Красный

— Пу́стите регионального спортсмена погреться? — насмешливая интонация и характерное «р» выдавали Матвея с головой. В раздевалке осталось всего двое: Эдуард и Антон. Бабиков отмер первым и впустил Матвея, уже внутри приветствуя: — Он ещё спрашивает. — Ну а что? Мне же теперь по статусу не положено. Матвей заулыбался, скаля зубы в неестественно широкой улыбке, но в уголках глаз тенями залегли мимические морщины, показывающие, что ему не так уж и весело. Антон лишь недовольно цокнул языком, обозначив этим всю абсурдность таких слов, и оперативно собрался на выход. Однако прежде он незаметно хлопнул Эда по плечу и, понизив голос практически до шёпота (у Матвея всё ещё были замечательный слух и не менее прекрасное зрение), сказал: — Не упусти. Эдуард, конечно, предпочёл бы обойтись без свидетелей даже в этот отправной момент, когда всё ещё только начиналось, но это было невозможно по чисто техническим причинам. Спортсменов здесь явно больше ста человек, а личные раздевалки не положены даже таким, как он. Да и едва ли кто-то их с Матвеем выдаст — всем своих скелетов в шкафах хватало. Матвей скинул с плеч рюкзак со сменной одеждой и осторожно расстегнул молнию, медленно снимая короткую, до пояса, куртку. На Латыпова он обращал внимания не больше, чем на потолок или стены. Тот несколько оторопел от такого безразличия и, пожалуй, даже слишком демонстративно откашлялся, привлекая внимание. — Выйти не предлагаю, — Матвей пожал плечами. — Можно подумать, ты чего-то там не видел. Парадоксально, но именно таким — колючим, неласковым и неотзывчивым — он вызывал желание до дрожи в руках и цветных кругов перед глазами. Этого совсем не ощущалось, когда их отношения были, казалось бы, куда более теплыми, а Елисеев ловил каждое его слово. Матвей потянулся к молнии комбинезона на левом плече, и Эд сам не заметил, как, в полпрыжка очутившись рядом, убрал его руку. При взгляде на Матвея выражение «гореть огнём» обретало новые оттенки. Нельзя сказать, что он первым додумался до ярко-красного комбинезона, пусть и с пёстрыми вставками на руках и ногах: вон у красноярских ребят это вообще официальная форма. Тем не менее, никто больше не притягивал взгляд настолько, чтобы Эд бесконечно ловил себя на мысли, что смотрит неприлично долго. Пожалуй, только Матвей сливался со своей экипировкой в единое целое, фантомно опаляющее пламенем при неосторожном приближении. И Латыпов никак не мог понять, в чём причина его собственного почти маниакального зацикливания: то ли в загадочно-враждебном блеске почти чёрных глаз, то ли в том, что это именно Матвей, а не кто-то другой. — Позволь мне. — Ого, — Елисеев заинтересованно выгнул бровь. — Даже не побрезгуешь? — Ты сам себе это надумал, — рука Эда недвусмысленно опустилась на его плечо. — Ну да, жизнь меня ничему не учит. — Не тебя, а нас, — Эдуард почти провёл пальцами по его щеке, но Матвей поймал его запястье и отстранил, покачав головой. — Так и знал, что от тебя не дождёшься, — он сам взялся за язычок замка на комбинезоне. — Или ты просто предпочитаешь стриптиз с полным разоблачением? В горле внезапно пересохло, и Эд смог только чуть отойти и едва заметно кивнуть. Лукавый блеск в глазах Матвея стал совсем нестерпимым. Он плавно расстегнул сначала одну застёжку, затем другую, снял правый рукав полностью и повёл обнажившимся плечом. Эдуарду показалось, что раздался выстрел, потому что спусковой крючок явно только что сработал. Он прижал Матвея к стене, вытянув губы для поцелуя, но тот в последний момент отклонился в сторону, и они лишь вскользь мазнули по колючей от лёгкой небритости щеке. — Какой нетерпеливый, — Матвей осторожно и даже несколько игриво толкнул Эда в грудь, заставляя отступить на шаг. Он медленно стянул и левый рукав, отчего ткань комбинезона скатилась до пояса, оголяя плечи, руки и грудь. Кожа у него была необыкновенно чистая, в холодном свете энергосберегающей лампы кажущаяся совершенно белой, и вместе с привычно совершенными очертаниями тела это делало его словно высеченным из мрамора. Наверное, именно соблазнительно чистая кожа, а ещё ядовито-насмешливая улыбка, не сходившая с лица, заставили Эда сделать то, что он сделал: приникнуть губами к шее, оставляя след, который чуть позже приобретёт лиловый оттенок. Матвей поджал губы, и лёгкая тень недовольства пробежала по его лицу. Он снова выскользнул — ловко и грациозно — а затем, наконец, полностью спустил комбинезон, провокационно качая бёдрами, так что экипировка красной тряпкой сползла к