теорема Муромова-Черных

Ну кто ж знал, что он реально свалится с ангиной? В последнюю учебную неделю перед носом маячили не только эпилептически привлекательные гирлянды и еле живые снежинки (все-таки праздничные плюс два в Питере уже традиционно задавали депрессивную атмосферу наступающего года), но и городской срез по математике — мероприятие весьма пренеприятное, травмирующее и очень опасное для человека, который последний месяц учебы провел за созданием самокруток из тетрадных листков и осыпавшихся листьев папоротника, потому что хотел поступить не на электронные вычисления, а прямиком на курсы Уолтера Уайта. Именно высокий уровень айкью по мнению тестов из «Одноклассников» и природная изобретательность на грани с легким слабоумием подкинули ему, Филу, замечательную скромную идейку на тридцать пять рублей и полбанки энергетика. В его фантастических планах было оформить маме целую программу вступительных экзаменов ВГИКА с участием грифеля от простого карандаша и чугунной батареи, чтобы доказать свою исключительную недееспособность и остаться дома с четвертой плойкой, Майлзом Моралесом и годовым запасом Pacific Punch вместо среза, кислого лица старосты и осуждающего взгляда математички. — Театр одного актера, — заключила мама и в который раз встряхнула градусник для большей убедительности результата. Значение на нем не менялось уже, кажется, четыре раза, и Фил начинал подозревать, что явно переборщил с батареей — ртуть ни в какую не хотела перемещаться по стеклянной трубке и издевательски застыла на отметке 38,2, хотя температура лба Черных не поменялась ни на один градус даже по Фарингейту. Советский термометр никогда не подводил в вопросах нагревания мамы на санкционированный прогул школы, но в этот раз — впервые за одиннадцать лет! — совершил просто непростительное предательство и отказался участвовать в афере совершенно подлым и ужасным способом. Фил своевременно осознал, что уповать на этот бессовестный измерительный прибор уже бесполезно, поэтому решил прибегнуть к более проверенным методам. Перепуганно взглянув на угрожающе возвысившуюся маму, артист-погорелец умоляюще сложил ладошки на груди и начал громко канючить: — А если я умру? А если это двусторонняя атипичная пневмония? И вообще ходить в школу в состоянии болезни это… низкая социальная ответственность и нелюбовь к другим людям! А ты мне даже врача вызывать не хочешь, чтобы он сказал, как долго я после этого проживу! Ну ма-а-ам… Аргументы Фила с каждым новым словом становились все менее убедительными, но его интонация еще сильнее уподоблялась истеричным звукам верещащей пожарной системы. Мама, избегая уже каноничного концерта иерихонской трубы, сменила гнев на милость: — Позвоню нашему семейному доктору. Однако, как полагается каждой уважающей себя умудренной опытом матери, тут же добавила: — Из дома чтоб ни ногой, понял? Увижу по камерам хотя бы одного курьера — завтра же в школу выйдешь и как миленький отправишься писать все свои работы, раз поправишься для роллов. Фил, преисполнившийся предстоящим прогулом школы и искусством одноклассника-душнилки, решил пойти ва-банк, раз уж терять было нечего: — Вообще-то при респираторно-вирусных заболеваниях у больных нет особой дие… Мама, которая заметно начала утомляться от традиционного конфликта отцов и детей, стала более раздражительной, а потому, чуть ли не передразнивая тон сына, парировала его попытку в апелляцию: — Вообще-то при респираторно-вирусных заболеваниях у больных есть температура и соответствующие симптомы, поэтому раз уж никуда не пошел — сиди дома молча. Против такой железной аргументации выдвигать было уже нечего — вот бедняжка и направился покорно в кровать, дожидаясь явления Мессии в виде семейного терапевта. Немного повалялся, потупил в потолок, включил и выключил «Нинтендо» (картридж Metro 2033, как выяснилось в процессе, расплавился на батарее), тихо постонал и наконец услышал щебет дверного звонка. Госпожа мессия — роскошная женщина за тридцать пять по имени Элина Георгиевна — явилась на порог квартиры ровно спустя четыре часа двадцать пять минут. В лучших обломовских традициях Черных встречал врача в домашних клетчатых штанах и закутанным в необъятный махровый халат. Со стороны эта встреча в парадной выглядела весьма комично: терапевт выглядела едва ли не на Московскую неделю моды, а Фил — на отбившегося от толпы коллег редановца. Возраст врача угадывался не только по лицу со следами очевидных инъекций гиалуроновой кислоты, но и по отчаянной для питерской гололедицы высоте каблуков. Безупречный образ женщины, правда, довершался сбитым пучком, в котором угадывались следы железобетонного лака для волос, и наполовину расстегнутой норковой шубой, как будто температура за окном в принципе соответствовала уровню Гаити. Тем не менее, воинственный вид врача такие мелочи не сбивали, но у Черных быстро промелькнула интересная мысль. Сопоставив ряд неочевидных фактов, он подавил ехидную улыбку и подумал о поразительно удачном расписании «Сапсана» — предположение с Московской неделей моды тут же перестало быть настолько ирреальным. — Коте-е-енок, давно не виделись, — очаровательно разулыбалась Элина Георгиевна, при этом совершенно непринужденно, даже немного по-хозяйски, нерасторопно вплывая в пространство питерских апартаментов. — Представляешь, мама твоя меня прям с планерки сорвала, сказала, что совсем умираешь. Чего такое случилось? Как себя чувствуешь? — На месте мамы у меня бы уже появилось обоснованное чувство вины, — пробормотал Фил. — Здрасьте. Умираю от заболевания неизвестной эти… эмти… короче, от непонятного заболевания. В Китае не был, летучих мышей не ел, поэтому вообще без понятия — по приколу, наверное. Элина Георгиевна деловито проследовала на кухню и, судя по страшным дребезжащим звуком, доносящимся из чрева любимой комнаты блондинчика, начала что-то выискивать в посудном ящике. Фила искренне поражало то, что тетя Эля — именно так его пытались приучить называть давнюю подружку мамы — до сих пор во всех подробностях помнила планировку их квартиры и ничуть не гнушалась такими провокационными действиями. Честно говоря, он был бы не против ходить и в обычную государственную поликлинику, но по мнению родителей качество медицины как ничто другое влияло на качество экономики и ВНП, поэтому вся семья принадлежала к какой-то супер фешенебельной частной клинике из Москвы. Такой выбор был сделан не без помощи Элины Георгиевны: личная рекомендация, собственное участие и «Окси, да сейчас в наших не лечат, а только и калечат, а то ты сама не знаешь» обеспечило маме веру во всесилие платной медицины, а отцу — успокоение души. С другой стороны, патологическая лень Фила едва ли заставила бы его покинуть квартиру без весомой на то причины, поэтому у тети Эли все-таки были некоторые плюсы в виде медицинского диплома и высокой мобильности. Грохот на кухне вдруг усилился, и Черных, побоявшись за главную святыню своей семьи и персонально за ложку с надписью «Филюше от бабули», недовольно протопал за врачом. Она реально рылась в столовых приборах и вытащила из них какую-то совершенно непрезентабельную советскую утварь из серебра, после