула, на секунду погрузив комнату во мрак. Тобирама не сводил с тела взгляд. С проклятого белоснежного тела, на чьей груди алым цветением распустилась рана. Было уже поздно, глубоко за полночь. Сняв с себя клеёнчатый фартук, он устало отбросил его в сторону и принялся намывать руки. Эта ночь будет третьей, в которой они вновь увидятся. Раньше Тобирама сомневался, что молния бьёт в одно место дважды, но теперь уверовал, что ударит трижды, если ей будет надо.       Лампочка вновь зашлась чередой миганий, от чего Тобирама резко обернулся, почуяв спиной опасность. Давно отработанный инстинкт никогда не давал сбоев, но в этот раз сзади всё было тихо. Свет выровнялся. На столе мирно лежал покойник.       Тобирама видел собственными глазами, как это тело Хаширама перекладывает в гроб. Руки и ноги, скованные смертью, почти не двигались, лишь слегка покачивались. Так нелепо, словно вырезанные из ясеня деревяшки. Пятна на спине чернели, справа под пупком зелено — с первыми признаками гниения тело уложили в колыбель и забили крышку. Глубоко в лесах, подальше от чужих глаз, была вырыта глубокая яма, над которой свисали кроны деревьев. На раскидистых ветвях сидели птицы и пели не похожие на траур песни. Тобирама думал, что похороны подарят ему хоть кроху облегчения. Он видел собственными глазами, как преисподний ужас запирают в глубину земли, но внутри дребезжало волнение. Может, в могиле ему будет сложнее докричаться?       Кошмары изводили Тобираму несколько ночей подряд. В них не было лиц и резких действий, не было погонь и монстров. Во снах он был один: то поздно на улице, то в глубокой ночи в резиденции, то где бы то ещё ни было. Главное правило — тьмы и тишины вокруг должно быть с лихвой. Где-то что-то гремело, он вставал из-за стола и шёл в мрачный коридор, где было пусто. Он обходил его вдоль и поперёк и, ничего не найдя, шёл обратно в кабинет. Из-за приоткрытой двери лился свет. Тобирама тянулся к дверной ручке и вдруг замирал: в сплошной тишине слышался звук отбивающих по столешнице дробь пальцев. Он не видел в щели больше ничего, кроме бесполезного куска стены, но знал, что в кабинете кто-то есть. Кто-то сидел за его столом и ждал его. И, опустив вниз взгляд, Тобирама увидел земляные следы босых ступней.       Это было глупо. Тобираму не пугали ни чёрные кошки, ни просыпанная соль, но за всю прошедшую неделю не было ни одной ночи, посреди которой он не проснулся бы с трепещущим сердцем. Лёжа в постели, он сражался с утомлением и сонливостью, но веки наливались свинцом и тяжелели. По глазам вдруг ударил яркий свет.       — Надо потерпеть, — предупредил знакомый голос в стороне, а затем прогремел металл: он рылся в инструментах. — К свету привыкаешь быстрее, чем к скальпелю.       С трудом открывая веки под режущим глаза светом, Тобираме вдруг стало гораздо легче, когда на него отбросили тень. Он видел лишь размытое пятно всклоченных волос, чёрных, как непроглядная ночь. Мадара опёрся руками о край стола, нависнув над ним, и о чём-то задумался. Спиной Тобирама ощутил железный холод: стол из его лаборатории ни с чем не спутаешь, как и мигающую лампу на потолке.       — Это какая-то техника? — вопрос вышел тихим и еле внятным, словно до этого кто-то хорошо огрел по затылку. Зрение становилось чётче, черты лица Мадары более узнаваемыми. Учиха обронил расчётливый и несколько отстранённый взгляд вниз, будто бы лишь часть его мыслей принадлежала Тобираме. Мадара долго молчал, после чего покосился на заваленные свитками и лабораторной посудой столы:       — А твои пробирки тебе на этот счёт ничего не сказали? — отпрянув от стола, он стал натягивать чёрные перчатки. Пользуясь случаем, Тобирама сделал попытку пошевелиться, но онемевшее тело отказывалось ему подчиняться. — Ты и здесь ищешь меня, это даже забавно, — острый угол рта Мадары на мгновение дёрнулся в ухмылке. — Ищешь, чтобы обвинить в плохом сне, аппетите, паранойе. Сказать, что я донимаю тебя с помощью несуществующих техник, лишь бы потрепать твои нервы, тогда как все эти сновидения — не больше, чем твоя больная фантазия, Сенджу, — Мадара положил ладонь на живот, и по его прикосновению Тобирама понял, что он совершенно гол. Впрочем, как и любое тело, оказавшееся на этом столе. — И твой страх передо мной.       — Я не боюсь тебя, — Тобирама вновь сделал попытку пошевелиться, не сработало. Мадара сдвинул ладонь чуть выше, скользя к груди.       — Повтори, — улыбнулся он, остановившись над сердцем.       Тобирама сомкнул губы. Казалось, в тишине, где гудит только электричество, его сердце бьётся слишком громко. И слишком быстро. Мадара улыбнулся, вслушавшись в эту мелодию, взгляд сверкнул кровожадностью.       — Иди к чёрту, — злобно прогудел Тобирама.       Мадара убрал руку и взял лежащий рядом скальпель. Угрожающий блеск лезвия сжимал желудок в узел. Тобирама прекрасно чувствовал прикосновение, стало быть, и боль будет столь же ощутима. Во рту тут же пересохло.       — Знаешь, в чём твоя проблема, Сенджу? — Мадара придирчиво всмотрелся на притупленный скальпель. — У тебя было слишком много свободного времени, чтобы совать нос, куда не просят. Слишком много времени, чтобы трепаться своим длинным языком по делу и без. Неужели больше нечем заняться? — чёрные зрачки с взыскательным интересом остановились на Тобираме, ожидая ответ, а затем так же плавно, как ладонь, соскользнули вниз, застыв где-то в области паха. — Пробовал воспользоваться им для чего-то, кроме как помочиться? Нет? Попробуй, тебе понравится.       — Пошёл к чёрту! — сдавленно прорычал Тобирама, чем вызвал только искренний утробный смех.       — Какие-то проблемы, Сенджу? Хочешь об этом поговорить? Может, здесь прячутся все твои комплексы, Тобирама? — Мадара прихлопнул член холодной рукоятью скальпеля и вновь растянул губы в оскале. — Так давай его отрежем и сделаем из тебя нормального человека?       — Делай, что хочешь, это сон, — Тобирама смежил веки и постарался успокоиться. В чертах Мадары исчезал Мадара и появлялось исчадие ада. Тот же нос, те же губы, но их улыбка нечеловеческая, демоническая. Те же глаза, но с незнакомым взглядом.       — Правда? — бледные губы расползлись в ухмылке. — Точно в этом уверен?       Тобирама открыл глаза и вдруг ощутил липкий ужас. Вокруг слишком темно, свет от лампы слишком тусклый. Над ним нечто, так сильно похожее на Мадару, но внушающее такую дурноту, которой Учиха ни разу в жизни не вызывал, хотя старался. От паралича и беспомощности сердце то замирало, то пускалось в дрожь, особенно, когда скальпель приближался к телу. И вдруг всё внутри встряхнуло сомнение. Точно ли это сон? Точно ли всё уйдёт с восходом солнца?       — Давай проверим, — Мадара приставил скальпель к животу и ощутимо нажал. Тупое лезвие рвало то, что не могло разрезать. От острой пронзающей боли Тобирама сжал челюсти, лишь бы не проронить унизительный стон. — Как-то слишком больно для сна, не находишь?       Тобирама проснулся и судорожно схватил ртом воздух. Его пальцы коснулись живота и судорожно нащупали ткань ночного кимоно. Тяжёлое дыхание всё никак не восстанавливалось, сердце испуганно трепыхалось. Он сел и потёр лицо руками. Это всего лишь сон. Всего лишь сон…       — А если нет? — спросил Мадара где-то поблизости. — Вдруг в этот раз твоя паранойя права?       Тобирама отнял руки от лица и посмотрел вперёд, вдруг обнаружив то, что прошло незамеченным в судорожном пробуждении. Он был на плато, у подножия которого пылала объятая огнём Коноха. Огонь накалял пространство, плавил землю, воздух и даже небо — всё погибало в неистовой стихии, она не оставила в живых никого. Окружённый оранжевым заревом на самом краю обрыва стоял Мадара. К небу взлетали искры, внизу трещали дома.       — Кого ты похоронил, Тобирама? — с издёвкой улыбнулся Мадара и придушенно засмеялся. — Этот человек точно был на меня похож? Ты можешь за это поручиться?       — Заткнись…       — У него было похожее лицо и примерно такие же волосы, но был ли это я?       — Закрой свой рот!       Резко поднявшись, Тобирама бросился к Мадаре, но тот даже не шевельнулся, чтобы отойти в сторону. Он смеялся, почти хохотал, а его горящие глаза хлыстали Тобираму и звали: «Ну же! Быстрее!». И этому кошмару не придумать лучшего конца, чем сжечь в собственной жаровне. Мадара протянул свои руки, словно распахнув их в объятиях, — и этот жест Тобирама разглядел, лишь когда врезался в него, и они полетели с пропасти вниз. Туда, где горело всепожирающее пламя. Туда, где глаза Мадары зажглись так, что по телу пробежали мурашки.       И вдруг Тобирама вновь проснулся.       Со временем сны оставили его, но не липкое, засевшее где-то глубоко внутри чувство, нет-нет, да и возвращавшее его в место, о котором знали только он, Хаширама и одно тело. В часе от Конохи пласты земли и завалы камней давили деревянный гроб. Всё, что угодно, лишь бы схороненный покойник не увидел больше света.       — Странно видеть тебя здесь, — Хаширама подошёл получасом позже.       — Да, — коротко согласился Тобирама, пытаясь собрать рассеянный взгляд.       Хаширама поравнялся и тяжело вздохнул. Одно поверженное и заваленное тело под землёй, другое, такое же поверженное и раздавленное — над. Сомнительная победа без триумфа и лавр. Победа, по значению равная поражению.       — У меня есть сомнения, — не столь решительно, как хотелось бы, Тобирама поделился мыслями, что обглодали его до костей. Хаширама выжидающе молчал. — Надо ещё раз посмотреть на него...       Терпение Хаширамы накалялось, Тобирама знал, на что идёт, произнеся это вслух. И всё же долгое время Хаширама молчал, а взгляд его всё больше пропадал. Руки ещё помнили тяжесть укутанного в простынь друга. Тяжесть давно минувших встреч у реки и расколовшейся надвое мечты. Тяжесть камня, брошенного через реку, но утонувшего на половине пути. Тяжесть проходящего меж рёбер клинка.       — Это был он, — Хаширама потёр выстреливший болью висок.       — Я лишь хочу…       — Тобирама, — рука брата увесисто легла на плечо. — Хотя бы после смерти, оставь его. И не добивай меня.       Скорбь в глазах Хаширамы тогда его остановила. Не позволила смыть каменную насыпь и оголить земляное нутро, в котором, как в утробе матери, лежал пустой гроб.