Необратимое

Со смерти Эвана прошло два дня. Но даже за этот короткий промежуток времени неполная семья Афтонов успела почувствовать себя таким дерьмом, как будто на свете нет ни одного моющего средства, способное оттереть это тёмное коричневое пятно, которое смрадило так отвратительно, что хотелось вырвать себе нос. Маленькая Элизабет постоянно подбегала то к отцу, то к матери, тянула кого за брюки, кого за подол платья и постоянно спрашивала куда вдруг неожиданно пропал её брат. Они были неразлучны с самого рождения Эвана, она ухаживала за ним не хуже матери, и именно поэтому никто не был в силах объяснить ей, что дальше придётся расти без младшего брата. Маленькая может только вспоминать, как в один день родители повезли её в больницу, и там неприятно пахло медикаментами. Палата Эвана тоже пропахла аптекой, но сам мальчик и бровью не пошевелил, когда Элизабет старалась разбудить его, тряся маленькую ручку, свисающую с кровати. Она не плакала, до неё просто не доходил тот факт, что это – была их последняя встреча. И виной всему был Майкл. Только об этом девочка тоже не подозревала. Каждый раз, когда она подбегала к нему, просилась на руки и прижималась лбом к крепкому плечу, её ласково гладили по голове, а потом они шли и занимались какими-нибудь детскими вещами. В отличии от родителей, Майкл всегда выглядел весёлым, не позволял Элизабет опускать голову и как будто бы не обращал внимания на вечно хмурого отца, как будто по ночам он, как сестра, не слышал тихие женские всхлипы, доносящиеся из родительской комнаты. И такое настроение старшего брата придавало надежды и Элизабет: она просто не могла думать о плохих вещах, когда Майкл щекотал её, или носился по квартире, подхватывая её за собой. – Майки, ну почему родители такие скучные? Они совсем не обращают на меня внимания! – Ну, Лиззи. Им приходится пахать, потому что они влезли в долги, когда Эван попал в больницу. А ещё Майкл никогда не пытался скрыть от младшей сестры тот факт, что с их братом произошло нечто ужасное. Если Элизабет дотрагивалась до этой темы – Майк всегда отвечал так как есть, не пытаясь соскочить на другую тему, или как-то осторожно преподнести информацию, чтобы малолетний разум не раскрошился на мелкие кусочки. Он не говорил о смерти прямо, но всегда констатировал факт полной жопы в их семье. – И что? Меня больше не существует, чтоли? – Это дело времени. Помнишь, что завтра особенный день? Поверь, после этого ты получишь много обнимашек. Майкл добро усмехнулся с искренней реакции Элизабет, что скоро все встанет на свои места. На её лице просияла зубастая улыбка, а ручки сами потянулись к крепким объятиям старшего брата. Их родственные ласки прервала входная дверь, хлопнувшая по облезлой стене с такой силой, что вот-вот и серая штукатурка просто обвалится на пол. – Майкл, ты идешь со мной на кухню. Элизабет, а ты идёшь и занимаешься уборкой в своей комнате. Он выглядел как настоящий живой труп, и девочка от испуга прижалась к Майклу ещё сильнее, не желая смотреть на такой неприятный образ собственного отца. Уильям сутулился, его рубашка была такой мятой, что, казалось, из неё складывали оригами, но он всё ещё оставался главой в семье Афтон, поэтому непослушания допустить было категорически нельзя. Элизабет хлопают по спинке, и шепчут в ухо, что после того, как комната начнёт сиять от чистоты, они пойдут и поиграют во что-нибудь ещё. Когда она поднимается с места и спешит на второй этаж, её голова опущена к низу, чтобы периферийным зрением случайно не увидеть отца ещё раз. – Так и будем играть в молчанку, или ты всё-таки начнёшь свой бессмысленный монолог о том, какой я мудак? Уильям прижимал сложенные руки к подбородку, просто не в силах поднять свой взгляд на старшего сына, потому что он знал, что того абсолютно ничего не беспокоит в собственной семье. Он был самим воплощением одновременно и равнодушия, и надменности, никогда не приходил на помощь, даже если его просто просили убрать посуду или вытереть пыль; никогда не проявлял должного уважения к родителям, в особенности к Уильяму, на которого он