Хуже некуда

Свое семнадцатилетие она благополучно проспала, совершенно того не зная. Понятия та не имела, что на свет в четыре утра появилась, впрочем на жизнь дальнейшую это навряд ли повлияет. Посему утро двадцать девятого декабря для неё не особо счастливым было. Праздник этот своеобразный отметить никогда не удавалось. Для неё всегда чем-то мистическим были сборы взрослых и детей на торжество, а после и рассказы про торт со свечами, которые с первого раза задуть нужно. Не говоря о каких-то более пышных празднованиях. Её максимум это сухое «С днем рождения!», и то только в случае, если кто-то дома окажется. В прошлом году, допустим, её поздравил письмом Раджа, и на этом в целом все. Впрочем, сама виновата. Прекрасно это понимала и без лишней помощи, ибо собственноручно от всех оградилась, после поимки Галиакберова. Тогда ни жрать, ни спать, ни жить не хотелось, от ощущения того, что родного человека отбирают за мелочевку такую. У неё толком никого больше и не было, если брать людей, которым на неё действительно не все равно. Конечно, она изначально планировала день этот в общаге провести, но вчера появилось ощущение, что это больше вынужденная мера, нежели собственное желание. На Универсам желания заявляться не было от слова совсем. Её обещания Туркина не столько напугали, сколько оскорбили, причем как-то до одури паскудно. Казалось, что ей можно было вменить почти любое обвинение и выйти победителем. Только он почему-то всегда выбирал одну из немногочисленных проигрышных стратегий. Тимофеева буквально кто угодно, но точно не шлюха. В голове её юной понятия правильности не больно от его собственных отличаются. Та и не стала бы она так бегать отчаянно, если бы последствий не понимала. Иногда она думала, что у него в вокабуляре попросту отсутствуют иные оскорбления женского рода, иначе объяснить подобное не выходит. Сам же её блядью не считает, но зачем-то вслух произносит. Неужели ждёт, что её это заденет так сильно? Задевало, когда-то в начале их взаимодействия, сейчас же обида уже какой-то дежурной становится начала. Когда тебе с десяток раз повторяют одно и тоже слово беспричинно, то со временем, в голове его смысл попросту теряется. А как может оскорбить бессвязный набор звуков? Словно у неё какая-то блядская толерантность к его не менее блядскому характеру выработалась. Наверное самое паскудное именно то, что она к отношению такому привыкла. И не воспринимала обвинения как что-то из ряда вон, только обещание субботник устроить, её из колеи выбить смогло. Нельзя так с женщинами обращаться, по крайней мере об этом очень громко твердил новый знакомый из кафе «Снежинка». Хотя, тот даже не знал, что с ней приключилось. Юноша был словно по правде возмущен тем фактом, что кто-то за своей женщиной не следит. И столь бездумно по отношению к её безопасности поступает. Мол, о сохранности дамы кавалер заботиться должен, а не сама особа прекрасного пола. Девчушка в моменте, конечно, согласна была. Но позже поняла, что даже рада такому безразличию, периодами. Ибо иначе Туркин бы давно про её второе дно прознал. Какую ответственность придется нести в случае, если он узнает, она и думать боялась. Предпочитала жить в розовых мечтах, надеясь на то, что это никогда не вскроется. Вообще странно как-то, если обращает мало внимания — плохо, если слишком много — тоже плохо. Видимо, должна присутствовать какая-то золотая середина, но в их реальности её попросту не существует. Судя по всему у них возможны только сплошные эмоциональные качели, ибо на что-то стабильное и адекватное никто из них не способен. Проще обвинить друг друга во всех смертных грехах, нежели признать то, что сам далеко не белый и пушистый. Ей солнечный свет в глаза бьет и она щурится невольно, совершенно ни о чем не задумываясь. Хочется поспать