«Эта ночь. Давно я не видел столько звезд и так близко. Я тянул руки, ловил их, чтобы показать тебе. Ты не смотрел. Я снова стал тебе противен. Стал… А было ли иначе, Стид? На рассвете я обнаружил себя в каюте. Ночью я никуда не выходил. И грёб не мириады звёзд, а чужие души. Мои руки не отмываются от крови. Ты не захочешь, чтобы такие трогали тебя.»
Пробелы — размытые чёрные кляксы. Следы сажи, высохшей влаги, белые облака. Соль, мел или.? И уходя с каждой строчкой ниже, буквы начинают плясать. Очередная обрывается отпечатком нескольких пальцев засохшей кровью.«Тогда зачем ты снова приходил? Насмехнуться? Или чтоб снова заболело непонятно где? Скоро всё закончится. Очень скоро. Я обещаю, Стид. И где бы ты ни был, иди ты к чёрту, если, вернувшись, снова уходишь. А я больше не хочу просыпаться.»
Слова обращаются бесформенной кашей из рваных узоров и новых пятен, в которых угадываются лишь одиночные.«Выжжен. Я пуст. Я отрава. Яд. Сдохну. Полюби.»
Неясно, непонятно. Что это? Что писал Эд? Боннет сидит на полу и раз за разом перечитывает всё, что может разобрать. Слова не складываются, не имеют смысла, будто писала их больная голова. Звёзды? Души? А что за следы на бумаге? Кровь, но чья? Самоубийство. Осознание ударяет в голову молнией. Эд хотел совершить самоубийство. И перед самой смертью ненавидел Стида. В глазах темнеет, Боннет моргает, стараясь вернуться в реальность. Он не знает, сколько письму дней. Двадцать или два. Капитан не может быть уверен. Мужчина сжимает в руках бумагу и вновь смотрит на слова. Эд ненавидит и себя тоже? Поперёк горла встаёт мерзкий комок, перекрывает дыхание. Изо рта вырывается хрип пополам со скулением. Боль за Эдварда. Стид чувствует, как сжимается его сердце, почти переставая биться. Боннет вдруг не может вспомнить, когда последний раз спрашивал, как себя чувствует Эд, и как тот вёл себя недавно. Внезапно пришедшее спокойствие закрыло глаза и усыпило внимание. Боннета укалывает совесть. «Я был жалок, оттого Эдвард ненавидел меня», — размышляет мужчина. Стид поднимается на ноги, пряча покорёженный лист бумаги в сумку, что лежала на столе, и идёт на палубу. Ему нужно остыть. Эдвард медленно проходит вдоль борта Мести. Он ступает спокойно, практически беззвучно, чтоб не тревожить чужой сон. Свой же капитаны разменяли на переживания, и команда не виновата в этом. Казалось бы, они должны быть счастливы, они вместе. Только их вместе выходит каким-то… корявым, неправильным. Оно полнится недопониманиями, спонтанностями. Прихотями. Всем, чего пытался избежать Тич и чего так боялся. С недавних пор Стид знаменит в Пиратской Республике. Само собой, он — убийца Неда Лоу. Убийца. Слово до сих пор неприятно звенит в голове. Зачем же Боннет так долго строил образ элегантного пирата-джентльмена, если всё равно всем нравятся лишь пятна крови на руках и жесткость? А Стид уверен — Эд гордится им. Наконец они равны. Пирата-джентльмена признают так же, как и Чёрную Бороду, обоих рисуют на плакатах и с обоими ищут встречи. Они проводят дни вместе. Вне судна, гуляя по Нассау, ловя на себе заинтересованные взгляды. Стид выглядит счастливым, а Эд рад видеть его горящие глаза, и делает всё, чтобы он улыбался как можно чаще. Боннет с радостью слушает о пиратских забавах, которые выдумывали по юности парни Хорниголда. Тич нарочно говорит только о самых безобидных. Только вот, время идёт, а пара, кажется, всё больше отдаляется друг от друга. И Стид боится этого. Становление настоящим пиратом вряд ли можно приравнять к становлению возлюбленным. За их беззаботными днями следуют ночи. И все врозь. Каждый раз с неловкими пожеланиями спокойного сна и короткими прикосновениями. И пока смущённый Стид раздумывает над чем-то, не торопясь уходить, Эдвард просачивается за дверь каюты. Там его уже заждались совесть и едкие сомнения, в обнимку с которыми он проводит часы до самого рассвета. Как он хотел бы всё бросить. После ночи, проведённой вместе, порывался утопить кожаный костюм, с ним и ненавистную личность. Но кто такой Эдвард Тич без Чёрной Бороды? И так ли он будет нужен Стиду? Эд не знает. Мужчины говорят о чём угодно, но только не о том, что действительно важно. И Тич не настаивает. Пока он не знает правды, легче верится в иллюзорное счастье. Пусть и временное. Он боится потерять Стида, но сам готовится к побегу. Под тёмно-карими глазами залегли плотные синяки, усталый взгляд встречает новый рассвет. Необычайно нежный, с холодной дымкой и фиолетовыми отблесками на воде, он окутывает остров и завораживает взор. И увиденное отдаётся своими воспоминаниями, Эдвард помнит — ничего хорошего это не сулит. Но он молча смотрит, уложив руку на деревянную перекладину. Может, это какой-то уготованный для него знак? Тич слышит скрип двери и шаги за спиной. Он отшатывается от края, пряча руки в карманы брюк, словно в них есть что-то. То, о чём никому нельзя знать. Даже Стиду. А встревоженный Стид забывает о том, что одному на палубе ему побыть не удастся. Вся команда устроилась там, храпя и свистя во сне. Боннет теряется, когда свет утра бьёт в глаза и ослепляет на мгновение. А после рассвет освещает палубу, команду и Нассау, сонный, но не спящий. Боннет вздыхает. Одиночества не найти здесь, но, может, получится урвать хоть немного на капитанском мостике? Баттонс больше не в команде, в лучах купаться некому. Стид