смотрел буквально свысока, потому что его рост уже давно был за пределами роста отца. Вот и сейчас он пожирал его взглядом, как будто видя сквозь одежду и кожу. Майкл пугал Уильяма, но не настолько, чтобы запираться в шкафу и дрожать от одного его прихода со школы. – Меня приглашают к директору, Майкл. И, похоже, там будут присутствовать полицейские. Ты.. Уильям тяжело вздыхает и снимает очки, откладывая их на стол, чтобы всё-таки взглянуть на собственное чадо. – Ты избил своего одноклассника во время урока. Что он тебе сделал, Майкл? Оскорбил как-то? У Афтона младшего ни один мускул на лице не дёргается, когда тот видит этот опустевший взгляд, обращенный в его собственный. Парень едва ли постукивает указательным пальцем по предплечью, стараясь придумать какую-нибудь глупую отмазку, а-ля «он первый начал» или «это не я, мне подкинули». Хотелось, чтоли, как-то обратить всё в шутку, добить отца какой-нибудь фразой, хотя тот и так достаточно настрадался за последнее время. Майкл вспоминает, как у мужчины лицо вытянулось в панике, когда голову Эвана зажевала железная пасть Фредбера. Но самый, конечно же, «крутой» момент произошёл во время попадания свежей крови на лисью маску: тогда Майкл аккуратно снял её со своего лица и повернул к себе мордашкой, медленно дотрагиваясь до багровых пятен, ощущая лёгкую влажность на своих пальцах. Что тогда, что сейчас страха не было. Не было вообще ничего, кроме бесконечного удовольствия от происходящего вокруг, словно весь мир – театр, а Майкл в нём главный актер. – Ну-у.. Я не помню, что было конкретно. Помню только то, что он специально меня спровоцировал. Или тебе подробности нужны, что именно я сделал? Тяжелый кулак ударяет по деревянному столу, и стоящая на нём подставка для салфеток переворачивается в кувырке, которому любой спортсмен может только позавидовать. Такая яростная реакция Уильяма просто не смогла оставить Майкла равнодушным, и на лице слегка проявилась ухмылка. Раньше отец мог отхлестать старшего сына за любой незначительный косяк, а сейчас он превратился в бесхребетного старика, который так несправедливо убивает своё время в глупой пиццерии, корячится над аниматрониками и старается придумать новую программу для обнаглевших детишек, которые запросто могли отпинать того же Фредди за скучную песню. Харрикейнз превратился в пропащее место после инцидента с Эваном. Все вдруг стали какими-то злобными и неудовлетворёнными. Их когда-то светлый городок превратился в сплошную серую массу - ад воплоти, со своими чертями, во главе которых, безусловно, стоял Майкл Афтон. – Ты, блять, действительно мудак, Майк! Убил своего младшего брата, а теперь весь город по очереди перережешь из-за своей ненависти ко всему? Я уже молчу о том, во что превращается Элизабет по твоей вине! Упоминание о сестрёнке действует на парня как спусковой крючок, из-за чего он меняется в лице и подскакивает с места, заставляя Уильяма сделать то же самое. Их расстояние сокращается за несколько секунд, ведь Майкл буквально прижимается грудью к груди отца, словно по телевизору показывают постановочный спарринг двух бойцов. У Афтонов глаза горят в ярости, воздух как будто наполняется электричеством, из-за чего становится трудно дышать. – Даже не смей приплетать её сюда, отец. – Почему я упустил тот момент, когда ты стал превращаться в монстра? Я уделял тебе мало времени? Хотелось ответить «нет», потому что Майкл до сегодняшнего дня помнил, как по его рукам и ногам били кожаной бляхой ремня, заправляя всё это металлической пряжкой, которая разрывала тонкую кожу и заставляла покрываться зажившие раны свежей кровью, от которой на постельном белье позже оставались засохшие пятна. Когда умер Эван все вдруг встали на уши и перевернули дом с ног на голову, но когда старший сын завывал от ноющей и резкой боли – никто никогда не обращал внимания, предпочитая проигнорировать последствия такого жестокого воспитания. Минувшие дни страданий больше не беспокоили сознание, ведь теперь он мог постоять за себя самостоятельно. – Я в твоем внимании никогда не нуждался, даже не думай ставить себя