подольше, но её подруга подобное желание точно не разделяет. — С днем рождения! — вскрикивает та. — Любви, радости, везения, и самых преданных друзей! — скорее пропевает девушка. — А? — не понимает в начале. — Ага, спасибо, — бросает сонно. — Ты чего? Праздник же, просыпайся, — рукой ту за плечо дергает в разные стороны. — Я торт вчера купила. — Серьезно? — вскидывает брови, глаза параллельно ладонью растирая. — Конечно, у тебя ж день рождения, — пожимает плечами та. — И что? — все ещё не вдупляет спросонья. — Ну, какое день рождение без торта? — слово очевидное оглашает. — Я тебя на кухне жду. Девчушка хмыкает произвольно, совершенно не ощущая праздничного настроения, по крайней мере столь явного. День как день, только смерть на год приблизила, ну, так всегда дед считал, а она только и могла головой махать в жесте согласном. Мечта о праздновании большом и пышном с кучей гостей приглашенных давно прошла. Она то и подарков не ждала, посему тряпки заранее подаренные и так из привычных обстоятельств выделились. Приятно, врать не станет, очень приятно, что кому-то на это не все равно. Даже несмотря на то, что самой девчонке до этого дела нет. Необычно, что к ней не как к пустому месту относятся, а так словно она действительно значение имеет. Самооценка от этого без спроса подыматься начинает. Ноги распрямляет, из обыденной позы эмбриона выбираясь. Одеяло внизу приятным холодом по теплой коже проходится, и она вновь порывается их в исходное положение вернуть. Руки вытягивает, на пару с шеей, и потягивается уж слишком беззаботно. И на душе как-то спокойно, словно штиль после шторма продолжительного. Головой в разные стороны крутит, будто разминку давно забытую проводит. Она то и зарядку делать перестала в последнее время. Спорт как-то слишком резко и бесследно из её жизни исчез. Главное, что она не скучала от слова совсем. Может как с Туркиным помирятся, то в качалке у него грушу эту побьет, чтобы совсем не забывать. Ибо опасность повсюду подстерегающая не миновала, а скорее она в местах относительно спокойных находиться начала. Хотя, о нем сейчас думать совсем не хочется, все слишком гладко в его отсутствие проходит. Пусть и как-то скучновато даже. Пальцами пола холодного касается и наощупь пытается тапочки найти, не выходит. Приходиться босой вставать и обувь искать, которую она вчера каким-то чудным образом под кровать закинула. Все же в шлепки прыгает и халат, что ей подружка выделила поправляет, задрался за ночь тот непозволительно. Разгуливать в чужих вещах, конечно, не очень удобно, но приятельницу её это не смущало совершенно, та даже нижним бельем с ней поделилась спокойно. По ткани ладонями проводит, складки, что через секунду назад вернуться, расправляет. К зеркалу поворачивается и ахает невольно, совершенно забывая про бигуди, которые ей с вечера сделала подруга. Мда, отражение оставляет желать лучшего, но в целом сносно. Она же на улицу так не пойдет, зато потом прическа должна быть просто отпад, по крайней мере, если верить вчерашним обещаниям. Долго на себя смотреть не хочет, ибо усмешка от собственного внешнего вида на лице проявляется моментально, словно комичности её образу добавляя. Пачку сигарет на пару со спичечным коробком подхватывает в руки. И напоследок все же глазами в зеркало стрельнув, комнату покидает. Коридор в общаге ей не нравился никогда, он какой-то зловещий, что ли. Будто за всеми этими агитационными плакатами сидит кто-то или что-то, которое может выпрыгнуть и утянуть в пучину всех этих комсомольских убеждений в моменте. Претило ей поклонение вождю и всей этой системе социалистической. В её социальном положении все эти заголовки громкие смешными казались. За что поклоняться? За то, что в столь благополучном государстве она не знает, будет ли завтра на что пожрать