его ногам, и он через неё перешагнул. Странное дело: вообще-то из них двоих именно Матвей был почти полностью обнажён, но перехватило дыхание и нестерпимо запылали уши всё же у Эда. Елисеев всё это явно заметил, отчего только сильнее загорелся внутренним пламенем. — Иди ко мне, — он поманил Эда пальцем, дразняще медленно проводя языком по верхней губе. Эд послушно подошёл, уже не понимая, что делать: Матвей явно не хочет ни рук, ни поцелуев, а на что-то другое парализованный возбуждением мозг едва ли способен. Он легко, будто проверяя, положил руки любовнику на плечи и, поймав поощряющий взгляд, спустил их чуть ниже. Он сразу осознал, насколько оскорбительно ровно бьётся сердце в груди напротив, в противовес его собственному, которое уже совершило далеко не одну попытку хоть как-то просочиться между рёбрами и упасть прямо Матвею в руки. Однако Эд всё равно потянулся к нему нерешительно, почти робко, ожидая, что Матвей в очередной раз или выскользнет рыбкой, или оттолкнёт, пусть и не грубо. Правда тот, в свою очередь, вдруг подставился и прикрыл глаза, понижая голос: — Да целуй, чёрт с тобой. Полученный карт-бланш Эд реализовал с недюжинным рвением. Он оставлял отметины от пальцев, царапал спину ногтями в особо страстном порыве, а самое главное — запечатлел даже не поцелуи, а укусы на плечах, ключицах и шее. Всё это лишь в надежде, что Матвей издаст хоть звук, показывая, что ему приятно. Тем не менее, единственное, что Эд всё же получил, — прерывистые вздохи сквозь стиснутые зубы. Да и глаза, которые Матвей закрыл совсем ненадолго, а теперь смотрел ими ещё внимательнее, вопреки всё так же горящему внутри огню, были парадоксально холодны. Это быстро превратилось в гонку на результат. Эдуард с удесятерившимся упрямством целовал, засасывал и прикусывал, лишь бы доказать, что они хотят друг друга одинаково сильно, что возлюбленный — совсем не Снежный Король, которым пытается казаться. К тому же прикосновения одежды к оголённой коже явно чувствовались им очень остро. Кроме того, как бы развязно и даже грубо он ни позволял трогать собственное тело, Эд осознавал, что стоит сделать что-то не то, — и его зубной состав тронется быстрее, чем он успеет досчитать до трёх. Напротив, ответные ласки Матвея оказались очень аккуратны и почти невесомы. Эд прекрасно знал, насколько на самом деле сильны его руки (он совсем недавно испытал это на себе), и осознавал, что ему совершенно не нужны физические отметины, чтобы присвоить себе полностью и без остатка. Когда с губ, Эдуардом всё ещё не тронутых, наконец сорвался глубокий, полный чувственного удовольствия стон, он ощутил нечто, сравнимое разве что с первой ступенью пьедестала — да и то, когда она ещё не приелась до тошноты. Из более-менее горизонтальных поверхностей в раздевалке было только нечто среднее между столом и скамейкой, к счастью, абсолютно пустое. Эд потянул его за руку туда, заставляя почти опрокинуться на него спиной, но в последний момент решил не уложить, а усадить. Однако Матвей не дал этого сделать. — Я же не Даня. И даже не Смольский, — едко заключил он, отбиваясь от его рук и усаживаясь сам. — Так что не надорвись, бесстрашный лидер. Довольно обидная шпилька, заключённая в его словах, полностью утонула в прозвучавшей в них ревности. Ревность слышалась столь чётко, что Эд не мог обмануться. Пожалуй, впервые в жизни он был настолько сильно рад этому чувству. Матвей самодовольно ухмыльнулся, и Эдуард окончательно перестал понимать, как он до сих пор не расплавился от собственного жара и почему ещё способен так легко и непринуждённо складывать слова в предложения. Сам он уже давно не мог ворочать языком, что было вполне объяснимо — кровь сейчас явно не в мозг поступала. — По-моему, очень несправедливо, что ты ещё одет, а я уже нет. В четыре руки его избавили от одежды очень быстро, совсем без элементов шоу, в отличие от Матвея. В этом было даже нечто разочаровывающее, но долго испытывать эту эмоцию Эду не пришлось. Матвей обхватил пальцами его подбородок, скрестил ноги за его спиной, совсем ограничив в действиях, и поцеловал глубоко и властно. Он вложил в это так много: оскорблённую гордость, остатки растоптанных нежных чувств, собственную природную страстность и темпераментность — что у Эдуарда голова немедленно пошла кругом. Матвей оторвался от его губ, не давая потянуться за ответным поцелуем. Тогда Эд стал развязно спускаться руками всё ниже, пока не оставил их на крепких ягодицах, всё ещё обтянутых тканью нижнего белья. Матвей, явно