чего женщина удовлетворенно кивнула и направилась к будущей жертве медицинских экзекуций. — Температура есть? — Да, — уверенно (будто это не он пятнадцать минут на градусник у батареи молился) закивал Фил, но на ложку в руках медика поглядывать не забывал. — Тридцать восемь с лишним. Слабость еще, э… головокружение, тошнота вроде… — Ага. Ротик пошире открывай. Испорченное сознание Фила глумливо хихикнуло где-то на периферии его мыслительного процесса, а самая божеская часть страдающего молодого человека заставила его поморщиться из-за впившихся в щеки острых ногтей. Черных вроде бы и так не собирался сбегать от домашнего целительства, но, будучи обездвиженным, все-таки задумался над данным вариантом. Ложка погрузилась в его тело, судя по молниеносному рвотному рефлексу, на глубину энергии ци, и выплюнуть ее вместе с половиной банки энергетика и медовым сухим завтраком помешала именно цепкая хватка терапевта. Ахнув, Элина Георгиевна качнула головой, приложила тыльную сторону ладони к вспотевшему от таких пыток лбу своего пациента и вынесла вердикт: — Ангина. Лимфатические узлы увеличенные, температура, горло краснющее просто, аж смотреть страшно. Дома сидеть как минимум две недели и ни ногой наружу, понятно? Планы скататься к Арту на дачу в Ленобласть на Новый год тут же разлетелись пеплом под романтичную музыку с дискотеки «Рен-ТВ». Фил, мальчик с богатой фантазией и развитым воображением, с ужасом представил тридцать первое декабря в компании пастилок от кашля, крабового салата и переливающегося всеми огнями тезку и тихо застонал. — Полный облом, — констатировал он, мученически закатив глаза. Перспектива вырисовывалась просто кошмарная. — Ага, — согласилась Элина Георгиевна. Ей за продление приема все равно не доплачивали. Экспозиция: двадцать девятое декабря, двенадцать ноль-ноль, тридцать восемь и два, квартира семейства Черных. Акт почти предновогодний. Фил уже три дня не вставал с дивана — залезть на кровать у него просто не хватило сил. Его тело отказалось от хозяина сразу же после того, как за врачом захлопнулась дверь, словно платная медицина в самом деле обладала волшебными свойствами: температура тела повысилась до значения крепости джина, голова не смогла оторваться от подушки, а в горле жутко засаднил метафорический ансамбль из полчища страшно когтистых котов. На второй день из-за давлеющей скуки Черных начал подозревать, что полчище лекарств, купленных отцом, в общем и целом можно перекрафтить в метамфетамин, но предприимчивые идеи плохо сочетались с 38,2, поэтому вываривать опиаты из антибиотиков и спрея для горла он так и не решился. На третий Фил все-таки смирился со своим крайне бедственным положением и вообще перестал пытаться как-либо менять свое положение в пространстве: все время он лежал, пил из трубочки воду с лимоном, пытался играть в допотопные игры на телефоне (для других просто не хватало концентрации внимания) и, драматично приложив руку ко лбу, смотрел кружочки Арта и Вика с классного часа, которые больше напоминали репортаж с «Animal Planet», потому что Мещеряков прятал телефон под партой, чтобы не получить нагоняй, из-за чего картинка была слегка смазанной, затемненной и определенно с атмосферой дикой природы. — Грильяж, — сообщил Арт камере, для достоверности помахав перед ней шуршащим золотистым мешком конфет, который отчасти смахивал на цыганскую котомку. — И халва. Даже «Сникерс» не положили. На фоне мальчик доброй души и нежного сердца по имени Вик запугивал одноклассницу с пломбами с помощью ирисок, утверждая, что эти чудесные конфеты могут вырвать еще и зубы мудрости. Фил вспомнил про свой предстоящий поход к стоматологу, поморщился и напечатал в ответ:

[жесть туфта]

[завидуем тебе блин] [но короче не от всего сердца — тут муромов в костюме снегурочки первоклассников гоняет] Черных, который от нахождения в одной-единственной позе уже собирался мумифицироваться, от моментально пробравшего его смеха чуть не упал с дивана, а, увидев кружочек с нахохлившимся Муромовым в картонном кокошнике, парике из «Фикс Прайса» и кирзовых сапогах, покрашенных белой гуашью, вообще чуть не улетучился в форточку. Упускать такое реально мощное зрелище было очень жалко — нечасто старосту можно было увидеть в чем-то, кроме приевшегося стандартного скина «школьная форма», а замыленные кружочки сто процентов не передавали всей прелести костюмированного классного часа. Такой контент пропадает — а у него, блин, ангина. А все из-за Элины, блин, Георгиевны. — И без кулька, — страдальчески вздохнул Фил, проваливаясь в объятия бархатных индийских подушек, — и без Ильи, и без просмотров… Именно в тот момент, когда он поудобнее устроился в импровизированной яме из плюша и ткани, из коридора раздался мелодичный перелив звонка, а за ним последовали три коротких и совсем не требовательных удара в дверь. Фил никак не отреагировал на такую попытку вторжения и даже не дернулся в сторону входа: мама обещала свинтить ему голову за любых посетителей, визуально похожих на курьеров, — то есть ее фэйсконтролю было достаточно пакета, рюкзака или надписи «Яндекс» на куртке — а лишний раз рисковать своей репутацией в глазах человека, от которого зависят все карманные деньги, вот вообще не хотелось. Тогда незванный гость разуверовал в силу дверного звонка и перешел к более серьезным и менее очевидным методам, потому что вариант «развернуться на сто восемьдесят и уйти домой» его, видимо, не устроил. Вторая сессия показала, что по нежданной персоне горькими слезами плачет карьера барабанщика: она была более протяжной и ощутимой и слегка дамажила черепную коробку, потому что металлическая дверь одновременно поскрипывала, стонала и прогибалась, что создавало великолепную какофонию и вызывало мгновенный посттравматический синдром. Третья Фила уже добила — требовательный грохот указывал на принципиальность и упорство гостя, а также на его карьеру в области жилищного строительства, потому что с таким же звуком можно было забивать гвозди. Отбойным молотком. К этому моменту в голове Черных осталось настолько мало нервных клеток, что психологический прессинг, — о чудо, слепой прозрел! — подобно недорогому иллюзионисту приподнял его бездыханное тело с дивана и, преодолевая всевозможные законы физики и Ньютона в отдельности, потащил эту тушку в халате и тапках с зайцами в коридор. В гениальной блондинистой голове образовался Тройственный союз, пародийный то ли на военную коалицию, то ли на легендарный предмет из известной МОВА игры. В ней объединились вещи, которые прежде встречались друг с другом только на контрольной по алгебре и итоговом сочинении: желание поскандалить, полная деморализация и полное бессилие перед чем-то более серьезным (в данном случае перед ангиной). Угроза во внешнем облике Черных была слишком уж разбавлена желанием пожалеть его и даже подкинуть мелочь из-за глубоких синяков под глазами и мутного взгляда. Именно поэтому, когда он открыл дверь, предварительно не посмотрев в глазок, потому что профессионального прогульщика ОБЖ должно быть видно издалека, столкнулись две абсолютно противоположные вещи с априори абсурдным и сюрреалистическим