Безмолвие.

В маленькой комнате до поры до времени было совсем темно. Ветер тихонько задувал в комнату, развивая прозрачно-белый тюль, что был немного порван в некоторых местах. Холод проходил через приоткрытое окно, забирая всё, пленяя последнее тепло. И ведь не отдаст же, уже никогда. Последнюю надежду тот же самый ветерок уносил далеко-далеко... Куда-нибудь на юг, на свободу, в горы, а может на море, кто знает...      Вставать из постели нет ни сил, ни желания. Почему-то в последнее время любая, даже самая неэнергозатратная активность была такой невыносимой и тяжелой, будто-бы всё тело парализовало, ощущение, что к его ноге приковали несколько килограммовую гирю и выкинули худое тело на дно неподвластного океана. Но каким-то образом ему до сих пор удавалось ходить. Лучшего описания и не найти. В один момент и вправду хочет проверить, работают ли ноги и нет ли синяка от гири. И Саша проверяет, чуточку напрягая их, сгиная в коленях. Да уж, лучше не стало, наоборот, такое действие затратило последние крупицы энергии.      Конечности так сильно замёрзли, будто он находится не в кровати, а в куске льда. Когда-то привычное тепло вскоре стало совсем чуждым. От того тепла остались лишь не менее теплые воспоминания, только вот они уже не грели, как солнце зимой. Хотя когда-то оно было повсюду и везде, жаль, что тогда никто не ценил такого счастья. Ещё недавно, некогда ранее, до самого ужасного события, сравнимого с кошмаром – блокады. Большинство семей жили в мире и согласии, праздновали Новый год, наряжали ёлку, дети в предвкушении ждали Деда Мороза, а родители старались незаметно сохранить веру в чудеса. Сейчас же этот праздник проходит в бесконечном отчаянии многих людей, агонии, мучительных смертях и в огромных очередях за хлебом... Но некоторые все-таки продолжают упрямо и глупо верить в волшебство или новогодние чудо, хотя кажется, что они давно сбежали через мощное кольцо врагов... Наверное, людям нужно хоть за что-то уцепиться, какую-то микроскопическую, невидимую надежду...      Вера в победу великой Родины, освобождение всех людей-мучеников. Кажется, что даже самых ужасных грешников не мучали так сильно как этот народ. Но они продолжали  упёрто верить.  Даже вера в мягкий и тёплый хлеб, только что испечённый вселяла надежду и уверенность в том, что рано или поздно они это получат. Вера даже в самые маленькие и незначительные вещички заставляла жителей Ленинграда работать, трудиться и стараться на благо почти окончательно разрушенного, погрузившегося в отчаяние города. Ради совсем малюсеньких деток, что могли быть сейчас на грани смерти или школьников, которые нуждались в образовании. Конечно, большая часть детей не могла выдержать подобной пытки и уже давным давно покоилась под обломками зданий, в покрытой снегом земле, и только в редких случаях они удостаивались могилы и надгробия.      Чтобы хотя бы постараться избавить всех жителей от паники, апатии и отчаяния. Музыканты еле-еле исполняют свои композиции, даже если пальцы вот вот отвалятся, даже если ноги уже не держат, даже если тело безостановочно ноет из-за истощения. Актёры пытаются играть пьесы на сценах. Только вот чуть ли не все представления срывает тревога, оповещающая о нападающих с неба фашистов, которые так и норовили сломить дух этих людей, окончательно утопив их в собственной беспомощности. На сцене все старались работать в полную силу, несмотря ни на что. Если у актёра темнеет в глазах, он играет. Если у актёра подкашиваются ноги, он играет. Они жертвовали собой, но не выступлением. Представление не заканчивали, даже если кто-то во время выступления падал в обморок, а лишь объявляли небольшой антракт.      Саша застал один из таких мерзких, грустных, но, к сожалению частых случаев, только выступающий в этот раз не падал в обморок. Два всадника апокалипсиса объединились и застали его за кулисами голодной смертью. Умер он тихо, безмолвно, под громкие аплодисменты, в конце самого представления. Интересно, смог ли он услышать похвалу за проделанную работу? Или же злосчастная коса застала его за долю секунды до этого?      