поднимается по ступенькам и вновь оказывается не один. — Доброе утро? — увидев его перед собой, Эдвард бросает полушёпотом и удивлённо поднимает брови. — Доброе, — кивает Боннет. Тич делает несколько шагов в сторону лестницы и останавливается в паре от Стида. Эд вынимает руки из карманов, перекладывая их на ремень, и старается принять самую непринуждённую позу. Он просто вышёл подышать утренним морским воздухом. Взгляды пересекаются, и оба мужчины понимают, что пожелание доброго утра из их уст звучало как самое больше в мире издевательство. — Тяжёлая ночь или выспался уже? — спрашивает Эд. — Нет, я не спал. Не могу. Ты давно здесь? — мотает головой Стид. — Может, пару часов как, — с полуулыбкой говорит Тич. Конечно он лжёт. — Привычка встречать рассветы не хочет меня отпускать. Боннет — гений. Хорошо, пришёл он на палубу, нашёл Эда, а дальше-то что? Слова закончились, Стид не знает, что говорить.Выжжен. Отрава. Сдохну.
Мужчина жмурится и мотает головой перед Эдом, выгоняя страшные, липкие мысли. Стид хлопает глазами и смотрит на Тича. Всё в порядке. Он здесь. Он жив. Ничего не произошло. И всё-таки спокойствие не приходит. Капитан молчит, не зная, что сказать, роется в голове в поисках предлогов для… для чего? Уйти или остаться. Неопределённость гнетёт. Эдвард не хочет говорить о себе. Боннет и без того выглядит испуганным. Его лицо то бледнеет, то заметно краснеет, мужчина тихо, но часто дышит. В последний раз он видел Стида таким после дня рождения Калипсо. Неужели восторг от всеобщего признания притупился, и на поверхность всплыли сожаления о содеянном? Стид ощутил кровь на своих руках? — Он снова беспокоит тебя? — Эдвард смягчается. Теперь и на его лице яркими красками вырисовывается волнение. — М? Нет… то есть, да, но не хуже, чем раньше, — бессвязно отвечает Боннет, выходя из транса. — Будет легче, дай себе немного времени, — Эд улыбается уголками губ. Он не знает, как приободрить Боннета, чтоб это сработало наверняка. А Стид не может сказать о том, что вынудило его этой ночью не сомкнуть глаз. Или он не хочет говорить об этом? Тич вспоминает слова Иззи и немного отступает назад, к борту, за которым плотными струями, словно дым из огромной трубки, расходится рассветный туман. — Тебе дать побыть одному? — решаясь, он спрашивает напрямую. — Или ты хотел о чём-то поговорить? — Останься со мной, — неловко улыбается Стид. — Пожалуйста. Стид не шагает навстречу, он не может двинуться. Отсутствие сна делает восприятие мира острее, может даже болезненнее. Но слишком удачный выдался момент, нельзя его упускать. Мужчина дёргает ремень сумки, но пока не открывает её. Он не может подвести диалог к разговору о тяжёлом. — Как ты? — лучше бы молчал. Вопрос до безобразного простой. Но он вводит Эдварда в ступор. Как он? Он в порядке. В порядке ведь? И что Боннет имеет в виду. Тич сводит тёмные брови к переносице, не спуская глаз с мужчины. — Нормально. Как видишь, — он дёргает плечами. Какой вопрос — такой и ответ. — А ты? Боннет видит замешательство на лице Эдварда. Видимо, глупые подводки ситуацию не спасают. Мужчина делает пару шагов навстречу и опирается на перекладину. Между ними с Эдом нет и метра. — Бывало и лучше, — с горькой усмешкой признаётся капитан. Между ними с Эдом пропасть. Эдвард поджимает губы, его расстраивает ответ. Но Боннет откровенен с ним, и это уже шаг навстречу друг другу после затянувшейся паузы. Может, с него капитаны и начнут расставлять всё по своим местам? Теперь только честно, без недомолвок. Стид устало вздыхает и тянется к застёжке сумки. Если разговор не клеится, то лучше начать ту самую неприятную часть. Покопавшись немного, Боннет достаёт мятый и грязный листок и протягивает его Эдварду. — Я нашёл это в каюте. Это же твой почерк? — Стид нервно жуёт нижнюю губу. А в груди теплится маленькая надежда на то, что Тич скажет нет. Находка удивляет Тича, он смотрит на бумагу заинтересованно, но не узнаёт её. Просто измазанная бумага? Может, это рисунок или страничка из книги? Записка кажется ему забавной. Но только до тех пор, пока Эд не прочитывает несколько строк… Не угадал, письмо. Из груди словно одним тяжёлым и точным ударом выбивает весь воздух. Мужчина, прихватив рукой перекладину, сильнее вжимается в борт. — Мой, — он отвечает тише, глядя на послание так, словно то проклятое. Как роскошный красный костюм, который Эдварду так и не удалось увидеть. Надежда умерла на выдохе Эда. Вот так. Значит, все эмоции на бумаге — Тича. Ненависть. Злость. Ярость. Каждую капельку чувствовал Эдвард, выводя строку за строкой, каждая мысль в его голове выходила на бумагу. Всё было по-настоящему. Выходит, то самое примирение, все разговоры на побережье и на палубе, все короткие прикосновения — всё это было ложью? А что осталось сейчас? Стид вздыхает. — Давно… писал? — спрашивает Боннет. Мужчина снимает сумку с плеча и та падает на палубу с глухим стуком. Как и сердце самого капитана. Тич опускает взгляд, вздрагивая от внезапного звука. Тот звучит глухо, но в голове Эда раздаётся яркий выстрел, в нос бьёт фантомный запах металла и яда. Он будто снова проникает глубоко, оседает внутри, оплетая шипастыми щупальцами всё его разумное и живое. Это писал не Эдвард. Некто одержимый и своевольный, но его рукой. — До того, как ты… — капитан прочищает горло. — Как ты вернулся. Вот над чем Боннет провёл свою