сегодня ночью мне приснился казанский двор

      2006 год.       Вернуться в Казань спустя 15 лет – отвратительная, просто наихудшая идея, и Андрей это понимает, как только сходит с поезда. Он бы и не решился никогда, но его жена, упрямая и настойчивая, как-то воскресным утром сунула ему в лицо газету с новостями о том, что все ОПГ уже переловлены, и бояться ему там совершенно нечего. «Можно и квартиру, наконец, продать», – угадывает подтекст Андрей. Жена никогда не упускала возможности напомнить о том, что мама его давно умерла, и квартира та одиноко пустует, а у сына Васечки шубка, между прочим, прошлогодняя, так что деньги им лишними не будут.       Будучи взрослым и бесстрашным мужчиной, Андрей бы, разумеется, поручил продажу квартиры сестре – ей ведь просто ближе ехать – но они почти не общались, и на услуги его младшая щедра не была.       Родной город встречает морозом и колким снегом в лицо, пока Андрей плетётся до таксистов, стоящих у вокзала. Он с завистью отмечает абсолютное спокойствие людей вокруг, а ведь уже глубокая ночь, и вряд ли они все в своём районе. «Брось это, полжизни прошло, всё изменилось. Все изменились», – отчитывал он себя, пока ехал туда, где провёл детство, где когда-то были счастливы мама, Юля, он. Куда часто приходил Марат.       Андрей убеждал себя, что не понимал, почему так часто вспоминает о подростковом товарище. К великому стыду, он не думал о всех подряд, только о нём. Он даже имя Ералаша с трудом вспоминает, а когда-то дал слово пацана, что не забудет маленького, доброго и весёлого пацана. Смешно. Марата он видел последний раз за день до того, как приехала двоюродная тётка и увезла их с сестрой далеко от Казани, в деревню Пермского края. Там не было уличных банд, криминала и беззакония. Там не было Марата. Андрей, конечно, спустя недели три или месяц, собрался с духом и тайком позвонил другу, объяснил ему всё и попросил прощения – сам не знал, за что, ведь он крайне сопротивлялся отъезду и старался всеми силами остаться со своими пацанами, но ему, как он тогда считал, не повезло. Марат выслушал молча, ни разу не перебил и не ругнулся. Когда Васильев закончил рассказывать всё, начиная от ненавистного отъезда, до его теперешней спальни на чердаке, Марат помолчал долгие четыре секунды и повесил трубку. Больше ни на один звонок он не ответил.       Андрей скучал по тому, что у него было там, в Казани: за два года он странным образом привык к банде, к вечным дракам, к жестокости и насилию, к вечерним перекурам за гаражами, к частым ночёвкам с Маратом… «Опять Марат! Хватит. Ты прекрасно знаешь, что этот твой дружок сейчас или за решёткой или под землёй, и если бы тётя Оля не увезла тебя, то ты бы оказался вместе с ним», – строго оборвал он свои мысли любимыми словами тётки. Смысл этих слов дошёл до него не сразу: изначально он упирался, ругался, убегал из дома и всячески бунтовал; после он молча и безэмоционально слушал, а после окончания института и вовсе поверил в правоту этих слов, ведь из его внимания не ускользали газеты, в которых каждую неделю рассказывалась незавидная судьба участников группировок.       В прихожей пахнет пылью и сыростью, света и воды здесь нет – давно отключены за долги. После инфляции долги были не маленькие, но умеренные, и, погасив их, Андрей мечтал как можно быстрее распрощаться с квартирой и навсегда оборвать связь с Казанью.       Утром погода изменилась так, будто несчастный спал на пыльном вонючем диване не одну мучительную ночь, а целый месяц: солнце слепило глаза, температура поднялась градусов на пять, и никакого колючего снега тебе в лицо. Снег бодро скрипел под ногами бывшего мотальщика, который чуть ли не вприпрыжку бежал в РКЦ с охапкой квитанций. Чем быстрее он решит вопрос с долгами, уборкой и косметическим ремонтом, тем скорее сможет убежать в свою холёную Москву, к жене и сыну.       