Не каждому дано яблоком
Падать к чужим ногам.
Сие есть самая великая исповедь,
Которой исповедуется хулиган
Сергей Есенин
Я не чувствую погоду. То есть вижу, что над куполом встает солнце или моросит дождь. Но не чувствую — хорошо это или плохо, не помню, что мне больше нравится. Странное вообще это слово — "нравится". Устаревшее, наверное. Каждое утро я иду в свою рабочую ячейку и краем глаза ловлю настороженные взгляды соседних браслетов. Меня сторонятся, понимаю я через несколько дней — еще бы, медь 8х, с восьмикратным усилением, такого браслета ни у кого больше нет. Я их понимаю. Я бы сам себя сторонился, если бы мог. **Коррекция 20%...50%...80%...100% Коррекция завершена** Сам себя человек сторониться не может, это аксиома. Не стоит занимать мысли бессмыслицей. Иногда я думаю, что бесполезен в своей рабочей ячейке. Так не может быть, ведь центурион умен, а архонт — всемудр. Но когда я замираю над задачей, не зная что начать делать первым, когда я захожу в тупик и вынужден звать на помощь каждые пять минут, не в силах выбрать какой-либо из возможных вариантов, потому что все они кажутся одинаковыми, ни на долю оттенка не подкрашенными какой-либо эмоцией или воспоминанием, тогда я спокойно думаю, что абсолютно бесполезен Полису. Каждый день эта мысль ласково стирается из моей памяти и каждый новый день — появляется снова. Во всяком случае, мне так кажется, ведь я не помню вчерашние мысли. **Коррекция 20%...50%...80%...100% Коррекция завершена** Каждый житель Полиса полезен ему и максимально полезен на том месте, которое ему отведено. Когда за куполом идет дождь, проходя через энергополе, капли рассеиваются в мелкую взвесь тумана. Я иду через него, и влага конденсируется на лице, стекает каплями. В этом есть что-то знакомое. Я касаюсь щеки странно гладкими пальцами, без мозолей, капли перетекают на руку. Вспоминаю, как погиб Бард, а еще через несколько недель на экранах города показывали смерть Музы. Я ведь знал их. Наверное, я должен как-то реагировать на то, что их больше нет? Но мне было спокойно тогда, и сейчас спокойно. Всегда спокойно. Капли текут по щекам и падают с подбородка на свитер. Иногда я вижу в толпе граждан, спешащих на работу и с работы, странно знакомые лица. Вот черноволосая девушка с шрамом, пересекающим бровь, поливает газон. А рыжий парень с вечно шелушащимся лицом иногда попадается мне на глаза в общей столовой через десяток рядов от стола нашей ячейки, он механически жует обеденный паек, опустив глаза. Почему-то мне кажется, что у девушки красивый низкий голос, а парень здорово плетет силки. Мучительно ловлю ускользающие мысли, они как мальки в реке — щекочат пальцы, но все как один исчезают, стоит хватке сомкнуться. На лоб обрушивается мучительный прострел мигрени, и я перестаю пытаться ловить чертовых мальков, только бы мигрень стихла. Странно знакомые лица всегда смотрят сквозь меня, и я также равнодушно смахиваю их из видимой области, заметив в следующий раз. **Коррекция 20%...50%...80%...100% Коррекция завершена** Воспоминания заблокированы в связи с пунктом 5.2.1 Приложения к Приказу об Ассимиляции. В последние дни я начал замечать за собой странное поведение — когда работаю или сплю, всегда, когда я не осознаю свои движения, правая рука начинает царапать левую — по контуру браслета. Сначала кожа просто краснела, теперь уже появились кровоточащие мозоли. Центурион сказал, что из-за этого индекс благовоздействия у всей нашей ячейки упал на 10 пунктов, и мне надо прекратить. Я пытаюсь, но не выходит, дурацкая рука сама по себе вечно возвращается к браслету. Но что ему станется? Его не расцарапать и не порвать. **Коррекция 20%...50%...80%...100% Коррекция завершена** Медный браслет — это моя честь и мой долг, я никогда не попытаюсь его снять. *** Сегодня ночью дверь в мою домашнюю ячейку отъехала, и в проеме появился Золотой гражданин. Я неловко спросонья вскочил с кровати, ожидая указаний. Он бросил мне большой незнакомый рюкзак: — Собери все нужное. Я бросился выполнять задание и замер, оборачиваясь из стороны в сторону. А что нужно? Я должен буду работать или участвовать в праздновании? Что нужно взять, а что будет предоставлено на месте? Золотой, что-то бормоча под нос, выхватил у меня рюкзак, быстро сложил туда два моих запасных комплекта одежды, полотенце, мыло, что-то по мелочи, ссыпал в боковое отделение пайки завтраков, скопившиеся в ящике. Мне стало немного неловко от того, что Золотой увидел, как неэкономно я расходую провизию, но я ничего не мог с собой