бессонную ночь. Тич снова смотрит на Стида. Так выглядит разочарование? И только сейчас приходит осознание — они не знают практически ничего о времени, что были порознь. Мужчины никогда не говорили об этом. — Я был не в себе, — оправдание звучит слишком по-детски. — Я не виню тебя за это, — голос кажется вороньим карканьем. — Это ведь твои настоящие эмоции, да? Ты хотел… совершить… Слово не идёт. Оно застревает в горле в очередной раз. Тяжело говорить его, глядя на дорогого человека. Яркими обрывками воспоминания врываются в память. Эд лежит полумёртвый на полу, лицо в порезах и царапинах, а кожа почти серая. И всё, что даёт понять, что жизнь ещё не угасла — это дёргающиеся пальцы, за которые хватается Стид. Конечно, Тич не мог просто так дойти до такого состояния. Но что его довело? Боннет. Боннет довёл. Он только и делал, что писал записки в море. Записки, которые не суждено найти. Записки о любви и нежных чувствах, никогда не высказанных ранее. Чувствах, о взаимности которых теперь сложно говорить. — Нет, послушай, — Эдвард пытается перебить поток мыслей вслух. Стид неправильно понимает его слова, ищет тайный смысл там, где его нет, и отвратительно чудесным образом в его голове всё складывается в единую картину. Не имеющую никакого отношения к реальности. Тич снова втягивает воздух ноздрями. Уже свежий, влажный, отрезвляющий. — Да, я хотел этого, — Стид боится слова на букву «с», и Эд намеренно его избегает. И не торопится рассказывать дальше, о чём-то задумывается. Стид напрягается. Он не понимает, угадал ли он или не попал в действительность совсем. На лице капитана чётко читается разочарование. Боннет сцепляет пальцы в замок, шумно выдыхая. Теперь никакие милые совместные моменты не могут перекрыть того факта, что Эд хотел забрать самое ценное — собственную жизнь. Тич предугадывает этот вздох. Разочарование. А какой ещё должна быть реакция человека, который внезапно понимает, что объект его восхищения — обычный слабый человек? А ведь Боннет увидел только верхушку айсберга. Под водой — страшнее, и ни одной русалки, что приведёт к свету. — Думаешь, мы готовы к тому, чтобы поговорить обо всём? — спрашивает Тич. — С этим не стоит тянуть ещё дольше. Если не сейчас, то когда? — криво усмехается Стид. Он не отвечает на вопрос прямо. Ведь никто не бывает готов к подобным разговорам. — Ты прав, — Эдвард, кивая, спускается с мостика. Он озирается на спящую под открытым небом команду и толкает дверь. — К тебе? — Пойдём. Там будет спокойнее, — кивает Стид. Мужчина не удосуживается поднять сумку, оставляя её на капитанском мостике. В ней нет чего-то, что понадобилось бы сейчас. На деле, они могли бы поговорить и там, всё равно команда ещё долго будет храпеть. И всё-таки, в каюте удобнее. Защёлка, закрытое пространство. Идеальное место для открытия души. А Эд молча шагает в каюту. Он не думает о том, насколько ему там будет комфортно, и не одолеют ли его заново воспоминания, к которым он обещал себе больше никогда не обращаться. Этот разговор необходим им обоим. Даже сейчас, когда мужчины, думая о разном, приходят к единому мнению — всё безнадёжно. И эта пара минут напоминает дорогу на казнь, в которой и Стид, и Эд играют важные роли. Со-палачи. Стид впускает Эдварда в каюту и заходит сам. И когда за спиной Боннета закрывается дверь, повисает напряжённая тишина. Мужчина опирается на неё спиной и молчит, невидящим взглядом рассматривая Эдварда. Он не уверен, стоит ли сначала дать высказаться Тичу или начать самому. Он согласился на диалог, но не учёл того, что не знает, как его начать. Но ведь он неплохой дипломат, должен понимать, как вести переговоры. Но где политика и всё с ней связанное, а где неопределённость чувств? Нет, это разное. В Боннете бушуют противоречия. В пустой на первый взгляд голове мечутся мысли, которые не могут найти выход через слова. Ощущение, будто он тонет. Тонет в недосказанности и лжи, как всем вокруг, так и самому себе. И единственной соломинкой, за которую можно ухватиться, это… — Эд, — Стид прочищает горло и отходит от двери на пару шагов. — Позволишь высказаться? Или ты хочешь начать? Эдвард проходит вглубь комнаты, останавливаясь у дивана. Нужно приземлиться, немного перевести дух, иначе он начнёт кружить по каюте, переминаться с ноги на ногу. Запаникует. Схватившись рукой за подлокотник, Тич падает на подушки и кивает на место рядом с собой. — Присядь, пожалуйста, — просит он Стида, глядя себе под ноги. Они должны были сделать это после ужина в лавке Бонни. Обстоятельства не позволили. Тогда Стид смотрел на него влюблёнными глазами, сейчас же… Недопонимание только росло, подкрепляя опасения и старые неприятные догадки. Эдвард молчит. Сложив на коленях руки в замок, он нервно потирает большие пальцы друг о друга. Слова даются ему тяжело, но прежде чем Боннет разочаруется в нём окончательно, Тич хочет знать. — Почему ты не пришёл на причал? — Эд поднимает взгляд на Боннета, чувствуя, как в груди застревает воздух и в носу начинает неприятно щипать. Стид делает неуверенный шаг от двери к дивану. После него мужчина останавливается и секунду просто смотрит на Эдварда. Эти шаги — в неизвестность. Выйдет ли всё хорошо? Конец ли это? Есть лишь один способ выяснить это. Боннет садится рядом с Тичем. Настроения те же, что в лавке той странной женщины, Энн Бонни. Надежда теплилась в Стиде