сочетанием: косплеер Обломова на тяжелых наркотиках и косплеер Снегурочки из «Ну, погоди!» со съехавшим кокошником-шапкой, покрасневшим носом и крайне выразительным желанием кого-нибудь пришить. У Фила отвисла челюсть: все-таки не каждый день можно увидеть на пороге дома Муромова в новогоднем костюме. Да еще и настолько убитого. — Здрасьте, — радостно ляпнул Черных, во все полтора глаза разглядывая новоявленное чудо света. Он уже начал жалеть о том, что не взял с собой телефон, но не терял надежды запечатлеть столь сверхъестественное явление на веки вечные хотя бы в своей памяти, чтобы потом рассказывать внукам самые мощные страшилки, поэтому как можно более усердно всматривался в костюм с небезызвестного маркетплейса (это выдавали торчащие нитки и фиолетовый штрихкод на подоле под болоньевой курткой) и старался не заржать во весь голос прямо в парадной, потому что семидесятилетняя соседка могла не понять такого новогоднего перфомáнса. Илья же потирал обмороженный нос тонюсенькой люрексовой варежкой, безуспешно пытался поправить съехавшую набекрень шапку, сильно хмурился и старался не чихнуть — его выдавали полуприкрытые глаза и слишком уж сосредоточенное для человека в столь странном облачении выражение лица. — Ты чего это приволокся под праздничек? — подозрительно протянул Фил. Как Муромов нашел его дом, что чисто идейно должно было быть первостепенным вопросом, он уже даже не спрашивал, поэтому сразу же перешел к более насущным вопросам. Такие визиты ничего хорошего никогда не сулили — либо это рэкет на деньги, либо обновленная политика Свидетелей Иеговых с заманухой на знакомых и нелюбимых родственников. Из-за кокошника послышался невнятный бубнеж: запыхавшийся от подъема по лестнице Илья все еще не поборол язвительную тахикардию, поэтому его речь походила больше на автомобильные выхлопы. Отдышавшись (и благополучно получив в свой адрес несколько шуток про вред курения), он сердито ответил: — Прям думаешь, что я здесь из чистых сердечных побуждений? Делать мне больше нечего, как сестрой милосердия подрабатывать. Скажи спасибо Марии Сте-па-нов-не, — отчество он прямо-таки раздробил на слоги, потому что тон не на шутку распалившегося Муромова с каждым новым словом становился все более нападающим, возмущенным и ядовитым одновременно, — что она реально по какому-то божественному наитию вспомнила про твое существование на классном часу и послала меня к черту на куличики, то есть к тебе в Адмиралтейский, потому что, видите ли, нельзя оставлять Филюшу на Новый год без мишки Барни и шоколадки «Яшкино». Ну, доволен? Эмоциональные впечатления от моих сорока минут в набитом метро получил? От такого душераздирающего стендапа Фил не просто чуть-чуть испугался за свою жизнь, но и на всякий сделал два шага назад и проверил цепочку на двери — мало ли, вдруг в квартиру еще кинется и главные возбудители диатеза ему по самые не балуй вставит. Он ведь может. А позорный посмертный эпикриз с «смерть от бисквитного медведя в дыхательных путях» блондинистой жертве обстоятельств иметь не хотелось — даже в аду ведь засмеют. — Душевно, — восхитился Черных. — Но ко мне-то какие претензии? Я ж не раскладывал на контурных картах, чтобы ЭмСи вспомнила про мои пятнадцать энок за полугодие, правильно? Так что все камни в огород классрука. И в сторону метро перед праздниками — реально невозможно так жить. Филу очень не понравилось, как в мгновение ока убийственный тон Ильи сменился нежным, мурлыкающим и гораздо более опасным. Фобия была оправдана: кокетливо поправив китайский кокошник, Муромов мило объявил: — Претензий-то к тебе никаких, но кара небесная после божьей воли все-таки оформилась аж в указ управления образования. Я же не просто так сюда тащился — срез сейчас писать будешь. Фил, бедовый и уже как три дня совершенно недееспособный по причине ментальной клинической смерти, от слова «срез» тут же впал в свой любимый поведенческий паттерн «косим под душевнобольного художника, у которого ноль работ и просмотр через девять минут», а потому смог извлечь из себя исключительно философское и не менее тупое: — Чё? — Ничё, — таким же тупым тоном передразнил его Муромов, вернувший себе расположение духа благодаря откровенно стушевавшемуся и побледневшему однокласснику. — Я и так в этом новогоднем пальто эксгибициониста присутствие панической атаки ощущаю, а ты меня еще и в парадной держишь. Умру вот тут от стресса, а потом в новостях напишут, что ты старосту убил, и никто даже не удивится, потому что ты гик ненормальный, геймер и вообще дотер. Открывай давай, блин. Математической экзекуции было не избежать: по словам ЭмСи, это все было на контроле РАО, то есть самой неочевидной организации в системе образования, а потому вся школа стремилась закрыть все на свете долги за два дня до Нового года, учитывая даже мертвых учеников и несуществующие в природе предметы. Таким образом, Илья был уже не просто рэкетиром, а полноценным коллектором из симулятора Сыендука — аж не прикопаешься, не возразишь и точно-точно получишь. — А если у меня бардак в квартире, — сощурился Черных, явно и неприкрыто пытаясь воззвать старосту к совести, — а ты вот так вот заявляешься ни свет ни заря, а? Не написал, не позвонил, смску не отправил, телеграмму не послал — и как тебе после этого доверять, а? Илья засветился такой же блистательной и лучезарной улыбкой, как стальной рубль из монетного двора: — Я, Филюш, не налоговый пристав, и о проверке уведомлять тебя заранее не обязан. Уровень загрязнения в твоей квартире все равно не превысит ПДК по Питеру, поэтому даже урановым палочкам на столе не удивлюсь. А послать могу чисто словесно — и далеко. И надолго, если того пожелает твоя ранимая душа натурального блондина. Фил в этом соревновании нелицензированных юристов сдаваться никак не собирался: — Не, с твоей-то бездушной рыжей натурой мне все давно понятно, но ЭмСи-то почему весточку никакую не прислала? В «Ватсапе» она значит ежедневную рассылку открыток делает, а как чат со мной открыть, так нате-выньте-фиг-положьте? — Вот это ты завелся, — удивился Илья. Его неочевидную эмоциональность можно было понять — нечасто увидишь причитающего, охающего и болезненно-бледного Черных, который вспоминает советские фразеологизмы и сетует на вселенскую несправедливость вне кабинета географии. — Может, она хотела сюрприз сделать… — Алгебраический? — изумленно ахнул Фил. С таким же успехом Муромов мог приехать в латексном плаще на голое тело с атрибутикой для БДСМ-сессии в рюкзачке «Хеллоу Китти» и предложить приятно провести время. Честно говоря, это даже в фантазии выглядело приятнее — даже в чисто теоретической ситуации оставался хотя бы мизерный шанс получить удовольствие от процесса. — А кто сказал, что сюрприз обязательно должен быть приятным? — резонно заметил Илья. — Как ты весь год себя вел, такие и сюрпризы. — Так я же лапушка, — обиженно ответил Фил. Действительно — в этом году в спину Муромова не прилетело ни единой мокрой тряпки, на бирюзовую кофту не было приклеено ни одного стикера с непотребными подписями, а прогулы уроков математики свелись и округлились до десяти, что было просто небывалым показателем за