на первое место в моей жизни. – Тогда какого хрена ты продолжаешь весь этот цирк? Очнись, Майкл! Эвана, блять, больше нет в живых! Если тебе на это плевать, то не дай Элизабет вести себя также. Она по-прежнему мой ребенок. В пространстве застряла недосказанная фраза «в отличии от тебя». У Майкла кулаки чесались, как хотелось врезать своему отцу. Он смыкает пальцы на его шее и грубо прижимает мужчину к стене, норовясь разбить какую-нибудь посуду об поседевшую голову, лишь бы убедить себя в том, что отец не произносил последнее предложение вовсе. Уильям не даёт возможности удовлетворить чужое ухо своим надрывным дыханием, стараясь вести себя так, как будто он вообще не испытывает дикого дискомфорта в гортани. Не было сил и возможности отпихнуть от себя Майкла. Он вырос, судя по всему, кулак его набит достаточно, чтобы предотвратить любые попытки сопротивления, а Уильям не был готов стать второй жертвой, оставив двух дорогих женщин в лапах собственного отродья. – Я тоже им был, пока ты не начал избивать меня. Вспомни все те наказания, которые ты применял к своему маленькому ребёнку, вспомни, как я умолял тебя остановиться, но ты продолжал корчить из себя, ёбаного, глухонемого инвалида. Напомни, кто из нас мудак? Руки сжимались крепче, а лицо напротив наливалось синевой ещё больше. Может, Майкл и поступал как настоящий психопат, но настоящее зло скрывалось под маской добродушного Уильяма, мужчины средних лет, создателя семейной, блять, пиццерии Фазбер, которая готова угодить любому капризному ребёнку, лишь бы они никогда не проливали слёзы в этом комфортном пёстром месте. Это у них получалось лучше всего, потому что девиз компании был таков, что даже самый грустный ребёнок мог отвлечься от немалого ужаса в своей жизни, мог развлечься с аниматрониками, которые были специально запрограммированы на родительское поведение, если у кого-либо были плохие отношения с настоящими родственниками. Майкл совсем не удивится, если узнает, что в какой-нибудь жизни его родитель поступает с чужими детьми также, как поступал в этой со своим ребёнком, едва ли не доводя его до предсмертного состояния. Но даже несмотря на это, Майкл любил Уильяма. Он был влюблен в его природное естество, даже если оно было таким ужасным и жестоким. Стараясь скрыть это под занавесом равнодушия и злобы, он лишь ухудшал свое положение, потому что чем дальше ты находишься от желаемого – тем больше оно тебя привлекает. Да и к тому же, он был уверен в том, что преднамеренное убийство Эвана было лишь приманкой для привлечения внимания Уильяма. Майкл желал, чтобы его наконец заметили, даже если это повлечёт за собой такие последствия, от которых перед Богом никакими мольбами не искупишь. Только вот всё пошло наперекосяк, когда парень большими глазами смотрел на пятна чужой крови, наконец понимая, почему отец любил его хлестать до такого же эффекта. – Майкл, я.. Отцовское лицо скривилось в испуге и удивлении одновременно. Как будто до него только что дошло, что именно по его вине Майкл стал таким, какой он есть сейчас. – Майкл, пожалуйста.. Я не знаю, как я могу.. – Никак не можешь. Ты больше ничего не решаешь. Майкл настолько зол, что, кажется, если дотронуться до него сейчас – он взорвётся и унесёт с собой жизни ещё двоих человек в этом доме. Но несмотря на всю серьёзность ситуации, Уильям предпринимает попытку осторожно накрыть руки сына своими, также аккуратно поглаживая тыльную сторону его ладони большим пальцем. – Сын, пожалуйста, прекрати всё это. Я прощу тебе всё, если ты сейчас просто отпустишь меня и мы поговорим в спокойной обстановке. Уильям подобрел за несколько секунд, и старался привести в чувства и Майкла, лицо которого по-прежнему не отображало ни одной эмоции. Хотелось прижать к себе этого сломленного напополам ребёнка, захлёбываться в мольбах о прощении и провести по его волосам как в совсем раннем детстве, возможно даже покрыть его лоб поцелуями, лишь бы Майкл выбрался из этого психопатического состояния, которое, если уже не рушило, то убивало его изнутри. Он ведь даже не подозревает, как его когда-то