Тяжко осознавать сколько жителей поймала в свои сети эта страшная баба, которая представала перед ними, благодаря их палачам в роли немцев. Процесс принятия смерти на его глазах не шёл, а плёлся медленнее, чем самая старая черепаха. Как же ужасно понимать, что люди мрут, как мошкара на лягушачьем болоте. Их, также как и мошек заживо съедает голод. А у кого-то всё совсем плохо... Приходится есть человека, который умер у тебя на глазах, ради собственного блага.      Романов никак не мог принять своё положение, хотя, скорее всего он не хотел, до последнего противясь осознанию всего. Отрицать всё на свете можно сколько угодно, только вот, когда тебе приходится есть буквально всё, что попадет под руку, отрицание сменяется смиренным отчаянием. Всё же, здесь тебе не будет ресторана, когда город бомбят со всех сторон. Выбора большого, тоже не ожидается, а точнее, его совсем нет, а по вкусу тем более ужасно. В памяти Александра надолго отпечатается тот момент, когда он нашёл на улице скудные и противные взгляду остатки рыбы, а точнее: головы, хвосты и плавники. Он без раздумий решил взять их. Благо у его знакомого нашлась старенькая, еле работающая мясорубка. Вы просто не представляете комичность ситуации! Сашенька впервые попробовал что-то подобное! Бе. Желудок Саши не смог подобное выдержать, похоже, хлеб из первых попавшихся продуктов усваивается лучше. Уже через несколько минут Александра вырвало.      К сожалению, сейчас даже о такой ничтожной рыбе можно было только мечтать. В начале самой блокады есть подобную дрянь не получалось, от одного только вида и осознания того, как это выглядело изначально хотелось блевать. Но со временем голод становился сильнее брезгливости. Уже и не будешь смотреть на то, что у тебя в тарелке, съешь не раздумывая. Лишь бы только на пару минуточек утолить ужасную жажду еды. Даже тот же самый обрубок, которому было дано название хлеб, надо было на получать, а добывать. Ходить в лютый мороз за ним, слушать хруст снега, который уже раздражал, укрываться от метелей и пытаться не попасть под бомбу, которую могли скинуть в любой момент. А между прочим идти надо было довольно далеко. По приходу надо было отстаивать километровую очередь. Приходилось чуть ли не ставить на кон свою жизнь. И всё это ради жалкого, почти черного куска непонятно чего.      Как на зло в последнее время очень сильно похолодало. Огромные сосульки свисают с крыш, и выглядят они настолько устрашающе, что даже просто подойти к дому страшно. Стоило бы спросить где-нибудь газетку, чтобы приклеить на окна, тем самым снизив воздействие ударной волны. Этот район стали бомбить чаще, чем раньше. Что было очень плохо, и теперь ты мог рисковать жизнью, когда просто находишься у себя дома. Взрывная волна могла с лёгкостью выбить хлипкие окна, тогда от мороза никак не получилось бы спастись, а умереть от холода совсем не выглядит заманчивой идеей. Но этим он займётся чуть позже, а сейчас его цель взять свой хлеб.      В кармане его грязно-бежевом пальто, которое когда-то было изящным светлым одеянием, у него всегда есть парочка завалявшихся монеток и продуктовые карточки на жалкие, и не капли не насыщающие организм сто двадцать пять граммов хлеба. Александр с горем пополам встаёт, но сразу же хватается за стену, стараясь устоять на собственных ногах, которые настолько худые, что уже не могут удержать тощее тельце. Парень неуверенно шагает в сторону входной двери, иногда спотыкаясь об разбросанные вещи на полу. Убираться не было ни энергии, ни желания. Даже как-то забавно видеть дом чистоплотного Романова в таком грязном виде. Некогда он постоянно был убран, пыль там протиралась каждый день, если не чаще, а полы подметались раз в три дня, тогда и квартирка выглядела привлекательно и светло. Сейчас же, повсюду летают пылинки, а по полу катаются клубочки той же самой пыли.      