купить? Идея то может и нормальная, правда реализация хромала от начала и до самого конца. Ментальность у советских людей другая, совершенно под идеологию не подходящая. Все головами кивали, мол, идеи дедушки Ленина поддерживаем. Только Ленин совсем дедушкой не был, та и вещал он совсем о другом, явно не ожидая, что его мысли будут трактовать так, как трактовали. Как же лицемерно выглядят вчерашние группировщики и шлюшки не выдержавшие отсутствие защиты. Когда тебя отшили с позором, то вариантов не много и основной из них — ВЛКСМ. Туда почти никто из искреннего желания не попадал, та и в бредни не верил. Продолжали жить по тем же понятиям, только группировка своеобразная почетом у старших и государства пользовалась. Хотя, если внутрь заглянуть, то там те же субботники устраивают. Мол, если комсомолец сказал, то комсомолка дала. Она не может не хотеть, или отказать, это же не по уставу. Единственное различие в том, что девчонки из дружины изначально общие, а им подобные в группировках сначала ходят с кем-то. Тут даже понять сложно, что для девичьей психики хуже? Когда к тебе сначала как к человеку относятся, а как надоешь, то по кругу пускают. Или лучше без иллюзий сразу в пучину блядства нырнуть, под эгидой красных галстуков. Никакой из вариантов ей по душе не приходился, что и неудивительно в целом. Быть вещью — это наверное последнее, чего хочет человек. Только почему-то в нынешней Казани других вариантов не предоставлялось. Ты буквально обязана кому-то принадлежать. Совсем не важно кому, партии или группировке. Должна к кому-то относиться, чтобы тебя прямо на улице не обесчестили, а после ебучкой не прозвали. Правда чья-то мнимая защита спасала далеко не всегда. Хотя, какая разница? Та никакой, особенно если по итогу тебя с почти стопроцентной вероятностью будут трахать все кому не лень. Нельзя остаться в стороне, даже при всем желании. Потому приходится выбирать меньшее из зол, которое на удивление обществом порицается куда больше. Если сделать все правильно, то из группировки возможно было уйти чистой, из комсомольцев же ни при каких обстоятельствах. Там вечера похлеще, чем у представителей криминального мира, которые подобный разврат только на картинках и видели. Не хочется о всем окружающем думать, ибо если углубляться начнёшь, то и жить вовсе не захочешь. Именно поэтому она из себя черту самокопания выуживала столь старательно. Время от времени проскальзывает по сей день, конечно, но нырять в это она себе больше не позволяет. Наверное поэтому сейчас и перебирает ногами быстро, и бездумно совсем, к двери кухонной приближаясь. Подруга её как обычно у плиты копошиться, в то время как девчушка в первую очередь к окну подходит. Уже знакомая подгнившая деревянная рама на пару с убогой металлической ручкой открывается весьма громко, чем вынуждает её приятельницу отпрянуть механически. — Ты б поела сначала, — фыркает та. — Покурю и поем, — хмыкает девчонка. — Назад в окно высунься, — словно со злобой какой-то произносит, но на лице полуулыбка привычная. Команде заданной следует, на локти облокачивается и голову из здания высовывает, под морозный ветер попадая. От снежинок, что в лицо летят щурится невольно. Новый год уже действительно на носу, но лишь мнимо, в то время как мокрый снег, тающий от тепла на щеках едва заметными потеками оставался, причем весьма реально. Она ладонью кончик прикрывает, аккуратно спичкой чиркает и палочку никотиновую поджигает, первую порцию дыма сизого внутрь пропуская. Легкие наполняет, кажись под завязку, иначе то, насколько долго она тянет не объяснить. В сторону куда-то смотрит, замечая надпись «Все равны!», от этого смешок непроизвольный выходит на пару с несколькими кольцами пара. Утверждение забавное, конечно. Жаль, что в жизни неприменимое, от слова совсем, ей ли