Не думай об этом

Чхон Мён не то, что бы бросает дерзкого сопляка на кровать, но да. Другой он огрызается, у него мятежный взгляд и тело, готовое к бою в любой момент. Чхон Мён нависает над ним, прижимая чужие бёдра силой, наваливаясь своим весом, кладя руку на чужую грудь, придавливая обратно к жёсткому матрасу, когда сопляк пытается встать. — Не двигайся, — приказывает он, и у сопляка тот самый взгляд юношеской непокорности. Настоящая юность, которая бывает только у молодых, а не стариков, застрявших с молодыми лицами, или, в его случае, с чужими телами; Чхон Мён осматривает сопляка в белой и мятой форме второго поколения, с лицом, на котором ещё есть округлость щёк и не столь запавшие глаза. Чхон Мён предполагает, что этому сопляку едва ли есть двадцать лет. Молод, так безумно молод, что он даже не помнит этого возраста, за пятнадцать лет до того, как он получил титул Святого, за три года до того, как он смог впервые самостоятельно покинуть секту, чтобы увидеть мир, без присмотра сахёнга; далёкое-далёкое время, которое стёрлось из его памяти. — Если, — и сопляк выделяет это слово, как оскорбление, — ты будущий я, то почему у тебя другое лицо? — значит, он был прав; сопляк младше его нынешнего тела, которому двадцать один (если бы его дети не считали за него, он бы не знал, сколько проходит времени; ох, ему скоро девяносто, верно?) — А что, — переводит тему он, усмехаясь, очерчивая пальцем свой подбородок, — оно тебе нравится меньше? — он знает, что нынешний он красивый, и что у него всегда была странная тяга к красивым лицам (в самом начале он терпел присутствие Тан Бо только исключительно из-за его лица, глупого, но симпатичного). Сопляк под ним слегка стушевался, его уши окрасились красным, и он отвёл глаза — довольно обольстительно. (Неудивительно, что тому ублюдку это нравилось). Не думай. — В любом случае, у меня мало времени. Один тупой сопляк заставил меня взять его талисман на себя — и я утрою его тренировки, когда вернусь — поэтому, выбирай, — он заставляет сопляка посмотреть на себя, поворачивая его голову к себе; такой незапятнанный, такой непомнящий; Чхон Мён хотел бы быть им; — или я трахаю тебя или ты трахаешь меня. Другого не дано. Есть какое-то забавное наслаждение наблюдать, как румянец захватывает чужое лицо; более красивое, чем он помнил, если честно. Разве не тот ублюдок говорил ему о том, что он уродлив? — Но-что… это… если я это ты то-что? — сопляк теряется, и Чхон Мён мог бы посочувствовать ему, но у него есть обязанности, война и дети на этой войне без него; даже если он в прошлом, он не хочет терять время. Расписание Чхон Мун-сахёнга выжжено в его разуме, как и всё, что он помнит о нём, боясь забыть любую мелочь, а, значит, у него есть не больше часа до того, как тот вернётся с обеда, и, естественно, никакого постороннего человека в Хуашань, в постели его саджэ, быть не должно. Поэтому он раздевается, скидывая пояс с верхней одеждой так, будто они его лично уязвили; отчасти это так, у него есть дела поважнее, отчасти потому что в этом теле он не занимался ничем подобным, а последние… вся вторая жизнь была напряжённой. Руки сопляка ловят его, когда он скидывал внутренний слой с плеч, оголяя кожу, резко и нервно. — Ос-остановись на секунду! — даже заикается сопляк, смотрящий вниз и покрасневший ещё больше. Чхон Мён не будет спорить, что он довольно стремителен из-за отсутствия терпения, но и не помнит, чтобы он был таким робким в прошлом. Или был? Он не уверен; тогда, когда он сбежал из-под бдительного ока сахёнга в бордель впервые в жизни, с ним была женщина лет на восемь старше его. И ему было двадцать два, если он верно помнит. — Я не… если ты это я, то разве ты не знаешь, что я никогда ничем таким не занимался! Это неправда. Не смей, блять, думать об этом. — Верно… — говорит Чхон Мён, заставляя себя заземлиться; руки сопляка горячие и потные на его коже, воздух полон слив, пыли и такого чувства дома, что это может заставить его плакать, он практически слышит, как быстро бьётся сердце сопляка об рёбра, и видит, как тот не знает, куда себя деть, просто наблюдая за ним, за его реакций. Боги, он так молод. — Я помню, — лжёт Чхон Мён, вдыхая и выдыхая, стараясь, правда стараясь, замедлиться в том бесконечном темпе, в котором он не останавливался с тех пор, как умер, с тех пор, как воскрес; этот мальчишка не имеет отношения к