лишь изображая удивление, приподнял брови: — Оставь что-то и на следующий раз. Почти расплавленный мозг Эда уловил только «следующий раз». Неужели он у них и правда будет? Пока верилось с большим трудом, но смутная надежда всё же шевельнулась. Практически болезненное возбуждение Эда считывалось без особых проблем, и Матвей не менее развязно опустил руку, обхватывая его член. Это заставило напрячься всем телом: интуиция кричала, что бывший всё ещё крайне загадочен и непредсказуем. Однако пальцы Матвея оказались ловки и умелы, к тому же он явно прекрасно помнил, как Эдуарду нравится больше. Нужно было начать с лёгких и осторожных поглаживаний и, постепенно увеличивая темп, позволять себе немного грубости, от которой, благодаря увеличившейся чувствительности, тот обычно начинал видеть цветные всполохи перед глазами. Его всё сильнее вело от контраста нежных и бережных рук с наглым и почти жестоким блеском глаз. Эд даже решительно зажмурился, чтобы сосредоточиться исключительно на прикосновениях ласковых пальцев. И это ему вполне удалось. Матвей раз за разом подводил его к краю, но неизменно останавливался, пережидая, а затем начинал стимуляцию заново. Он играл на теле Эда, словно на инструменте, извлекая стоны то громкие и требовательные, то тихие и сладкие. Он всё ещё слишком хорошо управлял его реакцией, слишком правильно давил на ему одному известные точки. Впрочем, он и не мучал Эда излишне долго, от души подарив феерическую разрядку. Эдуард почувствовал, как закладывает уши, а кровь вскипает, и отчаянно закусил губу, чтобы сдержать рвущийся из груди уже не стон, а крик. Почему-то казалось, что именно это продемонстрирует Матвею, насколько он на самом деле всё ещё от него зависим. Эйфория довольно быстро прошла, хоть голова и оставалась восхитительно пустой. Тем не менее, осознание, что он действительно хочет доставить Матвею ответное удовольствие, что бы тот там себе ни надумал, появилось едва ли не в первую секунду после. — Погоди-ка. И не обвиняй меня потом в чёрствости, — с паузами шептал Эд ему куда-то в шею. Матвею хватило пары движений, чтобы дойти до разрядки, к тому же подставлялся он вполне охотно, да и осознание имеющейся власти его явно заводило. А Эд смотрел на него и ощущал, что именно дрожащие ресницы на закрытых веках и мягкие приоткрытые губы станут спонсорами его неспокойных ночей, а вовсе не игры в «горячо-холодно». Латыпов вгляделся в его наконец-то довольное и спокойное лицо, понимая: Матвей прямо сейчас добился того, чего, видимо, и хотел. Это только подтвердилось, когда он встал и слегка прогнулся в спине, а затем подмигнул, распрямившись: — Хорошо ещё, что в самый ответственный момент не заклинило, правда? Они одевались в полной тишине, причём, если Эд не мог заставить себя не смотреть, буквально облизывая каждый изгиб его тела взглядом, то Матвей обошёлся без единого взгляда, снова становясь с каждым движением всё более холодным и непроницаемым. — Ты вернёшься ко мне? Эдуард даже не успел осмыслить эти слова — настолько быстро они сорвались с языка. Матвей улыбнулся так, как умел только он один — тепло, солнечно и радостно, произнося почти весело: — Конечно нет. Нет, Латыпов, конечно, совершенно не ждал согласия — Матвей не ищет лёгких путей, да и он вместе с ним. Тем не менее, в груди закололо даже не сожалением, а гневом — неужели самоутверждение бывшего стоит таких его страданий? Они ведь всё равно сойдутся рано или поздно, так стоит ли ломать эту непонятную комедию? — А разве другие тебя не устраивают? — Матвей изобразил до тошноты деланное удивление. — Я совсем перестал тебя понимать, — он посмотрел куда-то в сторону. — Ты и не должен. Понимают и принимают тех, кого любят, а если ты считаешь, что вот это вот, — Матвей обвёл глазами раздевалку, — любовь, то у тебя явно не все дома. — А зачем тогда всё это сейчас было? — Ты хотел меня — ты получил меня, разве нет? А руку и сердце я тебе как будто и не предлагал. Эдуард почувствовал, как Матвей с наслаждением бил вдребезги его сердце, прямо сейчас находящееся в руках бывшего. Правда и сам явно порезался очень глубоко и совсем не менее больно. Ну вот за что ему всё это? Он искренне не понимал, что мешало Матвею (он сам давно уже) отринуть прошлое, которое и так навсегда останется в прошлом. Латыпову едва ли не впервые в жизни захотелось закурить. И ведь не сказать, что они оба бедные, несчастные и брошенные. Но что-то, рвущее душу в клочья, здесь всё же было. И Эд никак не мог осознать, что конкретно.