одиннадцать лет обучения что для самого Черных, что для школы. — Так и я не то чтобы Дед Мороз, — от человека в костюме Снегурочки подобное заявление звучало крайне уморительно. — Впустишь меня в конце концов-то, или срез прям в подъезде оформим, м-м? — Ну заходи уж, раз пришел, — пробурчал Фил, зыркая на Илью из-под упавшей челки не самым, честно говоря, приветливым взглядом милого ребенка. Пришел тут, знаете ли, непонятный и странный, требует впустить его в квартиру и, мало того, писать математику. Таких по-хорошему вообще из дома выгонять надо, но Фил добросердечно вспомнил тиктоки про то, что все даже самые грязные бомжи заслуживают кров над головой, еще раз взглянул на пыхтящего Илью, по горемычному лицу которого уже ведрами стекал пот, и, настежь распахнув дверь квартиры, расплылся в неожиданно гостеприиемной улыбке — ну прямо-таки сама мать Тереза почтила бренную землю своей не самой удачной реинкарнацией. У Ильи тоже закралось подозрение, что что-то тут было нечисто: за одиннадцать лет совместного обучения он привык к тому, что Черных наоборот захлопывает перед его лицом все существующие двери, на спор с Мещеряковым запирает в раздевалке (спасибо хоть не в женской) и пытается всеми правдами и неправдами спровадить в учительскую, чтобы превратить кабинет географии в легкий антураж клипа Снуп Дога. Именно поэтому Муромов вкрался в квартиру вслед за ее беспечным хозяином так осторожно, словно ступал на минометное поле, установленное, ко всему прочему, первоклассниками социально-гуманитарного уклона, и не горел абсолютно никаким желанием оставлять свои вещи в коридоре, чтобы ненароком не утащить домой двести тонн тротила. Фил наблюдал за этим самоистязанием с неприкрытым любопытством и еле сдерживал разбирающий его изнутри смех, потому что Илья был похож на неприкаянного котенка в новом доме. Такой же мокрый, растрепанный, с красными глазами и защитными иголками вдоль хребта, теперь он пыхтел уже над премудрым кокошником и курткой. Вспомнив о традициях «Званого ужина», Черных решил восстановить свое честное имя нечестного человека и все-таки поддержать культурную беседу. — Что, погодка совсем не шепчет? — Ругается благим русским и открыто посылает, — пожаловался Муромов. Фил заметил, что его голос совсем-совсем растерял классические оборонительные тенденции, а вслед за этой метаморфозой поменялось и выражение лица рыжей Снегурочки — обложка «Учимся хамить красиво» обернулась расстроенным и заметно уставшим семнадцатилетним мальчишкой, которому хотелось вручить чашку горячительного напитка и клетчатый плед. — Все на больничном сидят, а я за всех отдуваюсь и страдаю. Да еще и ты тут, блин, тоже нарисовался. Фил почувствовал угрызения совести. Чуть-чуть. На полставки. Затем он, правда, вспомнил, что является эмпатом, поэтому желание обогреть, приютить и пожалеть старосту практически тут же попыталось претвориться в реальность, преодолевая всевозможные социальные, психологические и рациональные преграды. — Будешь что-нибудь? Чай, кофе… поминальные конфеты? По лицу Ильи, розовощекому, влажному и очень мученическому, прокатилась видимая волна мышления. Представить Фила на городском кладбище ради тупого влога было легко кому угодно, кто был хоть чуть-чуть знаком с данным феноменом блогерской среды. Но вот представить Фила, собирающего с могил конфеты наравне с вороватыми и чумазыми неблагополучными детьми… Нет, чисто технически в их антураж он тоже вписывался, но гиперопекающая озабоченная мама такое бы не допустила, поэтому к конфетам все-таки было очень и очень много вопросов. Свою масштабную мыслительную деятельность Муромов обозначил лаконичным и логичным сомнением: — Прям вот поминальные? — Прям вот с пылу с жару, — кивнув, подтвердил Фил. Притом он не то чтобы врал — конфеты в вазочке семьи с психологической непереносимостью глюкозы появлялись исключительно благодаря соседке, которая регулярно приносила сладости за чей-нибудь помин. — Но чай-то тебе хоть сделать, костромская снегурочка? Илья тут же рационально возмутился — «костромская снегурочка» действительно звучало как оскорбление чести и достоинства личности: — А чего это сразу костромская? — Новости читать надо, — надзирательно ответил Фил. — Так будешь или нет? Для человека, который выглядел как мокрая ватная палочка и в руках которого едва ли не материализовалась табличка «ищу хозяина приют не предлагать», Илья как-то сильно рисковал крышей над головой, потому что сиюминутно съязвил: — Не думал, что ты читаешь что-то кроме описания предметов в своей стратежке. — Так я и их не читаю, не волнуйся… Справедливо расценив молчание как «да», Фил уже собирался было отправиться на кухню за маминым экзотическим чаем из Тайланда, но неожиданно Черных заметил нервно трясущиеся руки Ильи. Староста, очевидно, пытался всячески скрыть это от чужого взгляда — длинные уродливые рукава Снегурочкиного облачения практически полностью укрывали пальцы, но из-за этого наряд полностью ходил ходуном. Болеющий ребенок тут же вспомнил недавние симптомы ангины, мысленно переложил их на Муромова и молча направился в комнату за толстовкой. Вернувшись, он все так же молча нахлобучил ее на голову Ильи прямо на мантию снежной девы. Гость попытался было открыть рот для очередного словестного конфликта, но Черных уже успел слинять на кухню — поэтому оттуда через пару секунд донесся вой шизоидного расстройства личности: — А это потому что одева-а-аться, — ужасной трелью ржавой дедовской болгарки пропел с кухни Фил, гремя чашками, тарелочками, блюдцами и сковородками в поисках жестянки с травяным сбором семиюродной прапрабабки, — надо тепло и надежно, как в лыжный поход, а не как на свидание с эскортом в «Фрейде». Тебя от ангины до сих пор только шарф спасает, это я тебе как эксперт говорю… — Меня от ангины спасают ваши пожелания смерти, — возразил Муромов, но на кухню он вошел очень медленно и явно смущенным. Толстовка с надписью «Пабло Эксобар» и эмблемой «Cheetos», подаренная Виком и Кирой на семнадцатый день рождения Фила в качестве шутки, прикола и странного символизма, смотрелась на старосте очень уж гармонично. Дело было то ли в глубоких синяках под глазами, то ли в общем его состоянии, но нежный оверсайз и очаровательные признаки зависимости отлично синтезировались в образ человека, который сдает профильную математику и биологию, сидит на транквилизаторах и пытается верить в силу халявы. Фил прицокнул языком, оценивая милейший образ Ильи по меркам плюшевых стримерш, улыбнулся навстречу рассеянному взгляду и протянул однокласснику кружку «Сергей всегда прав» с чаем. — Черный, крепкий, сладкий, все для синтеза АТФ в растущем организме, — гордо объявил Черных итог своих кулинарных навыков. Ну правда — не говорить же, что он миллион раз видел, как Муромов запрашивает в кафе именно такую конфигурацию напитка после восьми уроков, двух элективов и репетитора по биологии, потому что никакущий возвращается домой в восемь вечера? Щеки Ильи порозовели еще сильнее, но теперь уже не от мороза. — Ой… Я к тебе так-то с контрольной пришел, а ты меня чаем потчиваешь, заболтать хочешь… Это чтобы срез не писать, да? Фил сделал самые-самые милые