Бесполезно.
Он не возбудился и за двадцать минут. Снова. Вытащил руку, сжав сильнее шею, и — почти сразу отпустил. Так нельзя, он может случайно себя задушить, и что тогда? Умрёт раньше отведённого ему времени, это ни к чему. Лишний риск ни к чему, как и попытки воззвать к желаниям своего тела, которые давно угасли, тлея где-то далеко-далеко в глубине низа живота. Их ничто не разожжёт, не заставит погнать горячую кровь по венам юного тела, не возбудит интерес. Трение бусин, слегка выделяющихся на фоне майки, тоже не дало никакого эффекта, кроме ощутимого раздражения чувствительной кожи. Что ж, наверное, стоило бросить данные нелепые попытки распалить хоть какое-то желание. Застучав босыми пятками по полу, Акумов открыл дверь, ведущую вниз, на первый этаж — судя по положению Солнца, время около трёх дня, значит, стоит пообедать. На тарелке оказалась еда, практически последняя, остававшаяся в холодильнике — нужно пройтись в магазин, прикупить чего-нибудь; лениво ковыряя вилкой в рагу из овощей, он монотонно тёр подушечками пальцев левую коленку. Часы, висевшие неподалёку, размеренно тикали, нагоняя ещё большую скуку, заставляя впихнуть в себя обед побыстрее, дабы иметь причину выйти на улицу. Возя губкой по гладкой поверхности белой посудины, Серёжа заторможено размышлял, что же купить на следующие несколько дней — овощи? мясо? рыбу? хлеб? фрукты? Ровно в такой последовательности. Кажется, около двенадцати дней назад он покупал всё именно в таком порядке. Почему бы не повторить его?Какая нелепица.
Красиво.
Что, блять, красивого?
«Хорошо» в самом примитивном значении этого слова.
У него навечно была пища и кров над головой, навсегда деньги и возможность заменить часть тела технолизированным протезом. Он умрёт очень-очень нескоро, и наверняка безболезненно. И тогда будет уже окончательно всё равно. Сейчас тоже всё равно — единственное, что волнует, это не забыть поесть, да не забыть завтра проснуться. Собственно, до этого его существование сведено последние лет десять, если не более. Он проживёт в маленьком двухэтажном домике до конца своих дней.Зато безопасно и счастливо.
Подняв пакет, направился к железнодорожной станции, единственной в городе, которая была начальной и конечной остановкой поезда, уходящего туда, под землю, к шахтам и нескольким другим городам. Серёжа родился там, но родители вернулись на Поверхность, когда ему было лет семь, так что толком ничего он запомнить не успел, лишь какие-то серые здания, шум, стук и слишком, слишком странных людей; они что-то всё время говорили, смеялись, кричали, хлопали друг друга по плечам, бежали, пили, они что-то постоянно делали. Действительно, странные. Третье развлечение: уселся на деревянной платформе, опустив ноги вниз, чуть-чуть не доставая до гравия, на коем покоились рельсы, уходящие в широкий туннель слева, через метров пять. Там мерцали пару жёлтых технических ламп, и всё. Больше ни-че-го. Акумов знал, что где-то есть ещё железнодорожные пути, но совсем далеко, и туда он никогда не дойдёт, да и не собирается. А из этого туннеля поезд не выезжал уже достаточно давно, года четыре. Может, больше. Он не считал. Подтянув ноги, уткнулся лбом в колени, закрывая глаза. Становилось пл-... пло-...Пло-хо?.. Плохо?.. Ему было как-то… нехорошо?..
Будто бы что-то разъедающее изнутри. Скука. Безразличие. Немая апатия. Примитивность среди технологий. Развитие в нескончаемой стагнации. Движение, которого не было. И всё это возведено в степень бесконечности. Голова слегка гудела. Мысли. Мысли, которых было так же бесконечно. Неправильные и нехорошие, но о них всё равно никто никогда не узнает здесь. Он сам с собой, для себя и по причине себя. Да? Ведь…Всякий организм обладает потребностями. Но не всякий мир способен их удовлетворить. И есть потребности, жажду которых не способен утолить, кажется, ни один из известных ему миров, кроме Вселенной внутреннего «Я». Он же знает лишь Поверхность. Себя — нет. Обитатели Поверхности счастливы и упиваются жизнью. Но и их потребности соответственны их миру. Их не терзает желание быть абсолютно раскрытым душой Другому. Они не алкают тепла от других. Они имеют его внутри себя и получают удовольствие, по возможности делясь им с другими. Но Серёжа не совместим ни с одним из этих миров, даже с собственным. У него нет собственного тепла. Ничто не способно принести ему удовольствие. Рай можно найти лишь внутри себя, или получить от Другого. Но не у каждого он есть. Ему остаётся лишь… х оло дн о е п ро зяб а н и е, жалк а я а гон ия, пар одия на су ще с тв о в ани е.