тогда, теплится и сейчас. — Я… это будет странная история. Я имею в виду, очень, очень странная. И запутанная. Но я не буду тебе лгать. Если ты готов, я расскажу тебе всё — от начала и до конца. Только выслушай меня, пожалуйста, хорошо? — простого ответа на вопрос Эдварда нет. Зато есть идеальный шанс объясниться во всём. Тич быстро кивает. Ему важна правда, насколько бы неприятной она ни была. Боннет вздыхает, на секунду жмурится, прогоняя остатки сна, и начинает. — Я не пришёл не потому, что «запаниковал». Я просто не знал, как сказать это в двух словах, да и не было времени толком. Но это не так важно. Всё началось ещё в конце августа, когда мы с командой только набирали обороты как пиратский экипаж. Я встретил своего бывшего одноклассника, Найджела Бадминтона, который, как оказалось, стал офицером английского флота. Он смеялся со слухов о том, что я бросил всё и стал пиратом. Я не смог этого вытерпеть. Казалось бы, время, когда он обижал меня в школе, прошло, но он остался всё таким же. Найджел смеялся и смеялся, и я убил его. Вернее, я не убивал! Я хотел его вырубить и стукнул его по голове пресс-папье в виде кита, а он упал на свой меч и… тот прошёл через глаз. Не знаю, считалось ли это убийством, надеюсь, что нет. От осознания ощущения неприятные, — Стид останавливается, чтобы сбавить обороты и перевести дух. Боннет уже отошёл от причастности к смерти Найджела и даже отпустил образ призрака из головы. Но видеть смерть, почти убийство, уже третий раз за полгода неприятно. Эдвард молча слушает. Иногда хмурится, иногда почёсывает нос, его ресницы дрожат. То, о чём говорит Стид, походит на бред, но Тич верит ему. Стид смотрит на Эда, хочет коснуться его руки, но не решается. Пора продолжать. — Это лишь предыстория, её нужно было рассказать. Так вот, в день нашего побега за мной пришёл брат-близнец Найджела, Чонси. Звучит странно, честно, я и сам забыл, что у него есть брат. Так ещё и тоже служил в английском флоте. Ужасные совпадения. Чонси был пьян и абсолютно не в себе. Он вывел меня из комнаты и повёл в лес, как раз в тот, что на берегу, совсем недалеко от пирса. Он наставлял на меня пистолет, хотел застрелить меня, потому что я всё порчу. Чонси сказал, что я даже тебя испортил. Заставил великого пирата служить английской короне. Он говорил, что я ужасен, давил на меня. Вот тогда была настоящая паника. Я не знал, буду ли вообще жив в следующую секунду. А потом… Чонси споткнулся, упал и выстрелил себе в голову. И тоже умер. Это звучит отвратительно, я знаю. И вот тогда я действительно был в ужасе и сбежал. Я испугался, я струсил. Я трус, а не пират, — поджимает губы капитан. Говорят, что неприятные воспоминания уходят сами. Эти решили остаться навсегда. Яркие, детальные. Словно живые рисунки. — Ты не трус, — бросает Эд тихо, чтобы не перебивать. Он помнит допросы о том, куда же он всадил оружие какому-то британскому офицеру. Помнит и то, с какой ненавистью другой британец проклинал всех за согласие на условия «Акта Благодати», как тот кидался с оружием и как его скрутили свои же. А ещё он помнит, сколько ночей провёл, мучая себя мыслями о том, почему Стид не пришёл. Но ни в каком сне, даже под рогом носорога, он не смог бы представить истинную причину. Кадык дёргает, Эдвард отодвигает ворот куртки, словно это он мешает дышать. — Я вернулся домой, к Мэри и детям. Тогда мне это казалось хорошим решением, я не знаю почему. Всё ещё был в шоке. Но и дома я был не нужен. Мэри, Альма и Луис, все забыли обо мне. Без меня их жизнь наладилась. У Мэри появился любящий мужчина, у детей достойный отец. А я свалился им с неба и всё испортил. Мэри даже попыталась меня убить меня во сне! Мне повезло, что я вовремя проснулся. Мы поговорили в ту ночь, и так разговорились, что она объяснила мне, что значит быть влюблённым. Она так вдохновенно рассказывала об этом, как это легко и прекрасно. И тогда до меня дошло. Знаешь, как щелчок пальцами. Я понял свои чувства к тебе. А на следующий же день устроил намахалово, чтобы весь Бриджтаун думал, что я мёртв. И чтобы больше никто не знал, кто я и где меня искать. Стид Боннет умер, а Пират-Джентльмен отправился искать тебя. И, честно, я боялся, что с тобой произошла та же история, что и с моей женой. Без меня тебе должно было стать лучше. А потом… потом Месть, полумёртвый ты… я с «Красного Флага» в воду бросился, даже шлюпку не взял. Я торопился к тебе, просто потому что ужасно скучал и хотел увидеть тебя. Ты снился мне всё это время, и во сне мы мирились. И я был бородатый. Но это немножко не то, — Стид рассказывает всё и даже чуточку больше. Боннет не видит смысла говорить какими-то урывками, говорить лишь о конкретных эпизодах. Ему хочется, чтобы Эд знал всё, всю картину разом. Конечно, каждую деталь Стид уже и не вспомнит, но это, кажется, и не нужно. Мужчина замолкает. Теперь он слышит тишину. И громкое сопение. Тич шумно сглатывает, его снова одолевает смятение. «Почему Стид говорит об этом только сейчас?» — его губы дёргаются, но вопроса Эд не озвучивает. — Не уверен, что всё, что ты сейчас рассказал, можно вместить в слово «запаниковал», — проговорив тихо, Тич кашляет. Некоторое время они оба молчат. Эдвард потирает вспотевшие ладони, кладёт их на колени и мельком искоса поглядывает на Боннета. За несколько месяцев разлуки он повзрослел на целую жизнь, и Эд замечает это