и самые-самые подлые глазки, на которые только был способен: — Если мой прекрасный и любимый староста вдруг согласится помочь мне с решением… Не говорить же, в конце концов, еще и то, что намерения тут были самые добрые и бескорыстные — а то еще заподозрит не пойми в чем и ООС дразнить начнет! — Ну если ты будешь нормально себя вести, — неуверенно протянул Илья, определенно сраженный такой бессовестной наступательной операцией со стороны самого пассивного инициатора, — то я еще может быть и подумаю… — Поэтому пойдем в гостиную, чтоб тебе думалось быстрее. За столом вот эту вот твою чертовщину я все равно рещать не буду, а там и вайбик настраивает, и атмосфера… Таким образом сия театральная процессия переместилась на мягкий диван, где еще недавно, как на смертном одре, разваливался Фил. Муромов, все такой же стесняющийся и осторожный, попросил притянуть к нему журнальный столик, чтобы воздрузить на него учебник, тетрадь и кружку, после чего как по щелчку пальцев снова превратился в требовательного и вредного старосту. Черных постарался не издать страдальческий стон в ответ на такой существенный регресс и печально уставился на полку напротив себя. Антибиотики и травяной сбор смотрели на алгебру с той же позиции, что и он — с животным ужасом и остолбенением. — Итак, — с нездоровым для адекватного человека энтузиазмом начал Илья, хотя Фил уже заметил его подергивающийся глаз и все так же ходящие ходуном ладони, — срез по логарифмам, интегралам, производным и стереометрии. Начнем, чтобы не расстраиваться раньше времени, с позитивного, потому что скоро все-таки Новый год — ты хоть что-нибудь помнишь? Надежда в глазах Муромова теплилась так же наивно, как и планы Черных сдать профиль на 80+ баллов без репетитора и курсов. Чтобы не разочаровывать старосту раньше времени, блондин изобразил ничуть не подозрительную задумчивость очевидно ничего не знающего человека: — Помню, что логарифмы связаны со степенями, интегралы есть в физике, а я сдаю ее через полгода, а стереометрия… планиметрия по крайней мере похоронена в девятом классе. Покойников, как известно, будить нельзя, поэтому предлагаю разойтись мирно и списать все с ГДЗ. Идет? В синих глазах надежды стало в три раза больше, чем у Ильи, но старосту это не то что не разжалобило — в его поведении вдруг отчетливо отразилось легкое, но уловимое предупредительное раздражение: — Из покойников сегодня намечается только один жмурик, поэтому не рискуй здоровьем и решай. Засекаю время. — А вы, я смотрю, прям вот Доктор Хаус, — пробубнил в ответ Фил. Его бессознательная эмпатия не вывозила такой резкий переход от лапочки к исчадию ада, поэтому приподнятое настроение мгновенно улетучилось через микропроветривание окна и заиндевевший взгляд изумрудных глаз. Он не понимал, чем вызывал такую реакцию, поэтому замешательство и ступор смешивались с обидой и расстройством, что в сочетании с легкой температурой и головокружением было вообще сказочным аттракционом. Хоть стой, хоть падай с такими биполярными настроениями… — А вы, я смотрю, через месяц документы на базовую математику подпишете, да? Аргументов против лома и очевидно манипулятивного приема у Фила не было, поэтому после драматичного вздоха со всем спектром личного негодования ему все-таки пришлось заглянуть в листок А4, который настойчиво маячил перед его лицом благодаря завидному усердию Ильи и его бесценному опыту в чирлидинге. Страшно Черных стало не от заданий, а от существования цифр в принципе, потому что ужасные нагромождения дробей, их конфигураций, новых знаков и поистине сатанинских способов решения провоцировали возникновение невротических заболеваний даже у ментально стабильных людей. Вздохнув еще раз — для закрепления результата, очевидно — Фил героически взялся за ручку и начал выводить в листке всякие разные каракули. Дроби не считались ни алгебраически, ни с мнением блондинчика; пределы интегрирования насмешливо сползали друг на друга и подло путали значения в табличке первообразных перед самым носом, а результаты вычисления высоты прямоугольного треугольника как вынесенного из призмы основания складывались в молитву на изгнание нечестивого. Украдкой Фил всё-таки поглядывал на сидящего рядом Илью, но в его выражении лица не намечалось никаких положительных тенденций, поэтому эту идею пришлось оставить до следующей части работы. В убийственной тишине, которая повисла в гостиной, решила замолчать даже шумная плойка, поэтому от чистейшего звука шариковой ручки у Черных начал оформляться нервный тик. — Пределы интегрирования неправильно оформлены. Голос Ильи раздался столь инородно, что Фил неиронично дернулся от такого камуфлета. Ему не нужно было даже поднимать головы, чтобы понять, что взгляд старосты направлен в совершенно противоположном направлении и что ему совершенно противоположно на сумбурное состояние его жертвы. — А мне, может, все равно, — сквозь зубы процедил он и тут же добавил, но уже про себя: «Как и тебе на меня.» — А мне, может, не все равно. «На меня?» — От твоего среза зависят мои отношения с завучем. Так что, Черных, ты уж постарайся. Расстроившись еще сильнее, Фил постарался вообще не вылазить из листка. Продлился, правда, этот одиночный пикет не дольше двух минут, потому что совсем-совсем избегать Илью, который сидел на расстоянии буквально полуметра от злосчастной бумажки с заданиями, ну вот никак не получалось. Украдкой самый воровской взгляд Черных все-таки пробегал по напряженно выпрямившейся фигуре. Выражение лица старосты было пугающе статичным. Оно не поменялось ни за две минуты, ни за пять, ни за десять, а лицевые мышцы зловеще застыли в каком-то совсем эмоционально неестественном положении. Фила осенило примерно на четвертое партизанское переглядывание. Так у Муромова регулярно начинались панички, благодаря которым он шатался до медпункта и очаровательно слизывал с четырех уроков. С тревоги, которая пронизывает тело иглой для переливания крови, сковывает лицо и связывает руки, с остолбенения как перед Медузой Горгоной, с сознания, выбитого из оболочки — а прямо сейчас Илья собрал все три пункта. Реакция Фила работала быстрее мозга, поэтому и табличку из кабинета школьного психолога она воскресила самостоятельно, и порядок действий прочертила мгновенно. — Не, ну я так не могу. Угнетаешь. С «гори сарай, гори и хата» — каноничным девизом всей своей жизни — Фил проиграл самому себе спор на выдержку обиженки и, на девяносто семь градусов развернувшись направо, положил обе руки на плечи Ильи. От прикосновения, не давящего и легкого, тело под ладонями вдруг затряслось, заходило ходуном и стало вырываться из иллюзорной ловушки, но прежде стеклянный взгляд постепенно оттаял и обратился самой глубокой и самой тревожной бездной на планете. В самую пучину Фила не тянуло, потому что она сама выталкивала его наружу, но зато уровень жалости к старосте рос с завидным темпом, поэтому руки Черных медленно переместились на предплечья, а с них съехали на запястья — то ли от его невнимательности, то ли от того, что удерживать фокус внимания стало легче. — Тебе нехорошо? Вопрос был задан чисто для проформы, и это понимали они оба, однако