не знать. Естественно, в стране советов все равны, только есть те кто чуть ровнее, чуть умнее, чуть красивее, чуть влиятельнее, чуть значимее и дальше по списку, всем известному. Девчонка в этот список очевидно не входила, она не была «чуть» ни в чем, по крайней мере на данный момент. Все свои уже семнадцать лет она имела статус «обычная», не больше, не меньше. Её никогда не гнобили, несмотря на плачевное материальное положение, но и сказать, что хотели общаться тоже нельзя было. Сама по себе она не особо коммуникабельный человек, ей и самой в целом неплохо, но с близким кругом все же поприятней. А вот новые знакомства её не интересовали, хотя, она была рада, что Марина проявила инициативу и теперь у неё есть подруга, она бы так не смогла. Клуб белесый как снег не растоптанный изо рта выпускает, весьма вяло и злиться немного. Почему она ничего не чувствует, опять? Вот как не было восторга от праздника этого мнимого, так и не появилось. Обычно в её день рождения в квартире просто собирались какие-то урки, даже не знающие, за что они пьют. В то время как сама девчушка делала ноги, желая с контингентом подобным впредь не соприкасаться. Прошло уже хрен его знает, сколько лет, а она так и не научилась язык за зубами держать, и сама же от этого страдает. Мазохистка какая-то, не иначе. Сигарету промеж губ сжимает, руками не прикасаясь, пока вниз за тем как пепел спадает смотрит. Да, на милую даму она сейчас навряд ли смахивает. Даже представлять не хочет, какое впечатление у прохожих от фигуры в бигуди, торчащей из окна с папиросой в зубах. Сама догадывается, что не лучшее. Ну и пошли они куда подальше со своим мнением, у неё как-никак праздник, хоть и весьма иллюзорный. Хабарик о кирпичную стену тушит, слегка на носочки привставая, чтоб дотянуться до той быстрее. Затушенный бычок куда-то в небытие отправляет и раму оконную захлопывает с треском, неожиданно громким даже для себя. — Аккуратней! — почти вскрикивает Ярмолова, параллельно за стол присаживаясь. Девчушка только усмехается и глупо пожимает плечами, в свое безмолвное оправдание, и на стул напротив садится. Чашку с чаем на лету подхватывает и невольно руку убирает, горячо. — От тебя так сигаретами несет, — демонстративно скривилась медсестра. — Та нормально, — отмахивается та, ожидая, когда ей кусок побольше прилетит в честь праздника. — Зачем ты вообще куришь? — вопрос ставящий в тупик каждого курильщика без исключения. — Понятия не имею, — прыскает, а позже добавляет: — Ну, расслабляет, я не знаю. — Может и мне попробовать? — вопрошает вдруг. — Мотору курящие бабы не нравятся, — усмехается та тарелку принимая, и в знак благодарности кивает. — Как он тогда с тобой общается? — хмыкает невольно. — Он меня за бабу не считает, — ухмыляется бездумно. — Торт, кстати, пиздец вкусный. — У меня мама такой любит, — головой машет в согласии. Трапезу не растягивают особо, но девчонка выпечку сладкую наминая признает, что ей все же праздник этот своеобразный нравится начинает. Наверное, она столь негативно настроена была, именно из-за отсутствия подобных небольших приятностей. Реально вкусный завтрак, на пару с прической необычной, для неё в новинку, впрочем каждый фактор по отдельности тоже весьма непривычен. Чай горячий в себя заливает, а то в общежитии топят, честно говоря плоховато. У неё ноги мерзнут страшно и она все время под себя их прячет. Наблюдает за тем как подруга сначала все убирает и от помощи вновь отнекивается, после в окно поглядывая в ожидании. Во рту привкус приятный остаётся, который куревом перебивать не хочется, но при этом рука к папиросе новой так и тянется. Ярмолова это желание у неё отбивает, убеждая, что покурит потом, а сейчас нужно бигуди снимать и начес делать. Чтобы все сразу поняли, что за день то сегодня такой. Конечно, реакции