только сейчас. Пока он и не пытался справиться с внутренними демонами, искал виноватых, ненавидел, Стид вопреки всем обстоятельствам искал. Искал его. Внутри гадко скрежещет, словно кто-то водит гвоздём по стёклам. — Я думал, что ты… Просто не захотел прийти, испугался или передумал. Отказался от меня и нашей прихоти, — Тич мотает головой. — Нет. Я и не думал отказываться от тебя. Мне было дорого время с тобой, мне оно и сейчас дорого, — краем губ улыбается Боннет. — Я, кстати, придумал нам китайские имена, как ты и просил. Ты был бы Ан Вейшенг, а я — Ту Реншу. — Имена замечательные, просто охерительно крутые, — беззвучно усмехается Эд и, подняв голову, впивается взглядом в след от ножа на стене. Стид прослеживает за взглядом Эдварда и видит ещё одну глубокую зарубину. Можно будет закрыть картиной, заклеивать будет очень заметно. Капитан думает о том, как по-разному они отреагировали на разлуку. Он сам рвался, искал, шёл в неизвестность, в которую его звало сердце. А Эд думал, что всему пришёл конец, разрушал последние оставшиеся мосты. Разрушал и себя. Об этом Тич не сказал пока ни слова и, кажется, не собирается говорить об этом так просто. Стид чуть скользит ногой по полу, чтобы коснуться ноги Эдварда, но останавливается. Не так сразу. — А что делал ты, когда я не пришёл? — спрашивает Боннет, с грустью рассматривая черты смуглого лица. — Я просидел на пристани несколько часов, пока совсем не рассвело. Тогда решил, что нужно уходить, иначе поймают. Без тебя все разговоры про Китай стали бессмысленным, и я вернулся сюда. Думал, оправлюсь и начну с того, на чём остановился. Не смог, — Эдвард поджимает губы, не переставая улыбаться. — Сначала ждал, что ты придёшь. Сделал себе тут дом из подушек, отказывался из него выходить. Пытался понять, почему ты ушёл. Я не думал, куда и зачем. Только о том, почему без меня. Тич снова упирается руками в колени, поглаживает их, чтоб отвлечься, перевести дыхание. Ему не хочется переживать это снова, даже в собственной голове. Но капитан погружается в воспоминания глубже. Пока Стид рядом, и у них есть хоть призрачный шанс. — Люшиус сказал, что на этом жизнь не заканчивается, нужно просто всё отпустить. Он носился со мной, слушал мои страдальческие бредни. Он пытался помочь, и ты знаешь, чем всё закончилось, — улыбка сходит с его лица, и взгляд снова цепляется за другую отвратительно глубокую дыру в стене. Тич щурится, словно взором ковыряет глубже. — Я и платок выкинул. Тот, красный, помнишь? Посчитал символичным отдать сердце морю. А оно продолжало болеть. Тогда я отдал приказ уничтожить всё, что напоминало мне о тебе. Вышло интересно. Эд избавился от каждой вещи, напоминавшей о Стиде, а сам Стид до сих пор хранит всё, что напоминает об Эде. Окаменевший апельсин, постеры со стен зданий. У Боннета была привычка перечитывать списки преступлений Чёрной Бороды, это заставляло его улыбаться. Мужчина нервно облизывает губы. Ему не хочется прерывать мысли Эда, но и узнать больше тоже нужно. Капитан позволяет им ещё полминуты молчания и говорит: — Если тебе просто было грустно, почему тебя возненавидела команда? Что изменилось? — Ты про ту половину, которую я не бросил умирать на каком-то островке? О, поверь, им есть за что, — Эдвард смотрит в одну точку, а от напряжения играют желваки. — Я пристрастился к рогу носорога. Так я мог видеть тебя рядом с собой, а потом зверел, когда отпускало, и ты снова уходил. Я запирался здесь, выл как псина и снова жрал порошок… Тич морщится. Он чувствует, как в ноздрях свербит и подступают слёзы. А с ними и мысль о том, что снова он напрасно надеется. Нет у них никакого шанса. Боннету достанется только отвратительная правда, а Эдварду — полный разочарования взгляд. Взгляд мужчины, без которого он не представляет собственной жизни. Эд потирает нос. — …запивал его ромом, и хоть бы что. Меня забавляла мысль о том, как легко можно… Просто уснуть и не проснуться. Но я просыпался. Смерть не хотела забирать меня, такой я даже ей был не нужен, видимо, — Тич с пренебрежением фыркает, подняв брови. — Я злился, громил всё, швырялся ножами. Это всё моих рук дело. И нога Иззи тоже. Он упрекнул меня твоим именем, что мои чувства к тебе сделали меня безумным. Я выстрелил, чтобы он замолчал. Команда спрятала его от меня в трюме. Он гнил там за то, что не побоялся сказать правду. Спустя несколько дней я пришёл к нему с пистолетом, попросил убить меня. Я сам не смог, не хватило духа. Как видишь, ему тоже. Стид чувствует, как болит сердце, как оно обливается кровью и рвётся на части. Услышь он эти же слова от других, от кого угодно, он ни за что бы не поверил. Всё это время Боннет и представить себе не мог, какой ужас он натворил, не придя на причал. Просто не придя на причал. Всё могло быть по-другому, всего этого не было бы. И всё же, Стид не злится на Эдварда. К нему он чувствует только горькое сожаление за всё, что ему пришлось пережить, и тёплое, нежное чувство в груди, которое убивает всю ненависть. Капитан осторожно касается носком сапога ноги Эда. А глаза всё так же внимательно смотрят на милое сердцу лицо, только взгляд размывается от подступающих слёз. — А потом был шторм. Я сделал это специально и сломал штурвал. Помню, как смеялся, лежа на палубе. Команда была готова прикончить меня за то, что я делал и заставлял делать их. Все хотели, чтобы это