поделать — все то время, что я жил в Полисе, завтрак ощущался лишним приемом пищи, а когда я заставлял организм насытиться по норме, не мог работать днем, до того сытая тупость заволакивала сознание. Я не помню, но, наверное, до Полиса я никогда не ел так много, вот тело и не желало привыкать. — Где нож? — спросил Золотой из кухонного угла, нервно выдвигая ящики по второму кругу. — В рабочей ячейке на кухне есть нож, — не понимая, ответил я. — Здесь он мне не нужен. — Ясно… — процедил гость. Потерянно похлопал себя по карманам, ничего не нашел. — Без ножа ты там, вероятно, пропадешь. Он смерил меня недовольным взглядом. Я опустил глаза, теребя край домашней формы. — Я бы сказал, что ты не пропадешь в любом случае, но сейчас в это как-то не верится. Ладно, пошли, по пути захватим. Он взглянул на часы, кинул мне мой плащ, слишком теплый для 20 градусов под куполом, и побежал по лестнице вниз, вприскок, пропуская ступени, словно был медным детенышом, а не одним из столпов Полиса. Я медленно оглянулся на комнату, почему-то ощущая необходимость заглянуть под кровать и в тумбочку, продел руки в лямки рюкзака, аккуратно свернул плащ и поспешил за Золотым. По дороге мы остановились в научном квартале у светлого пластикового дома с лабораторией, и я десять минут ждал, неуютно переминаясь без рюкзака, пока странный Золотой не выбежал в своей детской манере из подъезда, кинув мне потяжелевший рюкзак с пяти шагов. Я с трудом поймал и слегка укоризненно взглянул на ребячащегося, по всей видимости, ученого. Укорять Золотых и Серебряных невозможно, во всем, что они делают есть смысл, не всегда понятный нам, Медным, но кинуть взгляд, тем более незаметный в энергосберегающем свете фонарей, иногда не запрещалось. Схватив меня за локоть, он поспешил дальше по улице, на ходу вынимая из кармана какой-то небольшой прибор и показывая его мне: — Знаешь, что это? Хотя, конечно, не знаешь, даже Серебряные еще не знают, он еще на бета-тестировании. Портативный лазер. Очень простой интерфейс, смотри, кнопка питания, переключатель мощности, переключатель ширины конусы, индикатор заряда. Заряжается от солнца. Я думаю, тебе пригодится. Можно дерево резать, можно камни. Можно животных убивать. Золотой протянул мне лазер, я, запоздав, протянул за ним руку в ответ, но ученый, видимо, негативно оценил мою скорость реакции и, отстав от меня на пару шагов, сам засунул приборчик в боковой карман рюкзака. У меня в голове почему-то по спирали начала снижаться к центру осознания мысль, что если лазером можно убивать животных, можно и что-то еще. Я в раздумье неосознанно почесал у браслета запястье и сморщился от боли, рука саднила, стоило к ней прикоснуться. Мысль тут же испарилась. Еще через пять минут прогулки я понял, что мы неотвратимо выйдем к КПП, если продолжим двигаться в этом направлении. Я вопросительно оглянулся на Золотого, но тот что-то агрессивно набирал в телефоне, не смотря по сторонам. Может быть, мы свернули не туда? Зачем нам выход из Полиса? Но нельзя прерывать Золотого в его деле, так что я продолжил тащиться за ним, считая стыки пластиковых плиток под ногами. *** Мои самые маловероятные ожидания оправдались, мы вышли за купол. Золотой перед этим долго водил своим телефоном вокруг пропускного терминала, запустил несколько скриптов, чертыхнулся, приложил свой браслет, сообщая механизму приоритет исполнения. И наконец на терминале загорелся зеленый индикатор, Золотой радостно подтолкнул меня через решетку турникета, а потом прошел через нее сам. Теперь мы стояли под небом, не покрытым искрящимися нитями энергополя. Здесь шел дождь. Мне было очень неуютно и странно, почему-то начало знобить, и я накинул плащ. Левую руку пронзило чуть более сильной, чем привычная, болью, и я поморщился. Что-то было знакомое в этой прибитой каплями к земле бурой пыли, в контуре деревьев на горизонте, в следах лап термитов, пересекавших тропу, по которой мы удалялись от купола. Я потерянно оглянулся назад, на успокаивающее голубоватое мерцание Полиса в сером утреннем свете. — Хочешь обратно вернуться? — спросил Золотой. Причем спросил как-то странно, как будто шутил, но при этом мрачно. Сложное ощущение. — Конечно. Мы же вернемся к началу утренней смены? — спросил я в недоумении. Золотой оглянулся на окружающие нас деревья пролеска и остановился, копаясь в кармане. Здесь у холма, на котором теперь стояли молодые клены, Муза в свои пять с небольшим наконец догнала лысого ежонка, который сбежал у нее из коробки и заблудился в лесу. А я