Даже жидкость не лилась из глаз, мгновенно всасываясь в слёзные канальца обратно. Серёжа разучился плакать, как и улыбаться, ведь причин для всего этого совершенно не было. Он более ничего не чувствовал, ничегошеньки. Ни всеобъемлющая печаль, ни праздная лень, ни безудержная радость не волновали его душу много-много лет. Никаких ощущений, даже сексуального возбуждения. Абсолютно ничего. Он даже не может представить что-то, что может заставить его проявить интерес. Все люди в городе были похожи на тени, бездумно скитающиеся по улицам, безликие. А у него было лицо?.. Или за столько лет безделья он тоже утратил его, наблюдая в зеркалах трельяжа лишь хорошо запомнившийся образ? Он вообще существовал, или лишь иллюзия его тела бродила по Поверхности? Спросить было не у кого. — Йоу. Резкий хлопок по плечу заставил Акумова вздрогнуть, стремительно поднимая взор на человека рядом. Очень странного человека: волосы, окрашенные в красно-чёрный сплит, татуировки на запястьях, убегающие под рукава чёрной, грязноватой куртки, штаны со множеством боковых карманов, пыльные и штопанные в нескольких местах, тяжёлые берцы с выщербленными боками. Острые скулы, немного большеватый нос, чернильная надпись на шее и тёмные-тёмные глаза, большие и выразительные. Парень сбросил массивный рюкзак и плюхнулся рядом, откидывая пряди с лица. — Чё сидишь, грустишь? Да ещё и совсем один. Серёжа лишь глупо открывал и закрывал рот. — А… я… си-сижу?.. Да… Сижу. Я. Один. — Он замолчал, отводя взгляд. Когда в последний раз говорил и задействовал голосовые связки? Больше нескольких месяцев назад? Или меньше? — Да. Один. А что? Парень похлопал длинными ресницами, наблюдая за хмурящим брови черноволосым. — Аха-ха-ха, чел, ты что, боишься меня? Чё ты как долбоёб разговариваешь? Хе-хе-хе, умора. Серёжа, впрочем, явно не находил ситуацию забавной,«Неужели откажется?..»
— Охуенно, я согласен. — Серьёзно? — Ну, да. Меня здесь всё равно ничего не держит, вообще. Попытавшись встать, Серёжа почувствовал, как ноги немного не держат. Кажется, колени стоило обработать и забинтовать. — Ой… Сказал он, усаживаясь обратно. — М-да, те пиздец хуёво. Надо спирт, или чё-то такое. У меня есть. — Нет, подожди, сначала нужно промыть. — Ну, свою воду дать не могу, мне… нет, нам ещё вниз пешком спускаться надо. — Тогда давай ко мне. Быстро всё сделаем и отправимся вниз. — Идти-то сможешь? Встав ещё раз на ноги, он кивнул. — Порядок, я не сахарный. Сплитовый закатил глаза. «Не сахарный», ага. От царапин уже вон как вопил. Подхватив рюкзак, он поднялся, отряхивая штаны. — Тебя хоть зовут-то как, имя есть? Или тоже забыл, хе-хе? Он думал просто подшутить, а собеседник и вправду призадумался. — Имя… Я…Он что, забыл?.. Нет. Нет-нет-нет, думай, думай…
— Я Сергей Акумов. — Выдохнув, он перевёл взгляд на человека рядом. — Блять, реально чуть не забыл. Вот это пиздец. — Нихуя себе… Ливать надо с Поверхности. Я Кир, Кир Курседов. — Протягивая руку, он добавил. — Будем знакомы. — Ага, приятно. Парни зашагали по асфальтированной дорожке к городу, негромко переговариваясь. Серёжа рассказывал о Поверхности, а Кир слушал и запоминал, ему ещё для отчёта надо. И вообще интересно, ведь сегодня утром он впервые за всю свою жизнь увидел Поверхность. Почти никто в Люксе, да и под землёй в целом не бывали наверху, и, как видно, многого не потеряли. А он теперь знает, что там, то есть, тут.Он увидел Поверхность и её людей впервые в жизни, и они ему не понравились. Ну, кроме одного.