Даже до боли знакомые дворы и переулки не могли огорчить его в этот момент. Он давно выбросил из головы все плохое и травматичное, что здесь было, он запечатал это глубоко в себе и никогда не смел снова вспоминать кровь, переломанные и отрезанные конечности, трупы и похороны, к которым все пугающе быстро привыкли, как к бутербродам с маслом на завтрак. Андрей отметил счастливых ребят, беззаботно возвращавшихся после школы, не боясь, что у них отнимут деньги, побьют или что по дороге домой они обыденно к кому-нибудь пришьются. Ничто не сможет испортить такой ясный, умиротворённый день.       – Пальто?       Андрей не замедлил шаг. Никто здесь не мог обратиться к нему. Незнакомцу, 15 лет назад покинувшему родину. Он вновь погрузился в свои мысли.       – Пальто! – громко прокричали за спиной.       Васильев остановился, будто вкопанный. Теперь он уверен: обращаются к нему. Кто-то из старых знакомых, большинство из которых он забыл и на лица, и на имена.       – Пальто, чё, оглох и ослеп там, в своей деревне? Зову-зову, а ты двигаешься себе дальше, – выпаливает подошедший Марат, стоит только Андрею развернуться.       Марат. Вот он, тот, о ком Андрей думал каждый день все эти 15 лет, стоит перед ним, повзрослевший, со шрамами, которых Андрей не помнил и морщинами на лбу, которых Андрей не знал. Стоит себе в поношенной куртке, руки в карманы засунул и смотрит. «Интересно, нож тоже всё ещё в кармане носит?», – думает, но вместо этого отвечает:       – Я не узнал тебя. И, думал, меня здесь никто не знает, – добавляет он, спохватываясь. Его же здесь долго не было, ему простительно.       – Какими судьбами? Соскучился? – равнодушно-насмешливо выплёвывает Марат.       Щёки от холода горят, Андрей, лишь от холода. По кому это он соскучился?       – Квартиру продать приехал. С деньгами туго, – зачем он это рассказал? Марат вырос, наверняка изменился, и, вероятнее всего, доверия не заслуживает. Они больше не лучшие друзья, которыми когда-то были, и эта мысль как-то неприятно отдаёт в сердце.       – А по тебе и не скажешь, Пальто. Смотри, за шиворот полезу, а там бирочка-то фирменная, да? И телефончик у тебя, походу, не абы какой, а, скажем, Сони Эриксон? – ухмыляется Марат, но как будто бы уже по-доброму, да? Андрею так хочется в это верить.       – Телефон мой тебя интересует, потому что своего нет? Иначе почему трубу не брал? – парирует он. Видите ли, нашёлся скучающий с кучей доёбов.       Марат втянул в себя сопли, помолчал, глядя немного правее Андрея, и вдруг сказал:       – Прошлое в прошлом. Айда на чай, – и, схватив его под локоть, бодро зашагал со старым другом к своему дому, отмахиваясь от каких-то там Андреевых дел и режима работы РКЦ.       Весьма занимательным Васильев нашёл тот факт, что Марат живёт не там, где Андрей помнит, но всё равно в том же районе. Комната в бывшем общежитии была настолько маленькой, что Андрей удивился, как старый друг помещается тут в одиночку, ещё и гостей приводит.       – А семья у тебя где? – интересуется Андрей, неловко садясь на край скрипящей табуретки.       – Нет никого. Сначала нам ту хату подожгли, ну ту, помнишь? Вова с «соседями» никак не мог что-то поделить, говорил, не по-пацански они поступают. Маму из горящей квартиры уже мёртвой вынесли. Потом и брата расстреляли, прямо в подъезде. Отец в Москву свалил, хвост поджал, трусливый, сука… Мне уже тогда было 18, так что вот… Не знаю, чё с ним сейчас, с отцом, и знать не хочется, – пугающе буднично рассказывает Марат, разливая по кружкам дешёвый чай в пакетиках.       – А пацаны как? Ну, кто с нами раньше…       – Да понял я. Кого убили, кто сидит. Может, кто-то и откинулся, но не поспешил сообщить. Никого не обошло, кроме тебя, беженец ты наш золотой.       – Меня тоже… Кошмары до сих пор снятся, а ведь здоровый лоб уже, – Васильев поздно прикусил язык. Марат семью похоронил, а он тут со своими кошмарами соревнуется в «кому хуже было».       – Ой ли, бедный. Ну, хочешь, я с тобой посижу у кровати, за ручку подержу, сказку расскажу. Хочешь?       – Ты чё, пригласил, чтоб издеваться? Помнишь, может, но я сам не убегал никуда – меня забрали. В чём я виноват?       – Чушпан ты, не издеваюсь, а донести пытаюсь: я ведь помню, как тебя отговаривал, защитить пытался. Тогда, конечно, никто представить не мог, что дороги оттуда две – тюрьма и могила. И всё же. А ты, баран, слушать не хотел.       Защитить? Марат пытался защитить? Тогда Андрею казалось, он Марату просто не нравится и не слишком он, по скромной маратовской оценке, походил на «уличного», только и всего.       – Вон оно как, ты у нас, значит, всегда рыцарем розы был. Я-то думал, тебе со мной возиться лень было.       – В падлу, – подтверждает Марат, и Андрей едва заметно кривится от жаргона, который остался с его другом навсегда. – Хочешь, фотки старые посмотрим, молодость вспомним?       Молодость Андрей, как раз, всегда запрещал себе вспоминать, но из развлечений в доме Марата, похоже, только фотоальбом и был. Жаль, что сахар в чай он не положил столько же, сколько фотографий там было. Путешествие в подростковое время не вызвало приятной ностальгии: Андрей, пугаясь, указывал пальцем на фото старого товарища, а Марат рассказывал о его судьбе, не стесняясь жутких подробностей. В конце концов, Васильева начало мутить. Он все эти годы таил в себе призрачную надежду, что хоть кто-то выберется из этого, станет нормальным человеком и обретёт счастье. Ни у кого счастья не было.       – Эй, нормально? Бледный ты, – растеряно говорит Марат. – Помирать собрался – будь добр, иди в коридор. Мне здесь трупы не нужны, у меня условка.       – Порядок, – сухими губами шепчет Андрей.       Голова кружится, комната постепенно размывается перед глазами, и встревоженный голос Марата слышится всё дальше. Андрей всё ещё мало что понимает, когда чувствует на себе губы Суворова. Это правда, или у него галлюцинации? А если всё же правда, то, наверное, так и должно быть? Из них двоих Марат всегда был смелее и отчаяннее, Андрей в свои 14 лет пусть и стыдливо мечтал об этом, но никогда бы не решился. Все заканчивается так же резко, как и начинается, только Андрей чувствует, что его одежда внезапно мокрая и холодная.       – Э-э, дружочек, ты бы хоть предупредил, что в обмороки падаешь, – Марат стоит напротив с ведром, и на лице его явно читается облегчение и…стыд?       – Ты что, водой меня окатил? Ты в своём уме?! – чересчур резво для умирающего вскакивает на ноги Андрей. – Середина января на улице, я как домой дойду? С менингитом?       – Оставайся, – пожимает плечами хозяин. – Только сознание больше не теряй, возиться мне с тобой в падлу.       – Ты меня поцеловал, – и Андрей сам не уверен, вопрос это или утверждение.       – Ага, в лобик, как боженька. Я-то думал, что это у меня чердак потёк, а ты вон совсем шизик, – Марат смеётся и крутит пальцем у виска. – Гостю, так уж и быть, оставляю диван, только он местами мокрый.       Звонкий и неестественный смех Марата доносится из ванной и набатом бьёт в ушах.