его проблемам, нет; Чхон Мён чувствует себя способным улыбнуться, чуть менее остро и более нежно, — поэтому и спрашиваю: я тебя или ты меня? Ему без разницы; он был на обеих сторонах. Однако, младший он издаёт слегка задушенно-смущённый звук, и Чхон Мён начинает понимать, почему та женщина в борделе назвала его сокровищем. — Ты… — шепчет сопляк, опуская глаза куда-то вниз. — Я не расслышал, — просит он, смеясь над другим; ожидая увидеть клыки. Чхон Мён не разочарован, когда сопляк сам срывает с него одежду, которую до того удерживал, грубо и нагло; то, что он помнит и знает намного лучше. — Ты старше, значит, должен знать, что делаешь, поэтому ты трахнешь меня, — бахвально выдаёт он, не отводя идентичных розовых глаз, даже если губы упрямо поджимаются, а сам он весь напрягается, как тетива лука. Что же, в одном сопляк прав, Чхон Мён знает, что делает. Он вновь заставляет его лечь, справляясь с завязками своих штанов быстро, а с чужой одеждой ещё быстрее, но чуть запнувшись, слишком привыкнув к одеждам старейшины, чем второго поколения, когда чувствует себя так, будто разворачивает подарок; он не думает, что помнит своё тело таким, податливым и молодым, с меньшим количеством шрамов и столь чувствительным к прикосновениям; он ловит себя на мысли, что хотел бы больше времени провести здесь, чем ему стоит, делая это правильнее, намного-намного медленнее, пока бы сопляк не начал его умолять, и… — Не убегай от меня, — говорит Чхон Мён, когда сопляк хочет отползти от него, испуганно сдвинув ноги, оставшись полностью обнажённым; ему вновь приходится напоминать себе быть медленнее. Он касается чужих колен, придвигаясь ближе, не спеша, не давя, смотря в лицо сопляка, который вновь смотрит куда угодно, но не на него (ты знаешь почему он такой; ты помнишь, даже если он нет). — Я не буду этого делать, если ты не хочешь, но тогда ты должен трахнуть меня. Я серьёзно, у меня не так много времени. — Куда ты можешь опаздывать?.. — спрашивает его сопляк, угрюмо и недовольно; ему ни к чему пока что знать о войне. Если бы это было волей Чхон Мёна, то и его бы дети никогда не узнали о ней. — Просто прими, что это важно, — уклоняет он с опытом последних лет, — и меняемся местами. — Нет, я не!.. — сопляк отворачивает от него голову, раздвигая перед ним ноги. — Я, правда, не знаю, что делать… — признаётся он, и Чхон Мён тянется вперёд осторожно, не касаясь тела, кроме лица; осторожно, не так грубо, как до этого, поворачивая его к себе, касаясь губами чужой щеки, носа, губ. Это долгое мгновение, которое он растягивает, чтобы мягко надавить рукой на чужую челюсть, призывая открыться, всё ещё медленно просовывая язык, глотая тот странный звук удивления сопляка, углубляя поцелуй. Сопляк неловкий и нерешительный, но он знает себя, он всегда быстро учился, и через пару минут — им нечем дышать. Слюна соединяет их короткий миг, и ломается по середине; губы сопляка блестящие и покрасневшие, а розовые глаза слегка потемнели от увеличения зрачков — поистине искушающее зрелище. — Но я знаю, — отвечает он вновь то же самое, и падает вперёд. Он укладывает сопляка, заставляя лечь, вместо того, чтобы упираться на локти, прижимаясь своей грудью к его, не оставляя места: тело к телу, жар к жару, сердце к сердцу; так близко, что ему кажется, что они бьются в унисон; он не думает, что у него было такое ранее. Он сам берёт руки сопляка и заставляет их лечь на себя, на свои бока, давая им волю самостоятельно перебираться на его спину, отчётливо царапая его, когда им обоим вновь не хватает воздуха. Чхон Мён отстраняется, приподнимаясь на коленях, только чтобы уже осмелевшие руки потянули его за шею с силой обратно; его губы кусают, и ему приятно, что что-то остаётся неизменным. Не отвлекаясь, потакая сопляку, он обхватывает его член, такой твёрдый, как он и предполагал; сопляк дёргается в его руках и стонет, когда он ловит этот приятный звук, позволяя себе прочувствовать вибрацию языком в чужом рту. Не то, что бы он сам был лучше, став твёрдым так быстро, будто бы он настоящий юноша; вот они, особенности молодых тел. Он отодвигается от чужого рта, давая себе наконец шанс вдохнуть, и гладит член сопляка один раз, второй, когда тот издаёт нечто похожее на всхлип, и ему приходится сжать член у основания, выдыхая ему ближе к уху: — Рано, — и сопляк слегка дрожит в его руках, когда ему не дают кончить; Чхон