прекрасный автоматизм ответов Муромова тут же выдал: — Я в порядке. Фраза разбилась на осколки его подрагивающим и неровным голосом. Илью трясло, как айфон в стиральной машинке; его глаза дергались в жутком безудержном темпе, пальцы бесновато бегали по диванному покрывалу, и в целом он выглядел как недостаточно соответствующий «я в порядке» человек. Бровь Фила соответственно пролонгации его подозрения изогнулась в форме криволинейной трапеции, и Муромов, уловив это осязаемое недоверие, поспешил повторить: — Все правда нормально. Все хорошо. Я… просто формулу забыл. Вот и… нервничаю. Оправдания — а вибрирующий голос Ильи звучал так, будто он вот-вот расплачется — вызвали в Филе зачатки совершенно неожиданного чувства вины. Это было не просто внезапно, но и жутко странно, потому что даже в ситуациях с реальной ответственностью за содеянное совесть в сердце Черных просыпалась едва ли не два раза за год. Он почувствовал, как от стыда за чужую неловкость предательски заполыхали щеки, поэтому быстро выпустил побледневшие запястья из цепкой хватки, уткнулся взглядом в ковер, который слегка расплывался от легкой дымки перед глазами, и буркнул себе под нос: — Я вообще-то вижу, что ты мне врешь. В чем прикол гаситься? Краем глаза он уловил движение на периферии взгляда: руки Ильи сцепились в замок и вжались в джинсы. Чувство странной этиологии тут же расцвело в груди, но сразу погасло под давлением зависшего в голосе непонимания и неозвученной никем проблемы. Фил уже подумывал над тем, чтобы негостеприимно исчезнуть на кухне и оставить Муромова наедине с его ментальными бедами, но неожиданно почувствовал робкое и совсем не уверенное прикосновение на своей коленке, дернулся и едва не двинул Илье в лицо. Последний сохранял настолько прискорбный и виноватый вид, что у Фила в который раз закралось подозрение насчет кошачьего происхождения старосты. Муромов взглянул на одноклассника самыми круглыми и широко распаханными глазами со слегка увлаженными ресницами. У Черных опасно дернулся глаз, но Илья предпринял превентивные меры насчет надвигающейся бури и, уцепив чужой взгляд, затараторил: — Блин-блин-блин, прости пожалуйста сердечно, если прозвучит странно, потому что для меня реально странно такое тебе говорить, учитывая контекст наших отношений и социальные роли в данный конкретный момент, но… Фил тяжело вздохнул. К странностям за сегодняшний день он уже привык, а к витиеватому многословию нервного старосты — тем более. — Но… можно я тебя за руку подержу? — жалобно и еще глубже вторгаясь в разбушевавшуюся синеву, спросил Илья. — Пожалуйста?.. У Черных совсем не осталось словарного запаса. Его лексика и в нормальных условиях зиждилась на дотерском сленге, а тут едва спасали одна полуживая мысля, два слога и эвфемизм без пульса. Именно поэтому ответ превратился в незапланированную практику: он живо подхватил прохладную ладошку старосты, вскружил ее вокруг своей руки и, нисколько не пытаясь раздумывать над характером и возможной трактовкой своих действий, по-паучьему переплел их пальцы. Контраст бледной и загорелой — «по семейным обстоятельствам» в Турции — кожи на секунду заставил дыхание Фила замереть от восторга. И тут же восстановиться, потому что разглядывать чужие руки немножко неприлично, странно и вообще-то не совсем традиционно, если вы оба молодые люди призывного возраста и не в школьной раздевалке. — Спасибо, — ляпнул Фил. Взгляд Ильи обескураженно скользнул по их мужскому рукопожатию, выбирая юзабельную эмоцию для данной конкретной ситуации, но тут даже шестьдесят четыре стикерпака Черных не вывезли бы происходящее в этой квартире. Вместо этого Муромов выдал свою натуральную реакцию — поморщился, отвернулся и буркнул: — Продолжай писать. Время лимитированное. В адских страданиях Фил воззвел омраченные алгеброй очи к потолку, взмолился богам Одиссеи и продолжил выполнять срез с небольшим баффом в виде потеплевшей руки. Староста делал вид, что его данная ситуация никак не колышет и что он вообще самое незаинтересованное лицо в комнате, однако пальцы его сжимались так крепко, а ладошка ерзала так сильно, что даже Черных растерял весь свой мужественный вид альфа-самца-защитника-омежек и тупо вдуплял на лист с ответами. Тригонометрия сложилась в хоровод бабок-ежек, а интеграл — в коромысло, поэтому дальнейшие занятия алгеброй были бессмысленны. Тогда в светлую блондинистую голову пришла идея на сто рублей. Нет, до сих пор, конечно, никому не удавалось вымолить у старосты и прощения — не то что готовую контрольную — но Фил хотел стать первым покорителем Эвереста и ледяного сердца каменной леди, поэтому изобразил самый милый взгляд на свете, стал похож на зоомагазинную чихуахуа и ужасно фальшиво промурлыкал: — А любимый одноклассник случайно не хочет мне помочь? — Арта в комнате нет, — охотно отозвался Илья. Этот кошачий гад самозабвенно поглаживал ладонь жертвы математики и вместо помощи немощным листал ленту, лайкал пушистых зверьков, исторические мемы и фрагменты костромских новостей. Ну разве не предатель? Фил извернулся и использовал абсолютно запрещенный в профессиональной среде прием — ткнулся носом в обнаженную от медно-рыжих волос шею, глубоко вдохнул и томным шепотом произнес: — А кто сказал, что я Арта больше люблю? Может, у меня к тебе какие-то чувства с первого класса, а ты… Муромов мгновенно изогнулся знаком интеграла, быстро-быстро задышал и прошипел какое-то изощренное ругательство, попутно едва не втащив Филу локтем в нос. Последний даже не оскорбился — перелом переносицы наверняка спас бы его от жуткого насморка. — А я тогда Пэйтон, а ты т/и. Решай давай я тебе говорю. Время ли-ми-ти-ро-ван-но-е. Черных, разочарованный в симпатиях своего старосты, пихнул его в плечо и продолжил терзать бумагу. Илья искоса поглядывал на его работу, но внешний его вид выказывал полнейшую незаинтересованность, а розовые щеки напоминали о морозном рандеву. Разве что ладошка, мягкая и маленькая, бегала по руке блондина и всячески перебирала кожу своей жертвы чуть влажными тонкими пальцами. Математика в голову Черных в такой ситуации вообще не лезла, потому что в ней множились только тревожные мысли насчет поведения старосты, мечты об адекватной оценке в конце полугодия и «господибожеянесдампрофмат». Фил очень хорошо знал поведение Ильи, которому что-то не нравится: его чудодейственные выходки часто бесили бедного одноклассника до такой страшной степени, что по кабинету со скоростью света летал глобус, а в электронном журнале в колонке «Биология» автоматом появлялись пропуски и пометки о вызове родителей в школу. Но сейчас Илье не не нравились прикосновения и элитный Филовский флирт: он не сбрасывал и не выдергивал руку, а лишь отводил глаза, начинал огрызаться и краснеть. Это наводило частного детектива на достаточно очевидную идею — Муромов не получал дискомфорт от происходящего. Фил был эмпатом, но эмпатом с жуткой интуицией, слегка терялся в происходящем и только хлопал глазами на раскрытый черновик. Все в этом поведении, нестандартном и нетипичном для Ильи с нарциссической акцентуацией, в невербальных знаках, бегающих глазах и трясущихся руках, по ниточке вело