Ноги в шерстяных, вязаных носках кое-как ныряют в тёплую обувь, чем-то напоминающую валенки. Дверь открывается с противным слуху скрипом, давненько её не смазывали. Становится ещё холоднее, хотя кажется, куда ещё больше. Александру хочется проклинать то, что его квартира находится на втором этаже. Ведь истощенному телу очень тяжело спускаться и подниматься по каменной холодной лестнице. Но ему приходится идти, он даже почти не падает, почти. Это можно считать удачей или силой воли Романова, ведь не упасть при спуске, это целый подвиг, на который он оказывается способен. На улице как всегда дубак и много-много снега. Единственное отличия этого дня было в том, что сегодня метель задувала сильнее прежнего. Погода вынуждает поднимать ноги намного выше обычного шага, чтобы переступать через большие сугробы, что за ночь намёл буран. Люди ещё не успели их растоптать, да и раньше никогда не успевали. В этом году зима никого не пощадила. По идее, уже к завтрашнему дню народ протоптает какую-никакую тропинку, если, кончено снежка не подбавит. Погода непредсказуема, естественно, есть синоптики, но они постоянно ошибаются, так что на них надежды нет.      Очередь за хлебом в этот раз разочаровывает, сегодня очередь была поменьше обычного. Саша не ходил до этого за хлебом с утра, поэтому подивился размеру пробки из людей. Люди получают свою еду быстро, стоять приходится всего-то минуты две-три. И вот худая, измученная женщина отрезает тебе кусок чего-то, на первый взгляд и несъедобного. Даже несмотря на этот не присущий хлебу чёрный окрас хотелось его съесть. Несмотря на его непризентабельный внешний вид, хотелось выхватить его из рук женщины. Он был такой желанный, настолько, что кажется желудок разорвет на мелкие кусочки, как дома после бомбёжки, если не вкусить хотя бы маленький кусочек. Хоть в нём были видны маленькие кусочки опилок, и он был слишком тяжёлый... Но это уже не отталкивало, от голода хотелось съесть хотя бы что-то, и совсем не важно, чем это будет.      — Мама, а мы не можем взять ещё хлеба?      Детский, немного отчаянный голос раздаётся рядом, где-то внизу. Маленький мальчик, лет шести трясется от холода, поправляя явно большую ушанку. Его жалобный взгляд направлен вверх, маленькие ручки цепляются за пальто матери, пытаясь вымолить хотя бы чуть-чуть еды. Худощавая молодая девушка еле сдерживает слезы, пытаясь успокоить мальчика, гладя его по голове бледной костлявой рукой. Внешний вид матери ребенка был болезненным, она явно плохо себя чувствовала. Но паренек не затихает и сам чуть ли не плачет. Дитё совсем не понимает ситуаций, не понимает, почему ему не дают еды...      — Мамочка, я же голоден, почему нельзя взять ещё? Почему? Я очень хочу кушать... – Его голос был похож на скулёж маленького щенка, которого бросили одного в подворотне.      — Нет... Мы не можем, прости... — Мать берёт маленькую ручку мальчика, аккуратно поглаживая её, стараясь то ли разогреть, то ли успокоить. Она то и дело извиняется, повторяя эти слова, у неё явно начинается паника. Слова звучат всё более отчаянно и грустно, слёзки, похожие на кристаллики текут по её щекам. Действительно жалкое зрелище.      Саша медленно шагает к бедной девушке и слегка хлопает её по плечу, когда та уже собирается уходить. Романов кладет в её ладонь кусочек хлеба, а она смотрит так недоуменно и удивлённо. Поддержки она совершенно не ожидала, особенно в такое время. Затем мать начинает мотать головой, говоря, что она никак не может принять этот хлеб. Её глаза полны сожаления, ведь принимать помощь от того, кто в такой же ситуации кажется для неё прискорбным. Только вот, жалобный взгляд мальчика, направленный на неё, заставляет её замолкнуть и принять помощь.      — Вы и ваш сын голодны, пожалуйста, возьмите и ешьте. Отказы я не принимаю. —Александр старается говорить так дружелюбно и приветливо, с теплой ухмылкой, за которой скрывается огромное количество жалости, скорби и сочувствия. Молодая мать невольно успокаивается от доброго незнакомца, кивая в знак её безмерной благодарности, а уголки её губ чуточку поднимаются.      — Спасибо, спасибо вам огромное, добрый дяденька! — благодарно и весело кричит мальчик, радостно хватая матушку за тощую руку. Ребёнок не обратил внимание на съехавшую шапку-ушанку, сквозь пелену счастья. Он так резко стал таким бодрым и улыбающимся... — Мамочка, чудеса случаются, представляешь!?      