Невеста некроманта

      Ева спала, разметавшись на постели, а Пашу Дорохова сворачивало в бараний рог от желания. Он стоял у кровати своей невесты и смотрел на неё.       Высокая, тонкая, настоящая аера. Длинные пепельные волосы спускались рекой по подушке. Скуластое курносое лицо едва тронуто загаром, на округлых щеках — ямочки. И глаза. Сейчас закрытые, в оправе русых ресниц, но их цвет невозможно забыть. Тёмно-синие, как небо после заката, когда зажигаются первые звёзды.       Паша шумно выдохнул и мысленно чертыхнулся: ещё разбудит Еву, испугается, будет спрашивать. А так хотелось увидеть сонный взгляд, сорвать с губ вздох пробуждение, а после — её цветок...       Но вместо этого Паша взял себя в руки, погасив фантазии. Успокоил сердцебиение и отогнал прилившую к паху кровь.       Не время.       Неслышно ступая босыми ногами по мягкому ковру, он вышел, притворив за собой дверь.       Коридор особняка Дороховых, видевший многие поколения семейства некромантов, встретил Пашу гулкой тишиной. Однако через мгновения высокий свод наполнили едва слышные звуки: тиканье старинных часов, шуршание змей, покашливание деда, шелест колоды Таро, звон бокалов. Паша на миг прикрыл глаза, а когда открыл, по самому краю зрения проскользнули тени. Густые, точно кляксы, они стлались по полу, льнули к потолку. Паша видел их, сколько себя помнил, лет с трёх. Когда он спросил у отца, что это, Константин Михайлович ответил: «Смерть».       Паша двинулся по коридору, а пространство впереди разворачивалось из ленты Мёбиуса — так кащеи с давних пор встречали незваных гостей, заставляя блуждать в завёрнутом бесконечностью доме. Только вхожий в особняк мог здесь пройти. Поэтому Дороховы тщательно выбирали ближний круг общения и обходились без живых слуг.       Слуга отлично знает своего хозяина, поэтому опасен. Домовой не в счёт: он — часть поместья.       Паша прислушался, направил текущую по жилам силу, влился в дом: Осип гремел посудой на кухне. Уголок Пашиных губ дрогнул: сегодня его ждал поздний ужин в одиночестве. Тем лучше. Никто не будет ничего спрашивать. А после — работа.       Ускорившись, Паша миновал несколько запертых дверей. В доме было множество комнат, и из каждой могла выйти бабушка. Она прожила здесь полвека, и успела едва ли не каждую каморку оборудовать под свои нужды.       Предвкушая бефстроганов из говядины с грибным соусом, Паша завернул к столовой, которая располагалась недалеко от гостиной. В последнее мгновение он увидел полоску света из-за приоткрытой двери, ощутил прилив тяжёлой плотной силы и услышал настойчивое:       — Паша, поговори с отцом.       Вот так всегда. Его окликнули ровно через пять минут, как он остался один. Толкнув дубовую дверь, Паша прошёл в гостиную.       Отец расположился у распахнутого окна и смотрел на мерцающие блудячие огни, висевшие за высокой кованой оградой. Тëмно-зелëные резные листья колючеплодника казались чёрными в темноте и слабо бликовали в электрическом свете. На подоконнике стоял почти пустой штоф с вином. В руке отец держал огромный бокал.       — Твоя девчонка тебя динамит, — произнёс отец. — Почему ты это терпишь? Ты можешь получить любую!       — Мне не нужна любая. Только Ева, — отозвался Паша, оставаясь на ногах. Если присесть, отец заладит надолго.       — Чепуха! — махнул дрогнувшей рукой в перстнях отец. — Юношеский максимализм. Я в твоём возрасте тоже воображал, что мне нужна только твоя дорогая матушка. Но потом одумался. — Он икнул и вылил себе остатки вина.        — Папа, ты снова пьян, — констатировал Паша.       — Могу себе позволить. Дослужишься до депутата, тоже будешь пьян, — назидательно усмехнулся отец. — И какое «пьян»? Так, выпил пару бокальчиков.       — Это ваза, — повёл бровью Паша.       — Ты слишком много работаешь, — затянул старую песню отец. — Присядь, выпей с отцом, отдохни. Проведём по-семейному время.       — Меня назначили секретарём общественного совета при Департаменте природоохраны, — напомнил Паша. — Я вступаю в должность в октябре.       — Навье царство! — выругался отец. — Ты же и так главный специалист в отделе, куда тебе до кучи и это?       — А ещё — председатель профсоюза, — улыбнулся одними губами Паша. — Становиться алкоголиком мне некогда.       — Мать у тебя дура, совсем не жалеет, — покачал головой отец. — И бабка туда же. Приспичило же Софье Вальдемаровне пропихивать тебя в Вече.       — Ты, помнится, радовался, как хорошо, что я иду по стопам своего великого предка-тёзки, — возразил Паша, едва не веселясь. Погано потешаться над пьяным отцом, но, видит Гасящий, в двенадцать ночи он имел на это право.       — Это другое, — буркнул отец. — Великий Павел Дорохов...       — Умер двести лет назад. — Паша сделал шаг назад, оказавшись в коридоре. — А я жив и пойду работать.       Он затворил двери прежде, чем отец успел что-то сказать. Обычно удавалось избегать бесед с ним совсем пьяным, но сегодня Паша припозднился. Поглядев на часы, он направился к себе.       Двери смотрели на него резными узорами-глазами и напоминали притаившихся змей. Паша положил руку на ручку и уже собирался зайти к себе, как вдруг дверь в дальнем конце коридора отворилась и стальной голос произнёс:       — Павлуша, зайди.       Две минуты одиночества. Паша усмехнулся: бабушка побила рекорд. Пригладив волосы и поправив манжеты с крупными яхонтовыми запонками, Паша направился к бабушке. На подходе он учуял запах морозилки. Софья Вальдемаровна кормила змей.       Стеллажи стояли вдоль стен, горела подсветка, отбрасывая на пол зеленоватые отсветы от оформления террариумов. Извилистые коряги напоминали застывших навий, а свернувшиеся на подстилках, застывшие на ветках змеи разом обратили к Паше узкие треугольные головы.       Маисовые и узорчатые полоза, питоны пиболд, сетчатые и бананы, домовые змеи. А на плечах тяжёлого тëмно-алого бабушкиного халата устроилась любимица Софьи Вальдемаровны — невозможно чëрная королевская змея нигрита.       Сама бабушка в долгополом переднике «задавала скотине корм» в виде размороженных крысят, цыплят и лягушек. Шнурки-змеята в отдельных маленьких контейнерах получали мышат.       Паша вспомнил, как в детстве ловил в саду лягушек и приносил их деду. Дед хвалил и забирал улов. Позже Паша догадался, что к чему.       — Твой дед заказал новую змею, приедет со дня на день, — пожаловалась бабушка, поглаживая сухими пальцами с длинными ухоженными ногтями ониксовую чешую Аспида. — А ещё пару тонн свежего навоза для сада.       Паша всё собирался зайти к деду, но всякий раз находились дела поважней. А сам старик не показывался родне с Купалы. Быть может, выйдет на Осенины. Тогда и увидятся.       — Ты разобрался с эколятами? — неожиданно поинтересовалась бабушка. — А то молодые защитники природы хотят на других посмотреть и себя показать.       — Смету проверил, заявки просмотрел, вычеркнул, что не надо, из сценария. — На электронку как раз пришло очередное письмо от сценариста, и Паша понимал, что придётся сидеть с ежегодным общегосударственным мероприятием до глубокой ночи. Надо взять что-то из отцовских настоек для бодрости.       — Взносы все заплатили? — прищурив серые глаза, усмехнулась бабушка.       — Конечно. — С этим никогда не было проблем. Паша убеждал одним своим появлением.       — Превосходно. — Бабушка аккуратно взяла с плеч Аспида, и та обвилась вокруг её предплечья. Ссадив змею в террариум, Софья Вальдемаровна произнесла: — Прогуляемся в Зал Памяти.       — Мне надо работать. — На мгновение захотелось просто сесть. За каким чёртом тащиться в первом часу ночи едва ли не в музей?       — На работе поработаешь. — Бабушка взяла Пашу под руку.       — Я был там сто раз.       — Значит, сходишь в сто первый.       Ничего не оставалось, как повиноваться. Бабушка затворила дверь змеюшника и под стук каблуков сафьяновых персидских туфель, повела Пашу в Зал Памяти.       Мраморные колонны держали высокий потолок подобно атлантам. Паша с бабушкой вышли из жилой части особняка, и стены сразу раздались в стороны, повеяло влажной прохладой. Неудивительно, что дед постоянно требовал держать камины натопленными. В Зале Памяти тоже было прохладно, а портретная галерея вообще требовала особого температурного режима.       Сначала они наткнулись на Софью Вальдемаровну, что Паша посчитал иронией. На портрете бабушка была моложе, чем сейчас, в волосах ещё сверкало природное золото. Платье её любимое, ониксовое, с рубинами, в цвет чешуи Аспида. Если приглядеться, то на руке у портрета можно разглядеть тогда ещё маленькую змею.       Следующий портрет изображал деда — всегда смуглого, черноглазого и тощего, точно высохшего. Разодетый в цветастые шелка, он напоминал полоза. Как собака походит на владельца, так заклинатель змей походил на своих подопечных.       Отца живописец передал очень хорошо: гордый, высокий, со смоляными волнистыми волосами и пышными усами. На следующий день после окончания картины у отца пробилась первая седина.       Собственный портрет Пашу не трогал. Написали и написали. А вот матери...       