Черных к ответу, который ему не совсем хотелось принимать. Этот ответ казался нереалистичным и безосновательным, но единственно верным в сложившихся обстоятельствах. Фил утомленно прикрыл глаза. Все не могло быть настолько очевидно и настолько страшно одновременно. Илье нравились прикосновения. Просто он был смущен. Смущен, потому что влюблен. Это была лишь гипотеза, основанная на поведенческих признаках и личном опыте. Без доказательств — а Фил за два года в физмате все-таки уяснил, что учебники по геометрии пишут люди с каким-никаким образованием — он не мог ни сказать Илье «да», ни сказать «нет», потому что Муромов после аутинга по канону их отношений способен как ни в чем не бывало слиться за ноль секунд и выставить оппонента умственно недостойным. Черных начал сердиться на свою дедукцию за пропуск по семейным обстоятельствам и искать в клеточках черновика способы подтверждения своей гипотезы. Чужая ладошка в левой руке все еще теплилась и слегка елозила туда-сюда по логике построения тетраэдра, и в голову Фила после непродолжительного тупняка закралась достаточно разумная мысль насчет способа проверки. Конечно, она могла не оправдать себя, но парень успокаивал себя тем, что в случае со посмертным позором учиться им останется всего полгода, а Илье тоже будет стыдно и он никому ничего не расскажет. Мысленно подготовившись — физически подготовиться не позволяло отсутствие фонка на всю квартиру и домашней тренажерки — Фил незаметно отложил записи по математике и разжал крепкое мужское рукопожатие. Староста моментально среагировал на разрыв тактильности и, встревоженно подняв голову, попал прямиком в ловушку васильково-синих глаз, неотрывно фиксирующих каждое его движение. Для усиления социально напряжения Фил сложил брови домиком, воинственно надул щеки и, склонившись к уху Ильи, непривычно вкрадчивым для себя тоном поинтересовался: — Сам расскажешь или я тебя раскрою? Черных едва не сдал свой злодейский план самовосхищенным возгласом — ему хватило смелости не только на нападение, но и на подлую манипуляцию с и без того уязвленным ребенком. Жутко янтарные глаза Муромова, завораживающий блеск на его розоватых щеках и влажные от постоянного невроза губы от испуга застыли в положении крайней безысходности, но своего природного очарования, которое в начале учебного года купило сразу трех восьмиклассниц, не растеряли. У Фила, любующегося и плененного нежной нетронутой красотой, сладостно защемило сердце. Скажи ему кто-нибудь хоть неделю назад, что он будет так воспринимать старосту, Черных бы первым усомнился в гетеросексуальности говорящего и его симпатиях. А тут, как завещал Маяковский — нате. Сюрпрайз-сюрпрайз. — Если тебе нечего сказать, — лениво протянул Фил, когда губы Ильи едва разомкнулись для попытки оправдаться, — я могу начать первым. Я понимаю, что ты думал, что это я ничего не понимаю, но… Хитроумным движением настоящего сигмы Черных пригвоздил ладонь Муромова к дивану. Собственная смелость и талантливая актерская игра Фила ничуть не смущали, но вот предстоящее продолжение данного ивента его всерьез напрягало. А если он неправ? А если реально ошибается? Вторая рука блондина забегала по обездвиженному запястью Ильи. Он провел пальцами по внутренней стороне ладони, задумчиво пробежав по переплетенным и спутанным, подобно самому старосте, линиям жизни; подушечки скользнули по набухшим выпуклым венам, остановились у сгиба руки и слегка сжали ее. Первая рука высвободила ладонь и легла на разгоряченную веснушчатую щеку. Совсем не запланированным прикосновением Фил мягко очертил скулы и выразительный выступ челюсти, аккуратно обвел более крупные скопления веснушек и остановился на подбородке. Облик Ильи был окутан млечной и мягкой дымкой, губы — сонным туманом, глаза — светом, пробивающимся на опушку сквозь плотные еловые лапы. В состоянии полной околдованности обнаженным неощетиненным старостой Черных, правда, не учел один маленький факт: Илья был до жути умен и хитер в любом агрегатном состоянии. Поэтому, когда Фил почувствовал, что его руку резко вывернули против часовой стрелки, а вторую оторвали от бархатистой кожи, он искренне удивился перехвату инициативы. Ну, а когда Муромов уложил его поверх математических записей и по-предводительски уселся сверху, от возмущения нежданным поражением Черных и вовсе захлопнул рот. Глаза победителя мгновенно сощурились в победной усмешке; янтарь сгустился вокруг застывших зрачков и окрасился цветом лесного полога. Тактика всегда побеждала энтузиазм. А у Ильи оценки по истории всегда были лучше. — Если ты думал, что сможешь меня переиграть, — чрезмерно ласковый шепот старосты горячей волной прошелся по обнажившемуся адамову яблоку, очертившимся мышцам шеи и нервной системе Фила, — то ты, зайчик, ошибался. Черных судорожно сглотнул. Кадык перекатился у него под кожей и застыл в каноничном для омегаверсного фанфика положении. Он не пытался оттолкнуть Илью или как-то от него отодвинуться — ощущения от давления сверху ему очень даже нравились и не вызывали предсмертной истерики — но сама ситуация была какая-то… неоднозначная. И какую эмоцию ему стоит юзать, Фил так и не понял. — Я не хотел тебя переигрывать, — возразил блондин. Спорить с Муромовым, в буквальном и метафорическом смысле находясь под ним, было крайне увлекательно. — Я вообще-то теорему доказывал. А ты мои, э-э-э… вычисления прервал. И убил, между прочим, тягу к точным наукам. Бес-со-вест-ный. От прессинга старосты у Фила заплетался язык, и оттого он бормотал еще больше, активнее и бессмысленнее. Илья, к великому несчастью, в свое время получил пять на устном изложении, поэтому быстро нашел центр словестной композиции: — Теорему? Муромов наклонился еще ниже, и мягая рыжая челка, упав вниз, пощекотала Филу нос и щеки. Последнему многого стоило не отвернуться, не покраснеть и не умереть от перманентного смущения, поэтому ответ вышел из его тела с заметной потугой и помощью высших сил: — Насчет твоей гетеросексуальности. В голосе Ильи послышалось не только аутоэротическое придыхание, но и едва заметное скромное любопытство: — Доказал? Фил попытался закрыть лицо ладошками, чтобы не чувствовать на коже покалывания отчетливых прикосновений горячего дыхания с запахом мятных леденцов и мандариновых кислинок, но Илья уже не собирался уступать. Черных мысленно пообещал себе больше никогда не поступаться правилами любимой игры, которые постулатом закрепляли необходимость вардов, отходняков и зачистки в захвате дракона. Дракон сагрился, варды слетели, враги окружили, лайн запушили — запястья прижали к дивану, глаза законтролили, а тело обездвижили. — Опровергнул. Ну серьезно, откуда гетеросексуальность в человеке, который не с потолка брал гениальные способы провокаций и самые изощренные тактильности? — Странно, что с совершенно правильным доказательством ты до сих пор не одолел срез, — самым сочувственным голосом, каким Арлен Семенович обычно журил первоклашек за расхищенные кабинеты, проговорил Илья. — Пятерку я тебе, конечно, не поставлю, но… Застанутый врасплох Фил не успел сделать и выдоха, когда почувствовал на своих губах чужую ежевичную гигиеничку, необычайную