наконец закончилось. Мы грабили и бросали всё на дно, и снова грабили. Однажды ворвались на свадебную церемонию… — Эдвард чувствует прикосновение и потускневшими глазами смотрит на Боннета. — Потому что всякой любви суждено умереть. Внутри у Тича что-то надламывается. Его душит горечь, но слова, что до этого давались с большим трудом, теперь льются сами. Эд знает, что стоит ему замолчать, в ответ он услышит то, чего боится сильнее всего. Но он устал от недосказанности, оттого спрашивает сам. — Скажешь снова, что любишь меня? — он медленно качает головой и снова закрывается. Сложенные в замок ладони ложатся на колени. — Я другой человек, Стид. Из тех, кем восхищаются, кого целуют, хотят и трахают. Но не любят. Боннет смаргивает слёзы и утирает их. Запястьем, по глупой аристократичной привычке. Эдвард ошибается, и он готов это доказать. А чем? У них была ночь близости, это ладно. Но разве то, что было после, можно назвать любовью? Сомнительно. Стид несомненно испытывает к Тичу всё то, о чём говорила Мэри, но взаимно ли это? Об этом не заикались ни Боннет, ни Эд. — Скажу. А ты, наверное, снова не послушаешь. Но я не откажусь от своих слов о том, что я люблю тебя. И я не спорю, я тоже восхищаюсь тобой, тоже хочу целовать и прочее, но всё это потому что я люблю тебя. Я восхищаюсь тем, какой ты прекрасный пират. И я наконец-то стал таким же! — Стид ободряюще улыбается, хоть и выходит кривовато. — Я стал равным тебе, представляешь. Теперь за меня не стыдно, я не посмешище для других. Я больше не обуза тебе и твоему статусу, Эд! Разве это не хорошо? Теперь море открыто для нас обоих. — Ты никогда не был обузой, Стид, — Тич, словно зеркало, отражает неуверенную улыбку. Он больше не брыкается, и от слова на букву «л» сердце уже не делает прыжок с переворотом в груди. Оно сжимается и скулит. Стид любит. Только вот кого? Известного пирата Не-Эдварда-Тича. Эд чувствует болезненный укол. Его догадки — не догадки, страхи — правдивы. Стид считает их мечтой то, от чего Эдвард хочет отречься. — И нихера это не хорошо, — холодным тоном он расстреливает в упор всю уверенность Боннета. На пальцах белеют костяшки от напряжения, Эд понимает, что это звучало грубо, и немного смягчается. Он не хочет ругаться снова, лишь постараться объяснить. — Я надеялся оградить тебя от этого. И не потому что не верил в то, что ты справишься. Это опасно, Стид. В выпивке, выяснениях кто круче, хлыстанию себя по яйцам и драгоценных безделушках нет никакого смысла. Я окружал себя этим, чтобы не сойти с ума. Так проще забывать и убеждать себя в том, что тебе такая жизнь по душе. Да, я выбрал её сам, но только потому что другим вариантом было сгнить в нищете и ненависти к несправедливости. Уголки губ Боннета опускаются, Стид долго не может ответить на это. Было бы что. Оказывается, он бежал в море ни за чем. То, что он читал в книгах, было неправдой. Просто красивой картинкой. Каждый подвиг пиратам был приписан, пистолет пририсован, а выстрел сделан в воздух. Теперь, когда капитан задумывается обо всём, смысл постепенно ускользает. Сначала Стид бежал в море оттуда, где ему было плохо и тесно. И в море он задышал полной грудью. Солёный влажный воздух был милее городской пыли. Дела шли плохо, зато был интерес. Тот самый, который помогал проживать каждый день как целую жизнь. А потом, когда появился шанс сбежать и не быть пиратом, Боннет всё равно вернулся. Зачем? За Эдом. За ним. За тем, без кого больше нет жизни. Вот оно. — Я просто хотел быть равным тебе. Думаешь, почему в день, когда мы притворялись друг другом, я полез за той дурацкой книгой? Потому что я был увлечён Чёрной Бородой. Я ловил каждую историю о тебе, мне было интересно всё. Ты был для меня примером лучшего пирата. Я хотел быть на одном уровне с тобой, таким же хорошим пиратом. Я не хочу, чтобы слова Неда были правдой. Но вот, я стал похожим на тебя, крутым и известным, получил всё, кроме того, чего хотел больше всего. Стид Боннет умер в Бриджтауне, чтобы Пират-Джентльмен вернулся. Но не к морю, а к тебе, Эд, — Стид говорит, а голос выдаёт его предательским дрожанием. Мужчина переживает, но не за себя, а за Эдварда. И за их зыбкое совместное будущее. — Но, Стид, я не хочу быть для тебя только пиратом из твоих книжек, — Тич легко пихается носком сапога в ответ и хмурится, словно сделал это случайно. Ему не хочется отталкивать Боннета, но Эдварду это кажется неизбежным. И прежде чем это произойдёт, Стид имеет право знать причину. — Я тосковал по тому времени, когда рядом с тобой мог быть кем-то другим, не Чёрной Бородой. Тогда я поверил в то, что правда смогу взять жизнь в свои руки и покончить с жестокостью. Но вместо этого утонул в ней, и не ради удовольствия. Борода забирал чужие жизни, чтобы однажды нашёлся тот, кто заберёт жизнь Эда. Помнишь Лоу говорил про рекорд? Я побил его не из скуки, таков был мой план. Стид вдруг понимает. Сотни жизней за одну, но какую. Эдвард ждал, что Нед придёт за ним, и принесёт награду за побитый рекорд — цветы, которые можно соединить попарно, и душераздирающую мелодию скрипки. Боннет смаргивает ещё слёзы, но они не капают, а застывают в глазах. Он не хочет верить в то, что был большой шанс не застать его живым. — Но я облажался, и всё получилось как получилось. Я чувствую вину за это. И за то, что тебе пришлось узнать каково это… — Эд не договаривает, лишь