Она вышла роскошней и пронзительней всех его родичей вместе взятых. На её пятидесятилетний юбилей отец в приступе щедрости нанял лучшего художника, и тот запечатлел мать. На самом повороте галереи Паша сбавил шаг, чтобы разглядеть портрет получше. Мать на нём стояла, опираясь рукой на увитую лозами чёрного винограда тумбу, смотрела открыто и прямо. Алое атласное платье и тяжёлые золотые украшения подчёркивали благородный стан. Чёрные волосы убраны в высокую причёску.       — Инночка получилась просто прелесть. Янтарная, — произнесла бабушка, останавливаясь и подходя к портрету снохи. — И что она нашла в Косте, не пойму.       — Так брак договорной, — заметил Паша.       — Если бы Инночка отказалась, я бы не настаивала, — возразила бабушка. — Молодая была, глупая. А мой сын в юности был тем ещё дон жуаном. Навешал лапши, хотя она духовидица, должна была разобраться. Впрочем, сердцу не прикажешь. Пойдём, Павлуша, мы топчемся на одном месте. — Софья Вальдемаровна цепко взяла его за руку и потянула за поворот. — А ты, чëрт, слона-то я и не приметила!       Паша сразу понял, о чём толкует бабушка, можно было даже взгляд не поднимать. Но он всё же поднял, встретившись обсидиановыми глазами с точно такими же на портрете.       Павел Константинович Дорохов взирал на своего потомка-тёзку, а Паша встретился с повзрослевшим отражением. ПэКа был запечатлён в возрасте лет пятидесяти: об этом говорила седая прядь, рассекавшая жёсткие волосы и окладистую густую бороду. В уголках глаз залегли морщины. Чëрный костюм и золотые часы дополняли образ. Крупные ладони покрывали шрамы, словно с них нитями сорвали кожу. Интересно, где ПэКа их заработал, кто сумел его ранить?       Бабушка, благо, ничего не сказала, только поправила узорную раму. Часть старых портретов отправилась на реставрацию, поэтому стены покрывали голые пятна. На оставшихся портретах предков особо рассматривать было некого. Все Дороховы походили друг на друга чёрными волосами и смуглой кожей, да и женщин предпочитали одного типажа — высоких блондинок. Изредка затёсывались коренастые дамы навроде матери, но их было немного: Паша помнил только родительницу ПэКа. А, впрочем, он никогда не горел желанием изучать фамильные портреты.       Они миновали все портреты и оказались у спиральной лестницы в подвал, тянувшийся далеко за пределы надземной части особняка. Давящая сила разлилась в воздухе, стало ещё холодней.       Вдоль стен и на стеллажах копился колдовской скарб, во многом, по мнению Паши, просто хлам, который сюда натаскали поколения кащеев и заклинателей змей.       — Мы будем перебирать наследие предков? — Паша указал на снабжённые этикетками артефакты.       — Мы пришли в Зал Памяти, — отрезала бабушка. — Никто не виноват, что другой вход заблокирован лет двести назад.       Паша двинулся между расставленных рядами ритуальных камней, чучел бестий, гробов мелкой нечисти и осиновых кольев — одно время у Дороховых служили упыри.       Наконец, впереди показалась массивная дверь аккурат по ширине плеч Паши. Как раз, чтобы пронести урну с прахом.       Зал Памяти встретил тишиной. Низкий потолок давил на плечи, не помогали даже колонны. Зал освещался коваными светильниками, вделанными в каменные стен. За мутным стеклом горели вечные свечи из Атлантиды. Вымощенный желтоватым мрамором пол покрывали змеившиеся трещины. Стоило капле чужой крови пробиться в них, как из стыков плит потолка спускались зеркала, уводившие названных гостей в кошмарные видения.       В стене по правую руку были выдолблены ниши, в которых стояли разноформенные урны. Некоторые посвежее, а какие-то держались одной остаточной силой праха покойных колдунов.       — Твой далёкий предок — дед знаменитого ПэКа, — перевёз сюда урны с прахом пращуров. Постарался человек. — Софья Вальдемаровна прищурилась. — Собрал колумбарий со всего континента. Дороховы-то по женской линии родом не отсюда, с Востока, из Хиндустана. Это по мужской они славяне...       — Интересно, как протащили саркофаги через такую узкую дверь? — Паша подавил зевок. Хотелось работать, а ещё лучше — спать. Слушать в очередной раз истории семьи — нет.       — Много разговариваешь. Бабушка подняла ладонь. — Не похоже на тебя. Ты устал. Тебе надо отдохнуть. А лучший отдых — это смена вида деятельности. — Она отпустила его руку и прошла вперёд. — Расскажи-ка мне, Павлуша, легенду о Княжестве подий!       Паша поглядел в дальний конец Зала Памяти, откуда исходило голубоватое свечение. Для чего бабушке в час ночи старая сказка?       Взяв себя в руки, Паша негромко начал:       — В то время, как с Севера наступали ледяные горы, Княжеством подий правили близнецы — князь Дарах и княгиня Дария...