***
Слегка теребя недавно повязанные бинты, Акумов настороженно слушал размеренное дыхание у себя за спиной вот уже минут тридцать; Кир, по всей видимости, уснул, значит, можно поворачиваться. Придвинувшись чуть ближе, он принялся разглядывать новоиспечённого друга — всё те же острые скулы и пухлые губы, длинные ресницы и глубоко посаженные глаза, под которыми виднелись темноватые круги — интересно, а чем он занимается? Наверное, он не шахтёр, раз его кто-то спорядил на Поверхность. А чем вообще занимались люди в Люксе? Надо бы поинтересоваться завтра. И какой Люкс из себя? Осколки воспоминаний хранили только грязные бетонные стены и других детей, да родителей. Но ему было весело, это он отчётливо помнит. Иногда больно, когда он падал на брусчатку, иногда грустно, когда мама забывала купить вкусных фруктов, иногда смешно, когда папа включал забавные передачи на кассетном проигрывателе. Как он увидит всю эту жизнь будучи в осознанном возрасте? Сердце замирало от волнения, и это совершенно не по причине того, что он легонько провёл пальцами по чужой груди, обтянутой белой тканью, опускаясь ниже и одёргивая себя — что это с ним?.. Но чужое размеренное дыхание вселяло уверенность в том, что тот спит. Просто Серёжа не знал о привычке Курседова никогда не засыпать первым, если рядом кто-то другой, а спокойно дышать много ума не надо. Интересно, как далеко зайдёт Акумов… — Спишь? — Тихий шёпот смешался с темнотой ночи, растворяясь в тишине комнаты. — Спишь. Ладно, так даже лучше. — Невесомо касаясь скулы, он задержался, ощупывая губы, сухие и не очень приятные на ощупь. — Тебе наверняка не понравилось бы то, что я сейчас делаю… — Рука снова переместилась на грудь, и он подвинулся ещё ближе, полностью укладывая ладонь, мягко проводя до низа живота и обратно. Губы, маячившие перед глазами, всё равно казались слишком привлекательными, пусть он уже понял, что на ощупь те были сухими. Рваный выдох, и другая рука потянулась к собственным шортам — блять, кажется, всё пошло немного не по плану. Или изначально всё так пошло? Ощупав возбуждение, он прикусил нижнюю губу — слишком давно не чувствовал этого. Сжимая член, Серёжа вернул взор на Кира и замер — карие омуты пристально смотрели на него. — Ты… — Да, не сплю. Резко притянув того за талию, он прижался пахом к его, ощущая чужой стояк. Черноволосый лишь пискнул, испуганно пытаясь вырвать руку, что тоже оказалась в плену. Толкнувшись бёдрами вперёд, Курседов прошептал: — Вот так мне бы понравилось. — Ты не спал всё это время… — Конечно. Тебя так легко обмануть, господи. — Отпусти, — стиснув зубы, Серёжа потихоньку втягивал воздух, — я всё понял. — Нет, не понял. Ещё толчок. Тихий стон слетел с тонких губ, оседая на пухлых, что прижались к его, постепенно двигаясь. Акумов пытался ответить на поцелуй, но выходило откровенно плохо, зато у Кира всё было отлично. Он чувствовал чужой орган сквозь слои ткани, тоже твёрдый. Губы перебрались на шею, и Серёжа несдержанно вскрикнул, когда ощутил болючие покусывания на коже и мокрый, горячий язык. Вдруг, он оказался полностью прижатым к постели, ощущая вес чужого тела, а губы вновь накрыли сухие с корочками; внизу было мокро и жарко, а Кир продолжал толкаться вперёд, имитируя чёрт пойми что, но ощущалось это просто божественно. Серёжа не был уверен, что ещё не кончил, когда зубы прикусили левый сосок, а спина хрустнула от прогиба. — Ты приятно пахнешь. Кир, вылизывая чужую шею, прошептал куда-то в подбородок. — А ты не очень… За это Серёжу укусили в ключицу, быстро зализывая место насилия. — Ты что, собственно, хотел? Просто душ не сильно помог. — Да нет, ты вообще пахнешь по-другому. — И как же? — Не знаю… Будто бы углём и сыростью. Кир рассмеялся. — Ужас, я щас сам от себя блевану. — Да нет, это не так уж и плохо. Просто необычно, вот и всё. — А ты пахнешь полем, травой и… И колбасой. Серёжа