Девушка ещё раз благодарит Александра и уходит, ведь большего сделать не может. Наверняка, он больше её никогда не встретит, но зато помог в нужный момент. Для молодого растущего организма такое категорически маленькое количество еды и никакого разнообразия в приемах пищи вообще не подходит. Полное отсутствие витаминов и ужасные условия только усугубляют ситуацию, не каждый взрослый такое выдерживает. Поэтому Саша жертвует своим обедом, ужином или завтраком, слишком уж у него сердце доброе, жалеющее деток, но не себя. Но ведь он же мог спасти кому-то жизнь, правда...? Разве это благородства чувство не прелестно? Романов-то сможет найти себе еду, это уж точно... нет. А детишкам всегда помогать надо. Тем более подобных ситуациях.      — Ты снова отдал свой хлеб? – с уже привыкшим к такой картине вздохом говорит Михаил. Он не в первый раз наблюдает, как Александр отдает свою еду кому-то другому, и если изначально пытался до него донести, что лучше о себе позаботиться, то теперь  просто слегка обеспокоенно смотрит.      Уже знакомый голос проносится слишком близко и внезапно, и как он мог не услышать хруст снега под кирзовыми сапогами. Саша неосознанно улыбается, хотя этого, вероятно, даже незаметно. Романов не думал, что встретит его здесь именно сейчас, оттого улыбка снова озаряет его бледное, исхудавшее лицо. Парень медленно оборачивается к источнику приятного слуху голоса, стараясь по-сильнее замотаться в своё пальто, а следом прячет замёрзшие руки, на которых торчали костяшки в глубокие карманы. Почему-то в воздухе начинает летать какое-то детское, наивное спокойствие и мечтательность. Крики людей, которые так отчётливо были слышны теперь отходят на третий, если не на четвертый план. Теперь всё внимает только представшему перед ним блондину.      — Ты же голоден и вон какой бледный. Так ещё и одевается он не по погоде, страдалец чёртов. — Парень говорит снова недовольным, строгим тоном, будто отчитывает ребенка, который не надел шапку на прогулку, снимая свои теплые варежки.      Саша решает промолчать, но тишина почему-то не становится неловкой или некомфортной. Наоборот. Есть в ней что-то такое трепетное, поэтому Романов согревается от простого нахождения рядом с ним, а внутри по телу разливается какое-то теплое и приятное чувство. С Мишей даже молчать так уютно и хорошо. Но одеться все-таки стоило хотя бы чуть-чуть по-теплее. Московский протягивает свои варежки Саше, а свои руки прячет в карманах своей согревающей конечно не так, как Саша темно-зеленой шинели. Затем в ход идёт один из шарфов, которые были неаккуратно намотаны на шею и голову, ведь обычным пальто от холода не спрячешься, приходилось спасаться как-то так. Михаил накидывает один на плечи Романова, серый такой, теплый, пахнущий блондином. А затем пытается завязать его так, чтобы еще и шапку заменить. Конечно, в такую погоду импровизированный головной убор от холода не спасает, но это лучше, чем совсем ничего.      — Вот теперь, соколик, выглядишь куда лучше! — Говорит Московский с долей гордости за то, что укрыл Сашу, начиная идти куда-то прямо по сугробам. Совсем свои сапоги не ценит.      Саша почему-то сразу думает, что идут они к нему домой. А сразу после прихода он закроет окно, из которого в квартиру задувает морозный воздух, натопит печку "буржуйку", тем самым согрев свой дом и его обитателей, а потом выпьет свежего кипятка... Ммм~ В последнее время всё разнообразие питания состояло только из кипячёной воды, да недо-хлеба. Хотя было бы славно попытаться сделать ещё что-то съедобное из продуктов, ну или не из них, как получится. Раньше, Александр и подумать не мог, что всё обернётся вот так вот. Блокада началась так внезапно, а продолжается уже слишком долго. Иногда думалось, что легче было бы умереть в начале, чем мучиться сейчас, но тогда бы он не встретил бы Мишу, верно? В скором времени виднеется знакомый двор, но идут они всё также медленно, не торопясь и экономя последнии гроши энергии, поэтому скоро домой дойти не получится. Зато как же всё-таки красив Ленинград зимой... Несмотря на все ужасы, которые тут творятся красоту ничем не перебить. На улицах тихо, одиноко и так умиротворенно. Загляденье. С крыш свисают огромные сосульки, которые закрывают окна верхних этажей, а в сугробах лежат замёрзшие от холода тела людей. Они лежат там в такой же позе, как и в момент своей смерти, их не убирали, точнее было некому этим заниматься. Мёртвые люди, выглядели прямо как живые, только вот кожа посинела от холода. Это порой пугало, но люд ко всему привыкнет и к этому тоже.      