нервно пожёвывает губу. — Но ты принял новую роль с достоинством. Я горжусь тобой, и, кажется, мне больше нечего сказать в наставление. И без них имя Пирата-Джентльмена у всех на слуху. А тупой Эд Тич станет тебе якорем. Я теперь живу в ожидании того дня, когда ты сам поймёшь это. — Помнишь первую… нет, вторую нашу встречу, когда я валялся в каюте полумёртвый? Ты пришёл ко мне и спас меня от смерти. Тогда ты представился Эдом. Я и подумать не мог, что именно ты окажешься Чёрной Бородой. Даже несмотря на наличие той самой бороды. Я ведь даже спросил, работаешь ли ты на него. Глупо, наверное, было, да? И для меня ты был Эдом Тичем. Эдвард Тич учился у меня этикету, ходил на приёмы, пил чай с сахаром, слушал детские сказки и устраивал представления. А Чёрная Борода учил меня быть жёстким, брал корабли на абордаж и не терпел оскорблений в свой адрес. Но неправильно разделять вас. Эд и Чёрная Борода — две стороны тебя. Я видел и вижу тебя как Эда Тича, — Стид смотрит на Эда по-своему. — И никогда с момента нашей разлуки я больше не называл тебя Бородой. Боннет сглатывает неприятный комок в горле и двигается к мужчине поближе. Его колено совсем немного трогает колено Эдварда. Тот крупно вздрагивает и поднимает голову. Взгляды пересекаются, Тич видит глаза, полные слёз тревоги, боли и отчаяния. Стид смаргивает слёзы, те катятся по щекам. Боннет прав, рядом с ним всегда был Эдвард. Не жестокий пират и гроза морей, а обычный человек. Которому нравилось смеяться с глупых историй, ловить мягкий взгляд глаз древесного цвета, открывать для себя новые знания, вкусы. Чувства. Нижняя челюсть начинает дрожать, но Эд натянуто улыбается. Не фальшиво, нервно. Придвинувшись ещё ближе, он подносит руку к лицу Стида. Невесомым прикосновением смахивает застывшую за щеке капельку и растирает её по пальцам. Этому лицу не идут слёзы. — Знаешь, ты прав. И Чёрная Борода, и Эдвард — части одного меня. Сказать честно? После той вечеринки и ночи вместе я хотел утопить эту свою одежду. Меня остановила мысль о тебе. Не то, что ты будешь ко мне относиться по-другому, если я стану не-Бородой. А то, что я не смогу защитить тебя, когда это будет нужно. А это время настанет, ты ведь теперь пират. Мы оба пираты, — Тич поправляет сам себя, Боннету важно знать, что теперь они равны. И Эдвард делает на этом акцент. — Иззи как-то говорил, что единственная возможная для нас отставка — смерть. Сначала я думал, что он сказал так, потому что он старый козёл, который не хотел ничего менять. А ты показал мне другую сторону этой жизни. Я хотел бросить всё, начать с самого начала в месте, где меня никто не знает. Стал бы владельцем гостиницы или рыбаком… Это правда, только не смейся. Стид мягко улыбается, но это не насмешка. Мужчина не считает мечты Эда глупыми или странными. С тех пор, как ему полюбилось пиратство, Боннет понял, что неважно, что думают другие, главное, куда зовёт сердце. То, чем хочет заниматься Эдвард, кажется хорошим. В конце концов, первоначально Тич хотел украсть личность Стида, стать богачом и зарабатывать на сахаре. Видимо, сердце звало не убивать, а лишь сменить приключения на жизнь попроще. От напряжения сдавливает виски. Губы Эда вытягиваются длинной ровной полоской, и мужчина мечтательно наклоняет голову. Тич любил фантазировать, но где бы он ни оказывался — за высоким столом с колокольчиком или в лодке — рядом с ним было чёрное пятно. Недостающий фрагмент, без которого полная картина теряла всякий смысл. Эдвард на ощупь находит руку Боннета и касается её кончиками пальцев. — Только вот. Рядом с тобой я начал понимать себя, и теперь я знаю, что Эду нравятся свободные рубашки, мягкие халаты и запах лаванды, а от розы щекочет в носу. Ещё когда его волосы выглядят ухоженными, когда его держат за руки и трогают вот тут… — он отводит край воротника, показывая шею и оставленный в их единственную совместную ночь след от жаркого поцелуя. — Мог бы ты подумать такое о Чёрной Бороде? Может у него даже и шеи нет, кто знает, что там под бородой. Да, это чертовски мало, но это сложно мне даётся, оттого я просил тебя не торопиться. Я много думал обо всём, и неизменным оставалось только одно — больше всего Эд не хочет терять тебя. Ты мне нужен, Стид. Эд замолкает, во рту пересыхает так, что губы склеивает намертво. Он разом выливает всё, что носил в себе всё это время. И даже больше. Стид смотрит в большие карие глаза и молчит, для начала стараясь осознать всё для себя. Понемногу в груди рождается ощущение лёгкости, которое присуще моментам, когда отпускаешь всю вину. Недосказанности высказаны, неопределённости почти решены, а вся та глупая неловкость отступает. Не так давно они открыли друг другу свои тела, но сейчас открывают более сокровенное — свои души. И всё, что в них таилось. — С тобой я узнал, как хорошо бывает, когда можешь постоять за себя, а не кричишь от каждого ножа. Как по-особенному ощущаются ветер и солёные брызги волн в лицо. Как можно вкладывать своё творчество во благо пиратства. И как определять туман по облакам-сосискам. Нам обоим есть чему учиться, и мне нравится учить мир заново с тобой. И нравится видеть, как горят твои глаза, когда у тебя получается новая вещь. Прости меня за то, что я вёл себя глупо и не интересовался твоими чувствами. Я должен был. Мне жаль, что вышел неприятный момент, но я хочу исправить всё