рассмеялся в ответ. — Очень приятный запах, ну у тебя и вкусы. — Не переживай, через месяц в Люксе ты тоже пропитаешься запахом Лафии, м-м-м, вкусно… — Наверное… На этом разговор утих, и Кир, отлипнув от Серёжи, завалился рядом, притягивая того ближе. — Ты кончил? — Кажется, да. А ты? — Угу. Вставать и мыться не буду, извини. Всё равно ты вряд ли когда-нибудь воспользуешься снова этим постельным и одеждой. — Ты прав. Всё утром. Уставившись на звёзды, видневшиеся из окна, Серёжа пытался понять, что произошло. Резко, спонтанно, неожиданно и неловко, разве что самую малость, как будто они знают друг друга уже долгое время. Когда Солнце озарит поля вокруг города, наверняка будет ещё более неловко, но это будет потом, утром… Потом…***
— Алё, подъём, пора собираться. Еле разлепив веки, Акумов сел на кровати, удерживаясь, чтобы не завалиться обратно. Лёгкое жжение в ладонях и коленях, а также голос над ухом мигом вернули воспоминания вчерашнего дня. Ебать, это не сон был всё-таки? — Что… Который час?.. — Пять тридцать, самое время. Нужно ещё перекусить. — Сколько? — Черноволосый, казалось, вмиг проснулся. — Пять утра? А ещё раньше ты не хотел выйти? Кир хмыкнул, разворачиваясь обратно к трельяжу — утреннее расчёсывание, что было всё равно бесполезным занятием. — Раньше смысла нет, ещё темновато. Ты во сколько-то обычно встаёшь? С трудом отлепляя себя от постели, Серёжа потёр глаза. Забавный, однако, вопрос. — Не знаю, у меня часы только в гостиной висят. Ну, так, навскидку, обычно часов в одиннадцать или десять. — Ух, а не впадлу столько спать? — Нет. — Шаркая по направлению к двери, он зацепился взглядом за небольшие разводы на шортах. О, точно. — Я в душ быстро. На этих словах хозяин дома пулей выскочил в коридор, словно не его будили пять минут назад. Кир ухмыльнулся — снова подколол, пусть косвенно, но подколол, ведь те разводы от спермы и смазки были вполне ожидаемы, а он уже успел переодеться в свою одежду, предварительно приняв душ. Серёжа, отчаянно краснеющий не от горячей воды, выбирал стратегию действий — просто сделать вид, будто бы ничего не произошло это лучший вариант, да, а ещё он забыл взять сменную одежду, упс. Из опций во что замотаться оставалось лишь своё полотенце, и он, запахнувшись словно древнеегипетские боги, осторожно вышел из ванной, дабы встретиться с хитрющим выражением лица Кира. Тот протянул ему объёмную стопку вещей, по всей видимости, тех самых, что требуется одеть для спуска вниз. Но проблему нижнего белья это не решало. — Я… Сейчас, подожди. — Выхватив одежду, он понёсся наверх, сгорая почему-то от стыда. В голове маячили картинки ночи и ему было очень-очень неловко, хотя всё ещё приятно. Ужас, какой-то сюр сплошной. Накинув услужливо предложенное, он оглядел себя в зеркалах трельяжа: похож на Кира, но куртка немного другая, да и штаны поновее будут. Попутно захватил из шкафа несколько футболок и пару шорт, какие-то носки и трусы, спускаясь вниз, где Курседов уже вовсю стучал тарелками и кастрюльками, соображая завтрак. Глядя на алюминиевые ёмкости, Серёжа торжественно заявил про себя — вот и настало то время, чёртовы посудины, когда больше вас никто и пальцем не тронет. — Ты чё, весь дом вывозить хочешь? — Почему это? — Куда вещей столько, окстись. Тебе же это всё на себе тащить, нахуя, а главное, зачем? — Ну… Тогда я, получается, без одежды остаюсь вообще. Раскладывая остатки рагу и риса по тарелкам, Кир покачал головой. — Новую купим в Люксе, чё ты паришься. Это же го-род, понял? А не шахта. — Но у меня нет денег, только такие, для Поверхности. — Похуй, заработаешь. До тех пор, я заплачу. Потом будешь должен, — усаживаясь за стол, он подмигнул, — с процентами, учти. Серёжа отбросил одежду на диван, тоже принимаясь за еду, которая как всегда не лезла в горло. Ковыряя в рагу вилкой, он слушал монотонное тиканье часов слева. — А