Михаил открывает дверь, пропуская в квартиру своего товарища. Электричества нет, ведь лампочки лопнули, но в небольшой комнатке уже светло. Светловолосый кидает несколько дров, которые наколол ещё пару недель назад в печку и зажигает огонь. Преимущество буржуйки — она быстро разогревается. Почти сразу всю квартиру окутало тепло, а его так не хватало Саше в последнее время. Но есть ещё и огромный минус — печка так же быстро остывает, как и нагревается. Московский садится на кровать рядом с шатеном и копается в глубоком, иногда кажется, что в бездонном кармане.      — Меня просили передать тебе письмо. Оно от Софьи. — его голос звучит как-то грубо, Романов даже вздрагивает от неожиданности, но принимает небольшой конвертик из рук Московского. И взаправду конверт был отправлен никем иным, как Софой.      Приходится снять греющие руки варежки, чтобы развернуть письмо и начать читать его содержимое. От сестры слишком долго не было писем, точнее доставлять их стали гораздо хуже, ведь есть куча вещей, которые важнее бумажек с чернилами. В приоритете везли муку и ещё что-нибудь, дабы прокормить голодный люд, а обратно на машинах забирали горстки людей. Сначала маленьких детишек, потом женщин или солдатов, а затем таких, как тот же Саша. А точнее, самых обычных мужчин, которые по мнению правительства могут продержаться дольше всех. Глаза бегают по буквам, но сил даже на самую лёгкую, малюсенькую улыбку уже нет, хотя всё же огонёк предвкушения мелькает в его глазах. Аккуратненький буковками были выведены слова:      «Здравствуй, братик!      Пишем тебе вместе с матушкой и очень-очень скучаем! Прошлые твои письма получили недавно, но мы думаем, что это придёт тебе поздно. Я очень сильно волнуюсь за тебя, пиши нам побольше, а то мамочка себе места не находит, очень опечалена. Она беспокоится, жив ты или нет... Я думаю, что всё скоро закончится, вот в Москве всё хорошо. Только на улице прохладно и ветер сильный-сильный! Папенька дал мне свою старую шинель, она тёплая, но очень тяжёлая и длинная. Матушка сказала, что я должна её носить, дабы не заболеть, но мне порой так не хочется... Я не болею и одеваюсь тепло, шапку ношу, так что ты не волнуйся, всё у нас в порядке. Надеемся, что письмо доставят скоро.      Твоя сестричка Софочка.»      Саша сжимает кулаком несчастный листочек бумаги, стараясь не показывать весь поток грустных, негативных эмоций сейчас. Хотя в это действие были вложено столько боли и отчаяния, сколько не вложишь ни в одно предложение, а тем более слово. Как же ему тоскливо! Он так давно не видел свою любимую, родную Софочку. Наверняка она очень сильно изменилась, выросла как никак... Ей уже исполнилось девять лет. Перечитывая письмо ещё раз, и ещё, и ещё... А на душе только поршивее становится из-за беспокойств о матери, сестре. Больше всего не хотелось, чтобы они считали Сашу мертвецом. Тем самым, с живым лицом, валяющимся в снегу. Было плохо от того, что за него беспокоятся, он-то точно справится. Выживет как-нибудь... Матери ведь сердце нельзя беспокоить!      На плечах появляется ещё один теплый шарф, это действие выбивает Романова из калеи его мыслей и вечных переживаний. Но в этом жесте было столько поддержки и искренней заботы о его благополучии. Шатен поворачивает голову на Михаила и только в этот момент замечает такие важные изменения в его внешности. Саша осознает, что пшеничные, словно колосья в поле над чистым небом, волосы, от которых так и веяло теми самыми беззаботным деньками. Некогда они доставали до самых плеч, так, что из них можно было косичку небольшую заплести. Сейчас же, их было почти не видно... Настолько короткая стрижка означала что-то нехорошие. Романов это чувствовал.      — Что случилось? – обеспокоенным и слегка дрожащим голосом спросил Александр. Его глаза были совсем слегка напуганы. Этот момент слабости он мог допустить себе только рядом с Мишей.      — Завтра я уезжаю на фронт. По Ладоге. – печально и совсем тихо говорил блондин, немного стыдливо опустив глаза вниз и перебирая пальцами.     Тут для Саши буквально всё рушится. Хрупкое моральное состояние разбивается вдребезги, как тонкое стёклышко о жестокую реальность и безжалостную войну. Хотелось начать проклинать, всё, что попадалось на его пути. И этот чёртов хлеб, и ужасных фашистов, письмо, которое пришло только сегодня, и в конце концов Мишу, который скрывал это... Сердце начинает биться в бешеном темпе, так и наровя вырваться из груди, в тот же момент начинает казаться, что время замедлилось, и что оно неумолимо бежит вперёд. Глаза шатена округляются, с недоверием и страхом смотря на грустного блондина. Хотелось думать, что это всё тупая шутка, идиотский розыгрыш, но Михаил слишком убедительно играл роль. Неужели он взаправду? Московский с самого начала всё знал, просто не говорил? Но почему? Почему же он не сказал ему ни слова? Неужели не хотел, чтобы Саша волновался об этом? Неужели волновался, что Романов не сможет выжить в одиночестве? Без Миши.      — Миша, почему ты мне ни слова не сказал? И волосы так сильно отрезал... — Саша продолжал находиться в недоумении, с беспокойством смотря на товарища. Все возможные чувства переполняли его, но в душе таилась малюсенькая надежда на то, что это всё ужасный сон, и Романов вот-вот проснётся. Но, к сожалению, это был кошмар наяву, не во сне...      Михаил молчит. Предательски молчит, не проронив ни слова. Ему нечего говорить. Почему-то слова воспринимаются как риторический вопрос, или так оно и есть? Весь разум захватывает только одно слово. Миша. Это слово запало в душу Михаила. Саша редко обращается к нему в уменьшительно-ласкательной или, хотя бы в краткой форме имени, зачастую по полной. Поэтому всего-навсего одно словечко начинает согревать душу, даже в разных формулировках. И это чувство такое волнующее, оно заставляло всё тело покрываться какими-то мурашками, а в животе расползались приятное ощущение. Кажется, просто слово, но в нём спрятано столько беспокойства. Так приятно ему это волнение, но также Романова безумно жалко. Но его уезд, это то, что он должен, и к сожалению, этого не изменить.      Выражение лица Саши чуть изменяется с удивленного и поникшего на чуточку сердитое, все таки долго злиться на Михаила он не сможет, да и смысла нет. Тоненькие бровки нахмурились, а взгляд до сих пор был устремлён на Михаила, по большей части на его волосы. Пронзительные глаза чуть ли не прожигали дыру на макушке блондина, но во взгляде читалась всё та же неумолимая надежда на лучшее. Александр хочет получить ответ на свои вопросы. А ещё хочет поправить взъерошенные остатки золотистых прядей, хотя там скорее уже волосинки, но свои хотелки не выполняет, сжимая свою руку другой. А ещё хочет злиться на Московского, очень сильно. Это ощущается, как предательство, очень больно и плохо, нож в спину, пуля в голову без разницы. Но как же он может разозлиться на него? Вот как, а?      — Ты же сильный, Саш. — внезапно раздаётся голос Миши. Его тон серьёзен, но все таки там проскакивает грустный смешок. Его речь сразу же выводит шатена из потока чувств, как зелье какое-то, главное, что оно мгновенно действует. — Что? — Романов изумлённо распахивает глаза, ещё сильнее поворачиваясь к товарищу. Он не до конца понимал к чему это утверждение...      — Ты сильный, ты должен справиться. Ты помог другим сегодня, вчера, ещё когда-то. Столько раз нуждающимся помогал, а ведь на такое способны только сильные и человечные Люди с большой буквы! — Миша выдавливает из себя улыбку, только вот она получается совсем печальная и расплывчатая. — Только ты живи. Я верю. Пообещай мне, что мы ещё встретимся, чтобы не случилось, ты должен мне пообещать.      Саша начинает дрожать всем телом, панически кивая своей головой с невероятной скоростью. Он с надеждой хватается за плечи Миши так, будто ещё можно что-то изменить, будто бы не всё потеряно, сжимая в своих руках пальто товарища так сильно, что там останутся если не синяки, то красные отметины. Из глаз начинают бежать тоненькие, солёные ручейки, и Московский знает, что поддержка сейчас просто необходима, что если её не дать, то все будет ещё хуже чем сейчас, хотя всё и так безумно плохо. Парень аккуратно прижимает Сашу к себе, некрепко обнимая, прижимая ближе, разрешая Романову уткнуться носом в собственное плечо и реветь. Реветь, что есть мочи, пока вся вода из организма не уйдет, а если надо будет ещё, то они вместе вскипятят её. Несколько наполненных грустью часов проходят, как одно мгновение, зато какое приятное...