Мён почти сожалеет об этом, но у него воистину нет времени. — Прости, — извиняется он, целуя его в висок, оставаясь там, собирая той же рукой предэякулят, распределяя его между пальцами, опуская руку с точностью, присущей годами, находя нужное кольцо мышц, — расслабься, — просит он, ничего не делая, — пожалуйста, так нам обоим будет проще, — напоминает он, пока сопляк учащённо дышит под ним, так красиво раскрепощаясь в его руках. Сопляк явно старается расслабить тело, делая его более вальяжным, более бескостным, но всё это теряется, когда Чхон Мён всё же просовывает один палец внутрь. — Это… — Не думай об этом, — быстро, отчаянно шепчет он; он знает; он знает на что это похоже, — не думай, не сейчас, — просит, молит он, — мне так жаль… Он не готов это обсуждать, даже с самим собой. Они никогда не будут готовы к этому. Сопляк всхлипывает, уже по совершенно другой причине; Чхон Мён знает, он помнит; и однажды сопляк вспомнит, однажды поймёт, однажды это не разобьёт его, но искорёжит какую-то часть его, которую Тан Бо собирал обратно в нём десятилетиями. — Мне жаль, — повторяет он, вставляя второй палец; так странно понимать, что ни своё, ни чужое возбуждение, так и не прошло. Сопляк шумно дышит, шмыгая носом, и Чхон Мён ловит губами неупавшую слезу, как будто её никогда не было, как будто здесь нечего засвидетельствовать, нечего обсуждать. — Просто сделай это, — произносит сопляк, закрывая глаза; быть может, он видит то, что его разум скрывал от него, или догадывается, что таилось там, так далеко, куда он предпочитал лишний раз не лезть. Чхон Мён только касается губами чужого лба, щёк, носа, подбородка, неторопливо и вдумчиво, осыпая поцелуями всё лицо, добавляя внутри него третий палец. — Я — не он, — говорит он столь очевидную вещь, но которую Тан Бо повторял ему так часто, что она осталась с ним на подкорке сознания. Сопляк издаёт смешок, это нехороший смех; он знает, он тоже ненавидит того ублюдка. Он вытаскивает пальцы из сопляка и плюёт на свою руку, чтобы использовать слюну вместо смазки. — Послушай меня, — и Чхон Мён получает взгляд, который он надеется никогда не увидеть ни у одного из своих детей, разбитый и болезненный, — скорее всего, ты вновь забудешь об этом, и обо мне, — он останавливает протесты, свободной рукой вновь касаясь открытой груди, над сердцем, — он получит по заслугам. Но не от нас. Есть что-то тёмное, что-то очень и очень знакомое в глазах сопляка, то, что осталось с ним через смерть и две жизни, которая смахивает на удовлетворение. — Хорошо, — соглашается сопляк, хрипло и устало, безвольно падая обратно, уставившись в потолок. Чхон Мён придвигается обратно, не столько нависая, сколько прислоняясь, обнимая, когда входит в него, всё также медленно, что необходимо делать, потому что слюна не самый лучший вариант смазки, а сопляк чертовски узкий (он начинает понимать тех немногих мужчин, кому давал быть на вершине, и которые не могли от него оторваться). Сопляк обхватывает его ногами, сцепляя лодыжки позади него, заставив его протолкнуться даже глубже, чем до этого, снова вцепляясь в его спину, буквально вкогтившись в него руками и ногами, и снова издавая стонущие звуки; его твёрдый член зажат между ними; несмотря на всё, молодое тело сложно усмирить — Чхон Мён, несмотря на выгодность, считает это минусом. Чхон Мён с силой прижимает таз сопляка к одному месту, борясь с его несправедливо сильной хваткой на своих плечах, оставляя им обоим синяки в форме рук; он двигается, входя и выходя из него, не так далеко назад, как бы он мог, но достаточно глубоко, чтобы задевать тот комок нервов, который заставлял этого крепкого сопляка откровенно скулить ему в ухо. Не требуется много времени, чтобы внутренности сопляка мучительно сжались вокруг его члена, заставляя его чертыхаться и кончать на одном дыхании, чувствуя тепло чужой спермы на их прессе, когда сопляк шумно дышит ему в плечо, соскальзывая руками вниз по его потной спине. Блять. И в следующую секунду он стоит посреди узнаваемого, но опустевшего, поля боя совершенно голый, через мгновение от своего первого оргазма за всю эту изматывающую жизнь, и ему уже нужно идти искать своих детей ещё вчера.

(Чхон Мён засыпает, уставший, изнурённый и удовлетворённый; он не помнит, через сколько проснулся или как долго он спал, но в его комнате отчего-то есть походная чёрная форма Хуашань).