как я заработаю? — Ну, по-разному можешь. Тебя, думаю, в Оргáн устроят, а там платят хорошо. Может, ещё какое занятие себе найдёшь, не знаю. Всё по наитию будет, говорю ж, не парься. Нет, он так не мог. — И за что там «хорошо платят»? Кир, собираясь ответить, осёкся. Гм, ну, да. Об этом он как-то умолчал. — Э-э-э, много за что. Оргáн является чем-то на подобие… Как бы так сказать… Мафии, да. Кхем, организация такая, короче. — Тебе вот, например, за что платят? Слово «мафия» Серёжа предпочёл проигнорировать, дабы не терзать себя в данный момент лишними вопросами. — Блять, да опять же, по-разному. Я такой себе «выездной человек». Много где бываю, много чего вижу, много чего делаю… — Я понял уже, что не булочки печёшь, давай конкретнее. — Хочешь конкретнее — слушай: говорят — еду и контролирую какой-то процесс, говорят — еду хуй пойми куда и хуй пойми зачем, как сейчас с Поверхностью, говорят — еду и… И разбираюсь с ненужными людьми. Ясно? Серёжа лишь кивнул с головой. Другого, в принципе, ожидать и не стоило, когда Курседов начал ходить вокруг да около с заработком. Что ж, он должен был заранее думать, на что подписывается и куда собирается идти. Дорога назад будет всегда, но на Поверхности ему делать нечего.***
— Стартуй, стартуй! Кир надрывно кричал машинисту, махая рукой, что поднял кепку, окончательно захлопывая дверь своей рабочей кабины в голове поезда. Минута, вторая — и электричка тронулась, набирая скорость. Серёжа, откинув голову на спинку, уложил ноги на столик, выдыхая — такой усталости он не испытывал ещё никогда; ноги будто бы отделились от тела, как и руки, осталась лишь голова и спутанные, грязные волосы. Кир уселся напротив, потягиваясь. Он был чертовски прав, когда остановил Серёжу тем вечером — еле дошёл выспавшись и позавтракав, страшно подумать, что было бы в противном случае. Духота туннеля, а затем — огромного кратера, узкие стальные ступеньки, скользкие от влаги поручни, так ещё полутьма вокруг — и так целые сутки, с перерывами, сном в пару часов на безопасном углублении в стене — и дальше, дальше, всё вниз и вниз, глубже под землю, к шахтам, Лафии, Люксу и маленьким деревушкам, к новой жизни. Несколько часов сна в поезде теперь показались несколькими минутами, и вот они уже стояли на платформе, а перед ними чуть дальше раскинулся город — Серёжа вздрогнул — кажется, абсолютно такой же, каким он его запомнил давно в детстве. По мере приближения к постройкам, он всё больше и больше убеждался, что тут он когда-то был, именно здесь. Центральный Обелиск, более светлый, чем остальные дома, застыл стройной линией, но казалось, что он в любой момент сдвинется с места; бетонные дома с переплетениями проводов и электролиний, лопастями вентиляций и бельевыми верёвками, стеклянными окнами и такими же, как и в его памяти, серыми, потёкшими, унылыми стенами, вдоль которых носились дети, гоняя потрёпанный мяч — они смеялись, задорно что-то выкрикивая, и бежали вперёд, обминая Кира и Серёжу. Обернувшись им вслед, черноволосый задержал взгляд на мальчике с тёмными волосами, что слегка отставал от всех, но продолжал бежать, искренне веселясь с другими ребятами, которые приостановились подождать его.Когда-то он так же бегал по этим улицам, даже не подозревая, что в один день пейзаж вокруг изменится до неузнаваемости, и вместо серости мир заиграет миллионами красок. Но это будет не его мир. И он никогда не будет ему принадлежать, не найдёт будоражащие кровь чувства и похожих на него людей, обречённый уподобиться обитателям Поверхности, бездумно проживая день за днём. А теперь он вновь здесь, под землёй, в Люксе, окружённом небом цвета сигаретного дыма, бетона, преступных группировок, работяг-шахтёров и обычных людей, вентиляций, металла, арматуры, дорожных путей, тихого гула и шума, каменных дорог и безграничной серой палитры всевозможных валёров и тонов.