мягкость и едва уловимое, практически фантомное прикосновение без единого усилия или намека на напористость. Илья выпрямился так же быстро, как и склонился к его лицу, и быстро отвернулся в сторону, после чего воспользовался гнусными приемами самозащиты и быстро скрыл себя за руками. Снизу — да, не самое завидное положение, но Черных и не выбирал — не прятались пунцово-красные щеки, бегающий взгляд и еще большая встревоженность. Фил, обескураженный и совершенно сбитый с толку, метафорически вдарил по забарахлившей эмпатии и тут же в самой полной мере почувствовал весь спектр поразительных эмоциональных состояний Муромова. Староста сомневался во всем — в предпринятом решении, совершенном действии, ориентации Фила, последствиях и себе. Из-под расставленных пальцев показались ресницы и взгляд самого бедного перепуганного кота, угодившего в канализационный люк в самом центре Москвы. Физически ощутимое сожаление росло в геометрической прогрессии и завладевало Ильей все больше и больше, а с его дрогнувших губ едва не сорвались сбивчатые извинения. Черных понимал, что надо что-то делать, но программа самозащиты не выдавала адекватных решений в столь неоднозначной ситуации. План хитрого разоблачения сменился планом сохранения менталки старосты, а действия Фила приобрели самый интуитивный характер, которым он, ESTP с пеленок, только мог похвастаться. — Эй. Черных грациозно выпрямил свое тело по спинке дивана и развернул Илью к себе так, чтобы тот оказался у него на коленках. В состоянии легкого невнемоза тот даже не сопротивлялся чужим махинациям, полностью погруженный в свои страшные мысли карманного нон-гетеро мальчика. Сначала Фил заботливо растер его похолодевшую руку («Болезнь Рейно», — он вспомнил диагноз со школьного медосмотра, потому что хихикал с Артом с «врача-дождя») и, обрамив лицо старосты горячими сухими ладошками, потянул его на себя. В веснушчатых щеках утопали пальцы, а влажные губы, которые становились все ближе и ближе, тянули к себе с невозможностью отторжения. — Я не обижаюсь, — зачем-то сказал Фил, обращаясь не то к Илье, не то оправдывая себя перед лицом высших сил. — Если честно, мне даже понравилось. И я этого хотел. Муромов поднял на него бестолковые круглые глаза, и тогда, собравшись с духом, Черных наконец решился его поцеловать. Это было немного по-другому — у Фила был напор, была скорость, в голове сияло «этот повелитель дорог создан для гоночной трассы» и он направлял, а у Ильи было безоружное совершенство, нежное очарование и стремление к нему. Это было по-другому — это было столкновение «Бронхомунала», зверобоя, «Гексорала», аскорбиновой кислоты с апельсиновым вкусом, безалкогольного цитрусового тоника, бенгальских огней и двух посмертных врагов, которые ни за что не могли сойтись в предновогодней романтике, но тянулись друг к другу так, будто дышать по отдельности просто не умели. Муромов оказался взрывом Солнца, рождением сверхновой, обжигающим и ослепляющим, но заключенным в теплые ладони и ограниченным пределами защиты. Лицо его — росчерки контурных карт, хаотичные световые капли и веснушки, как акварельные капли, как снежинки, неповторимые, разные и разбросанные в таком хаотичном порядке, который понятен одному лишь Филу и, быть может, другому такому же ценителю настоящего искусства: по ним можно расчертить карту звездного неба и пуститься с астролябией в самое странное, но самое захватывающее путешествие. Перформанс всех точных наук, смешение мередианов и космических систем, философский эталон, и все это человек, и все это его, его, его староста, такой красивый, такой замечательный, такой… Мысли пораженного созерцателя искусства летали со скоростью света и смешивались с физическими ощущениями в такой непостижимой композиции, что лишь включившаяся инициатива Ильи вернула Фила в более реальный и осязаемый мир. Староста шумно выдохнул ему в губы какую-то загадочную фразу на несуществующем языке своих неописуемых чувств, пробормотал в них, влажные и мягкие, сонные и горячие, что-то свое ватно-невнятное, кошачье-мурлычащее, и впился в них с новой силой, манифестируя очевидное и новое о них обоих. Движения из интуитивной беспредметной композиции новатора в руках настоящего организатора, Ильи, приобрели ритмичность, расслабленность, уверенность и вдумчивость. Фил был в восторге от него — и был в восторге от иррациональности происходящего, которая с каждой секундой восхищала его еще больше. Не размыкая бесконечно длящегося поцелуя, будто это могло как-то нарушить выявившуюся синергию и их абсолютно ненаучную связь, Фил горячо и беззвучно шептал клятвы, обещания и любовные слова, которые множились с каждым новым столкновением, с каждым запечатленным касанием, с каждым запечатленным взглядом. Листок с математикой, увы, оказался смят. Безнадежно. — Я никогда не скажу тебе, что подарю космос, — шепотом признался Фил, когда его нос оказался уткнут куда-то между шеей, спутавшимися волосами, щекой и ухом Ильи. Объятия, в которых они притянулись друг к другу, были столь же композиционно неординарны, как и их другие взаимодействия, поэтому руки Черных покоились у старосты на спине, плечах и талии одновременно, а Муромов нашел сложнейший способ скомпоновать их ноги в турецко-китайском лотосе. Единство места, времени и друг друга устраивало их так же сильно, как и невыполненный срез по математике. — Или звезды. Или что-нибудь другое. — Не хватит романтики или совести? — негромко хмыкнул Илья, поудобнее устраиваясь подбородком на светловолосой макушке. — Космосу космос не дарят, — серьезно ответил Черных. — А ты и звезды, и планеты, и Млечный Путь, и учебник астрономии. И школьная физичка. — Такой же душный? — осведомился Илья. Фил отметил про себя его смущенно дрогнувший голос и довольно заулыбался в обнаженную шею. — Такой же умный и сварливый. И вот откуда ты только такой смазливый резко взялся, а? — Красота требует, м-м, резкого явления и определенных жертв. — А я, я так понимаю, ее жертва, да? — А ты против? — Я ж не производная косинуса. Кстати о косинусе… Может, в честь нашего праздника жизни ты мне все-таки поможешь? За спиной Муромова Фил сложил свои ладошки в молитвенный жест. — То есть целовал ты меня ради решения среза? — уточнил Илья. Фил возмущенно запыхтел, вырвался из его колдовского плена (но тут же захотел вернуться обратно, потому что резко стало холодно) и выразил все свое недовольство в одном красноречивом взгляде «посмертная обида без шанса на искупление». Староста, уловив степень риска, одарил его снисходительным взглядом, после чего тихо рассмеялся и одарил Фила поцелуем в нос, заставив его замурлыкать от удовольствия: — Щенячьи глазки. Решу. Ангина исчезла из его жизни вместе с армией ужасно невкусных лекарств уже на следующий день, но мама отчаянно не верила в силу самоизлечения объятиями, поэтому продержала сына на больничном еще три дня. Пятерка по математике появилась в журнале под канун Рождества, а Илья, подарок судьбы и канон святочных рассказов, остался в его жизни навсегда — на сотни следующих праздников и больничных. Шах и мат, скептики. Вот она — связующая сила математики, праздников и волшебства.