самый любимый сын рвал на себе одежду, стараясь избавиться от скальпа, только чтобы вытащить это противно ноющее чувство несправедливости и зависти внутри, пока Уильям весело играл с младшими в общем зале перед телевизором. Но Майкл сломан окончательно. Никакими препаратами это не излечить и не перевязать бинтами душевные травмы, нанесённые самым, мать его, дорогим человеком в мире. Это уже необратимо. Он парализован увлечённостью к Уильяму, но это не мешает ему также сильно ненавидеть их обоих. Отца – за жестокое обращение, себя – за бесконечную и покорную любовь. – Знаешь, Эван меня бесил своим постоянным рыданием, а сейчас ты бесишь своей болтовнёй. Майкл заканчивает свое предложение грубым поцелуем. Он не даёт времени привыкнуть или опомниться, уже переплетая их языки воедино, проходясь кончиком по ровному ряду зубов, заставляя буквально задыхаться от того, насколько глубоко он пихает этот мышечный орган. Уильям мычит, всё же пытается отпихнуть от себя сына, но тот лишь сильнее сжимает его горло в своих руках. Ничего страшного, отец может и подождать, пока Майкл наслаждается его ртом, иногда отрываясь с пошлым хлюпающим звуком, когда воздуха не хватает уже ему. – Да ты весь синий, бать. Я переборщил, как считаешь? Парень хоть и зверь, но не настолько, чтобы задушить объект своего вожделения, поэтому он медленно расслабляет руку, позволяя сделать такой долгожданный вдох кислорода. Отец начинает кашлять, но его тут же прерывает колено, вставшее между его ногами, медленно поднимающееся к паховой зоне. – Майкл, не надо! – О-о, я помню, как тоже просил тебя остановиться. Но ты меня не послушал. Секунда, и колено зажимает половой орган. От этого становится так неприятно, что по спине Уильяма гуськом пробегают мурашки, а в груди застревает комок паники, не давая издать и звука. Но, а зачем? Элизабет ничем не сможет ему помочь, максимум испугается сама, или Майкл переключит свое внимание на неё. – Майки? С лестницы доносится девичий голос, и Майкл с грустным вздохом отпускает Уильяма, увеличивая между ними расстояние обратно. – Майки, я, вообще-то, уже убралась раз десять. Тебя долго ещё ждать? – Иду, Лиззи. Поднимай игрушки с пола, и поднимайся к себе. Девочка также не обратила внимания на запыхавшегося отца, который в ужасе и смятении и так не мог найти себе место в этом замкнутом пространстве. Он словно загнанный зверь прижался к стене еще плотнее, когда Майкл подошёл к нему снова, с наслаждением оставляя мокрый поцелуй на щетинистой щеке.

***

Стоит ли говорить, что Уильям выглядел достаточно истощённым на похоронах своего сына, чтобы все присутствующие поверили, что причина такого внешнего вида – скорбь по ребёнку? – Я.. Хочу сказать, что Эван был добрым ребёнком. Он видел свет там, где его никогда и не было. Он видел свет в старшем брате. В том самом, который издевался над ним, и в конце концов убил собственными руками. Уильям не стал упоминать Майкла лишь из-за беспокойства по отношению к своей жене и дочери. – Он не должен был погибнуть в столь раннем возрасте. Я делал всё, чтобы мой сын прожил эту жизнь счастливо, чтобы никогда ни в чём и не нуждался, даже если я был чересчур груб с ним. Это происходило лишь из-за моего беспокойства за его жизнь. Хоть речь и шла далеко не о погибшем сыне, никто бы и не догадался, что все сказанные слова адресованы старшему чаду. После вчерашнего вечера Уильям был сломан ещё больше, как если разобрать каждого аниматроника по деталям и оставить в таком виде. Мужчина действительно жалел о том, что совершал несколько лет назад. Когда они познакомились с Кларой – он мечтал о детях, был готов сворачивать ради них горы и покорять миры, отдавать всю свою любовь, но вместо этого он уничтожил их. – Я просто..я.. Слёзы нагрянули неожиданно, скатываясь градом на похолодевшие руки. Это скорбь не о младшем сыне, это скорбь по Майклу, которого убили прежде, чем голова Эвана застряла в пасти Фредбера. – Не думаю, что после этого будут обнимашки, Майки. Он плачет. – Они будут, Лиззи, не переживай. Объятия были. Даже если кто-то из них этого совсем не хотел.