и двигаться дальше. Но только вместе с тобой, — теперь очередь Боннета говорить. Он делится тем, что чувствует и счастлив не скрывать этого. — Тебе нравится держаться за руки, могу я? Скажи, если я снова тороплюсь. С этими словами Боннет берёт ладонь Эда в свою, нежно сжимая её. Сухая, грубая и тёплая, её приятно просто держать. Почувствовав прикосновение, Тич поёживается, но в ответ на вопрос ощутимее прихватывает руку Стида. Так идеально. Боннет смотрит на их руки и вспоминает маленькую игру на палубе под луной, а после переводит взгляд обратно на лицо Эдварда, которое давно нашло место в сердце капитана. — Эд, я хочу, чтобы ты знал, что кем бы ты ни был, пиратом или владельцем гостиницы, это не повлияет на моё отношение к тебе. Мир постоянно меняется, в одну секунду у тебя есть всё, а в следующую нет даже имени. Но я хочу, чтобы в этом непостоянном мире у меня всегда была одна постоянная деталь. И это ты. Без тебя в моём мире пусто, Эд, и я не хочу тебя терять. Никогда больше, — Стид двигается ещё ближе, сокращая дистанцию между ним с Эдвардом. В мире много места, но единственное место, где хочет оказаться Боннет, находится рядом с Эдом. Все пути ведут к нему. Тич едва ли может что-то ответить. К горлу подбирается ком — все эмоции, что скопились внутри без возможности найти выход. «Держись, держись, держись», — шепчет его же осипший уставший голос. И он держится. Пальцы крепче впиваются в ладонь. А за окном уже поднялось жгучее карибское солнце. В его свете тёмно-карие глаза светятся янтарём, внутри него навсегда запечатлелись самые тёплые чувства, на которые только способен Эдвард Тич. Боннет улыбается, почти смеётся от того, как становится невыносимо легко. Он смотрит в тёмные глаза и видит в них тот самый огонёк, тот самый свет, который сиял в особенные моменты. Эдвард легко таранит плечо Стида своим и опускает свободную ладонь на его бедро. Капитан наклоняется ближе к лицу Тича и, мазнув кончиком носа по чужому, касается губами тёплых губ. Тот, затаив дыхание, подаётся навстречу. Поцелуй выходит медленный, нежный и осторожный. Больше некуда торопиться и незачем бежать наперегонки со временем. Нет ничего, что гонит их или тревожит. Этот поцелуй для них особенный, примирительный, он означает новый этап. Второй рукой Боннет накрывает ладонь Тича, обхватывая полностью, отдавая своё тепло ему. Невинный жест, без лишних намерений. Стид оставляет ещё один короткий поцелуй и медленно отстраняется. В груди всё поёт, и Эдвард ощущает это плотно прижатой ладонью, пока собственное сердце стучит так часто, что в общем гуле невозможно различить ритма. Ему важно чувствовать сердцебиение, тепло тела, сладость, оставленную на губах, слышать дыхание. Ему важно знать — Стид рядом. И Эд не отстраняется, не пытается отнять руки. Он остаётся сидеть рядом, слегка ссутулившись, глядя исподлобья в любимые глаза, мерцающие счастливыми искорками. — Теперь всё хорошо? — вполголоса неуверенно бормочет Тич, трогая напряжёнными кончиками пальцев ткань рубашки Стида. — Да. Теперь да. Всё хорошо, — Стид и сам почти не верит в это, но рука на груди и ощущение от поцелуя на губах кричат об обратном. Боннет поглаживает ладонь Эда и, смущённо отведя взгляд, добавляет. — Можно глупый вопрос? — Да, — Эд затаивает дыхание, не сводя взгляда с Боннета. — Кто мы сейчас друг другу? Мы… друзья? Или… — на этом моменте мужчина начинает путаться в словах и запинаться. Ему нужно знать, но слова никак не хотят собираться в цельное предложение. Стид влюблённо смущён. — Нет, не совсем, — морщит лоб Тич, он старается подобрать то самое нужное слово. И оно находится в воспоминаниях об одном вечере. Том, что Эдвард и Стид провели вдвоём при свечах за бутылкой бурбона и лёгким разговором. Знали бы они тогда. — Со-капитаны? Стид тихо смеётся. Слово навевает тёплые воспоминания, одни на двоих. Со-капитаны. Нечто особое, созданное лишь для них двоих. То, что будет с ними всегда, то, чьи границы выходят далеко за рамки простой дружбы, то, что позволяет им быть вместе. — Да. Я согласен, — облегчённо выдыхает Боннет и одной рукой приобнимает Эдварда за талию. — Я рад, что мы поговорили. Нам это правда было нужно. — Как думаешь, научиться слышать друг друга будет сложнее, чем ужинать по всем правилам? — кивает он, мягко улыбаясь. — Но я буду стараться. — Я думаю, проще. По крайней мере, не нужно учить, куда какая вилка кладётся и за что отвечает, — пожимает плечом Стид. Если Боннет и готов меняться, то только ради Эдварда. Мужчина обнимает со-капитана покрепче и втягивает носом запах его волос. С тех пор, как Стид показал Эду свою ванную, его волосы всегда пахли лавандой. И этот раз не исключение. Боннет тихо усмехается и ласково гладит Эдварда по спине. Тревоги уходят, а родной человек почти лежит в объятиях. И от всего этого становится так спокойно, что тянет спать. Веки тяжелеют, и Стид медленно моргает, тихо зевая в кудрявую макушку, но Тича не отпускает. Это их настоящая близость. Эд не сопротивляется, он прижимается к Стиду, и медленно ведёт рукой вдоль воротника его рубашки. Носа касается уже ставший любимым цветочный аромат. Да, Боннет, может, и стал брутальным пиратом, но вряд ли когда-то он перестанет быть утончённым джентльменом. И вдыхая этот запах так близко, Эдвард, наконец, чувствует себя спокойно. Этот мужчина — его спасение, его равновесие.