***

В этот день задалась прекрасная погода. Ветра совсем не было, а найкрасивейшие хлопья снега то и дело забавно падали на нос. Солнца, конечно, не было, но ничего страшного. Кажется, что даже над этим городом судьба сжалилась в коем-то веке. Хоть это всего один день такой прелестной погоды, почему бы не насладиться им? ...      Александр стоит и жуёт небольшой кусочек хлеба, у которого теперь нет того противного вкуса, для него этот кусок не больше чем необходимость, которая не имеет вкуса. В этот раз он весь укутан в тёплые шарфы, которые так приятно пахнут тем, кто вскоре уйдет... А на руках красуются варежки, которые полностью окутали маленькие комки снега. Миша стоит рядом. Просто стоит, хотя и этого более, чем достаточно для обоих. Возможно, им вдвоём стоит всё обдумать и окончательно принять своё положение, хоть оно и очень тяжёлое и грустное, даже если им плохо, они должны смириться. Другого выбора нет. Саша глотает последние крошки хлеба и грустно, томно вздыхает, заставляя Московского заулыбаться. Возможно, это последний выдох, который услышит и запомнит Михаил. Возможно.      — Что же ты, не грусти так сильно. Ты мне в целости и сохранности нужен. — говорит блондин, потрепав Романова по плечу, тем самым стряхнув с него снежинки, которые успели нападать.      Мише уже пора. Только вот он никак расстаться с товарищем не может, как, например, мама с маленьким сыночком, или жена с мужем... Почему-то второй вариант кажется более подходящим и из-за этого хочется рассмеяться ещё сильнее. Или из-за слез, которые вот-вот были готовы выйти наружу. Держать все чувства в себе очень тяжко, он знает, что рано или поздно они вырвутся наружу и не дадут покоя, но это потом. А им важно сейчас.      — Я пойду. – блондин был ужасно расстроен, но не подавал виду, наоборот, он говорил слишком расслабленно для ситуации, но также в его голосе прослеживалась какая-то военная, строгая интонация.      — Подожди ещё минуточку, Миша... – не смотря на Михаила, попросил Александр. Его голос был негромким. Слышны были тихонькие всхлипы, а взгляд был направлен на истоптанный снег.      Саша снова захватывает Московского в свои объятия, чуточку качаясь, то ли чтобы разогреться, то ли чтобы отвлечься от печали. А может, чтобы передать своё тепло для Миши? Чтобы ему тоже было тепло. Там, на фронте. Но буквально через десять-пятнадцать секунд объстоятельства вынуждают отпустить блондина, и Романов направляет свой взгляд в ноги обоих. Сердца бились в унисон. В этот момент двоим сделалось так дурно, снова захотелось обняться и выплакаться в плечи друг друга, будто-бы в последний раз. Но на этот раз Александр борется с собой, тихонько говоря.      — Иди, Мишенька, иди... – обречённо и смиренно произнес Саша совсем тихо.      И Михаил уходит. Он даже не оборачивается, но оно и понятно. А так хочется ещё раз взглянуть в эти прелестные глаза, обнять худое тельце и никогда не отпускать. Если обернётся, захочется вернуться обратно, а такого нельзя было допустить. Как же трудно... Тяжелее всего даётся прощание, зная, что возможно, вы больше никогда не встретитесь, а если и увидеть, то совсем не скоро. Почему-то было такое ощущение, что это и взаправду... Как же обидно, тягостно и плохо на душе, сердце разрывается. Им некуда от этого деться.      