догнал ее. Странные воспоминания. Давно у меня таких не было. Вся память до-Полисной жизни с каждым днем покрывалась все большим слоем пыли, затягивалась пленкой, врастала в отсутствие. — Пора, наверное, — пробормотал Золотой себе под нос, доставая из кармана что-то вроде маленького паяльника. — Дай мне свою левую руку. Я стыдливо подумал о мозолях, которые понижают индекс благовоздействия всей ячейки, но возразить, конечно, не мог и не хотел. Золотой несколько минут напряженно пыхтел, тыкая паяльником то в одну точку браслета, то в другую. Браслет нагрелся, и это было неприятно, но я помалкивал. Нужно — значит нужно, потерпишь. Наконец, ученый разогнулся и выдохнул, отпуская мою руку. Браслет тихо щелкнул и упал в пожухлую траву. Я нагнулся побыстрее поднять его… …. ...и в глазах заплясали темные мушки. Я сел на траву, крепко зажмурившись и баюкая в правой руке левую, которая внезапно заболела так, как тот загноившийся укус трупоеда на левой лодыжке, с которым Бард не мог две недели справиться. Я тогда валялся в лихорадке и норовил проткнуть ножом всякого, кто подходил к лежанке. Только Музу подпускал. Она со мной и сидела, отпаивала холодными настойками, меняла повязку, пела свои длинные красивые баллады о звездах и героях древности. Я уперся ладонями во влажную землю и взвыл. Муза. Огненная точка на небосводе купола. Деметра сочувственно вздыхает и перекрашивает выпуск новостей в черно-белые тона. Бард. Ладони в крови пытаются нащупать пульс. Откатившаяся к тротуару шляпа. Седую прядь над белым лбом колышет ветер. Бард, Муза, Бард, Муза, папа, сестренка… Как же это, сука, больно! Их больше нет, я один, совсем один... Так начнешь понимать браслетников. Если тебе так больно, то лучше уж накинуть ошейник и потерять себя в этом сером мертвенном спокойствии. Что-то прошуршало листьями рядом, и я по привычке схватился за левый бок. Но пояса не было, и ножен с ножом тоже. Уже несколько месяцев как. Рядом стоял Брут. Наглая золотая рожа со странным взглядом. Встретившись со мной глазами, он отступил на пару шагов, протянув вперед раскрытые ладони: — Это я тебя вытащил из купола, помнишь? Дрожащий щеночек. Как же хочется ударить, хоть на ком-то выместить всю эту злобу на браслетников, на полугодовое рабство, на смерть Музы и Барда… Но, ладно, соберись, не стоит. Он еще может быть полезен. — Помню. Зачем? У Брута лицо становится еще более растерянным. Я бы посмеялся, вот только истерики тут не хватает. — Ты же без браслета… Действие поля уже должно было кончится… Ты не хотел уходить? — Давай без этого. Я тебя спросил — зачем тебе это? Совесть проснулась? Брут выдыхает, смотрит на носки заляпанных бурым белых туфель. — Можешь так считать. Слушай, я тебе должен расссказать, ты не знаешь об этом, наверное — Икар улетел с двадцатью тремя гражданами основывать новое поселение. Три месяца назад. Чтобы до них добраться, тебе нужно лететь на северо-запад, на 336 градусов около восьми часов. Потом крылья сядут, пережди ночь, заряди их от костра. И лети еще столько же. Точного места лагеря я не знаю, но датчики Икара тебя обнаружат. Брут торопливо достает из кофра на плече крылья. Чертовы крылья, почти такие же, как те, первые, только облупились уже местами, видать, тяжелая была у них судьба. Может, щеночек их из мусорки вытащил? Я хватаю кофр из его рук и бросаю за спину, на траву. Еще пригодятся. — С чего ты взял, что я к нему полечу? — Но один ты не выживешь… — растерянно тянет щенок. Он уже сомневается в том, что это правда, отлично. — Я не один. В вашей чертовой клетке сидят семнадцать моих ребят в медных ошейниках. Я не собираюсь их бросать. Брут обреченно кивает. — Я подозревал, что ты так и скажешь… — смотрит в сторону, хмуря брови. — Ладно, что уж теперь, я помогу с этим. Массовый побег устроить куда сложнее, чем одиночный, тем более после твоего исчезновения… но у меня есть одна идея. Даже не улыбается. Серьезный песик. Решил собой пожертвовать до конца. И пускай. Хоть чем-то искупит все то, что они с Тесеем натворили. — Договорились, — накидываю рюкзак на плечо, кофр вешаю на второе и поворачивюсь к знакомому до последнего дерева лесу. Решив все-таки как-то задоброить песика, оборачиваюсь последний раз, — Если нужно будет со мной связаться, отправь сигнал к старому лагерю. Там есть рабочий передатчик, если только ваши там не успели похозяйничать. Удачи. Брут мотает головой, мол лагерь не трогали. Смотрит вслед, как брошенная хозяином псина. Надо бы ему спасибо сказать. В следующий раз. Если он будет.