— Ну, что, похоже? — Да, я здесь и жил в детстве, совершенно точно. — Не тянет обратно, на Поверхность? В конце концов, тут нет и не будет той жизни и ярких цветов. Серёжа остановился и вдруг разразился смехом, хлопая себя по всё ещё больным коленкам. Люди вокруг удивлённо поворачивали головы, спрашивая себя, чему радуется странный парень посреди улицы. Наверное, он и сам толком не объяснит, хотя постарается. — Кир, знаешь, ты точно никогда не жил на Поверхности. О какой «жизни» там может идти речь? Ты ведь сам прекрасно всё видел. «Яркие цвета»? Ха-ха, ну и бред. Кому они нужны? Разве те бездушные тени наверху соответствуют созданному ими миру? Они даже не помнят, что существуют. Какой смысл в тех жизнерадостных краевидах, когда они — лишь красивая обёртка, не более, за которой скрывается давно увядшая и высохшая начинка. Посмотри вокруг, — он покрутился, широко раскинув руки, — что ты видишь? — Да ничего особенного, бетон и потёки какие-то. Провода ещё, и ебливый Обелиск. — Именно! Этот бетон является тем, чем он и есть, так? Эта серость — серость, правильно? Всё здесь, Лафия, синтезировавшая из трупов, и её призрачный зелёный свет — жестокая правда, не так ли? — Да… — Об этом я и говорю! Здесь всё есть таким, каким оно есть, понимаешь? Нет красивых фантиков, Люкс не притворяется кем-то другим, просто говоря — я то, что вы видите, моё нутро таково и люди здесь такие, какими они выглядят. Он не пытается закутаться в красивую оболочку, скрывая своё естество, а чётко показывает себя без прикрас. — Пройдя чуть вперёд, Серёжа глубоко вдохнул, прикрывая глаза. — Я устал, устал скрываться за маской безразличия и праздного безделья; кажется, я и сам постепенно начал превращаться лишь в красивую оболочку в попытках скрыть пустую и непримечательную сердцевину, заглушить внутренний голос, что каждый день настойчиво и тихо вторил мне где-то в глубине сознания: «Это не ты, и мир этот не твой — обманка, постоянная, словно литая композиция, и неизменная.» Что толку с того, если эта обманка разукрашена в яркие цвета, начинающие потихоньку облупляться и трескаться? Лишь добавляет уныния и отчаяния, делов-то. Кир смотрел на Серёжу, засунув руки в карманы. Он, признаться честно, никогда не думал о Люксе в таком контексте, зато город и вправду ещё никогда его не обманывал, как и всех остальных. Для них и для него это было чем-то естественным, само собой разумеющимся; черноволосый же, вписывающийся в эту серую улицу так правильно своим силуэтом и громкими словами, вызывал почему-то трепет и уважение — Курседову стало до жути зло на себя за то, что издевательски спросил о Поверхности ранее. Вот и Акумов его подколол, ага… Серёжа лишь улыбнулся, искренне, как давным-давно в детстве и позавчера на платформе, расшибив руки и колени в кровь, — Люкс и всё вокруг казалось ему до жути подвижным и, наконец-то, живым.Забытое чувство динамики стало тем недостающим катализатором для механизма внутри, раскручивая шестерёнки до нужных рабочих оборотов. Он вновь ощутил жизнь, постоянное движение, гонимое желанием действия внутри, предвкушением и азартом. Кир более никогда не поднимался на Поверхность не только потому, что она ему исключительно не понравилась, но и потому, что это было бы актом неуважения Серёжи — не мог оставить его одного больше, чем на сутки, хотя вскоре тот и перестал нуждаться в постороннем присутствии, как минимум, днём. Подземный мир был выстрадан им самолично и его жизнь получена в качестве награды за сохранение человечности в душе. Разве мог он оставить этот смелый и тёплый лучик света, что постепенно заменил ему несуразное Солнце Поверхности и дымное освещение Люкса?