Блондин садится в потрепанную машину, до сих пор не смотря на Сашу и больше не устремит своего взгляда в его сторону, пока не вернётся... Под его ногами скрипит подставка для ноги, чтоб было легче взобраться, и вот он занимает своё место. А так не хотелось бы, лучше уж на снегу, но вместе с Романовым, на льду, но вместе с Романовым, где угодно, лишь бы с Романовым. Ещё несколько минут, которые казались вечностью для них оставшиеся люди собираются, а затем трогаются. Взгляд блондина направлен на железный пол, в его глазах пустота, на сердце наложили камень, который теперь тяготит его всё ниже и ниже. А Саша еще долго смотрит в им вслед, многое понимая и осознавая для себя. Понимая, что забыл сказать Михаилу самое важное перед его уездом. Эти слова крутились на языке, так хотели вырваться, но сил не хватило. То ли это из-за катастрофического недоедания, то ли из-за слабого морального состояния того, кто желает сказать эти слова, а может это всё из-за трусости и собственной беспомощности перед настоящими чувствами...      Александр быстро уходит, совсем не думая о том, чтобы экономить свои силы. Слезинки скатываются на глазах, и падают на снег, неумолимо застывая. У них тоже нет выбора, нет права выбирать судьбу, они исчезают также быстро, как и появились. Энергия в скором времени начала покидать его и без того измученное тело. Саше уже было неважно, морально он полностью разбит и уничтожен. У него больше нет желания бороться в этим. Взору открывался давным-давно заледенелый трамвай, который примерз к рельсам чуть ли не в первые дни блокады зимой. Особого выбора не было. Саша заходит внутрь, прячась от падающего на него снега, которым не было сил любоваться. А ведь здесь совсем его нет. Стояла гробовая тишина, которая приносила хоть капельку спокойствия и умиротворения. Единственное, что осмелилось нарушить её – шарканье Сашиных ботинок.      Он садится на железный, холодный стул, напротив уже давно мёртвой дамы и смотрит в пустоту или в никуда? Саша знает, что такие трамваи сравнивают с ловушками, из которых не выбраться, но сейчас почему-то всё-равно. Хотя, раньше бы он ни за что не осмелился бы зайти сюда. Голова облокачивается на замёрзшее стекло, глаза закрываются, а перед ним предстаёт знакомый, приятный силуэт с волосами цвета пшеницы... Такой желанный. Такой красивый. Такой идеальный. Такой чудесный. Романов смог бы подобрать ещё тысячи различных прилагательных к этому человеку.      Солнце светит ярко-ярко. На улице тепло, но не только там. Теплота ещё присутствует в душе, это такое приятное и окрыляющие чувство, словами не передать! Вот они. Идут по красивому саду вместе. Вокруг цветут самые разные цветы. Вон там ромашки, в там колючий куст, но с такими благородными цветами, розами. А вон красивые и простенькие тюльпаны. А та-а-ам виднеется огромный подсолнух. Вот он Миша, идёт рядом с ним и что-то беззаботно говорит, но слышны только щебечущие птички и приглушенное шуршание листьев. Саша заливается звонким смехом, который очень хорошо запомнился ему, в отличие от других деталей. Наверное, блондин опять пошутил какую-то глупую шутку. Московский небрежно заправляет свои золотистые волосы за прекрасные уши, а Сашка ему говорит об этом. Миша по неизвестной причине тоже смеётся...      Царит такая идиллия. Никаких тревог, голода и холода, а главное никакой блокады. Никаких переживаний или грусти. Здесь существуют только он и Миша. Только детская беззаботность, радость и наивность, которых так давно не было и так не хватало. Они так отчаянно нуждались во всем этом, но, к сожалению не получили этого. Саша доверяет своему чудесному сну, забывая о реальности, сбегая от неё в этот идеальный мир. Он не хочет замечать, что начал замерзать, конечности онемели, и потихоньку его тело отказывалось слушаться. Мысли были забиты только одним человеком, с которым Саша обязательно встретится, только уже не в этом мире, и даже не в этом трамвае.      Этим же днём умирает и Михаил, также думая о Саше. О том, как бы всё было прелестно, как бы они вместе сидели в квартире и пили кипяток, о том, как бы он сказал ему те самые заветные три слова... Он пытался отвлечься от холодной воды, которая медленно наполняет машину с солдатами, погружает тело Михаила полностью, забирая в свои путы, постепенно наполняя его лёгкие холодной водой... Смерть в один день с мыслями друг о друге, как романтично. К сожалению, у этой идиллии нет и никогда не будет продолжения. Эта история не о счастливом финале или хорошем конце. Эта история о жёсткой реальности и мечтах, которые разбились об неё.