больно яркой от неё не идет, но где-то глубоко внутри себя она ликует. Всегда хотелось, как все девочки на день рождения прическу накрутить и губы подвести. Кто ж знал, что впервые такое случится в семнадцать? В целом это весьма ожидаемо, навряд ли у деда её были бигуди или губнушка, но если и были, то она бы предпочла об этом не знать. Девчонка толком не понимает, как она из сорванца прямо в женщину превращаться начала. Правда пока только внешне. Повадки, характер и говор выдавали её сразу же, настоящая леди ноги в боки не раскидывает, та и во время перекура не харкает. Хорошие девочки в целом не курят, не пьют, с мальчиками не встречаются, а она с недавних пор в проебе по всем трем категориям. Впрочем это навряд ли, хоть, кого-то удивить может. Её хоть в кресло какой-нибудь работницы партийной посади, она все равно выходцем с городских окраин останется. С появлением финансов в её жизни не поменялось толком ничего, за исключением воспоминаний, тряпок и нормального курева, вместо «Примы» без фильтра за четырнадцать копеек. Жизнь все та же серая и блеклая, для неё все так же еда вкусная что-то из ряда вон, для чего повод должен быть, и даже счет за коммунальные услуги её все так же возмущает. Несмотря на то, что она по привычке экономить продолжает. По квартире она в тех же спортивках и майке бегает. Все так же ест старую гречку без масла, а в продуктовом обыденный набор покупает. Вытянуть человека из нищеты можно, но нищету из человека навряд ли. Замашки её откровенно походили на поведение дворовой шпаны. Ничего удивительного в этом по правде и не было, её только такой контингент и окружал. Разве у неё был шанс стать другой? Возможно, но только при большом желании. Очевидно, что оно напрочь отсутствовало. Ей в целом удалось смириться с тем, что её окружает, смириться с тем, что гречка без масла весьма съедобная и смириться с тем, что эта ебучая коммуналка забирает половину их семейного бюджета. Инициативность в ней была, только далеко не в самом лучшем её проявлении. Она с улыбкой на лице прыгнула в сомнительную авантюру, в которой приятель перспективы обещал. Правда, когда перспективы эти явью стали, что с результатом делать, она не знала. Существовала всю жизнь как человек простой, так и продолжила. В голове девичьей, конечно, мечты более возвышенные стали появляться. Машину теперь хочет себе купить, но сможет только через год. Хотя, навряд ли это проблемой можно назвать. Подождёт, всю жизнь же как-то лучших времен прождала, и тут дождется, главное, чтобы было на какие шиши тачку брать. Остальное — бытовые мелочи. Ровно такие самые, как-то, что у неё сейчас волосы запутались, после сна с этими приблудами женскими. Красота и вправду требует жертв, но каких, Тимофеева понимает только, когда Марина этот бардак в укладку превратить пытается. Лучше бы пару раз по челюсти получила, нежели эти муки терпеть. Подруга успокоить пытается, говоря, что это ещё ничего в сравнении с тем, если «Ленинградская» в глаз попадёт. Успокоительного эффекта как и ожидалось подобное не приносит, а только заставляет девчушку протестовать против макияжа. Благо, приятельница напоминает ей о её же презенте в виде туши заграничной, которая по идее не столь термоядерная. На самом деле она себя на мысли ловит, что её последнее время подколы дружеские от того же Мотора раздражать стали. Нет, её конечно, радовало, что к ней как к женщине не относились, но все же. Возможно забавно пару раз что-то пошутить, мол, «а ты разве баба?». Но когда это повторяется на постоянной основе, то присутствует лишь желание нервно глаза закатить. Может она со своими вечно спрятанными волосами и шапкой с шарфом, что лишь прорезь для глаз оставили и впрямь на мальчугана походила, но сейчас же она выглядела иначе. Неужели она на пацана похожа? Стоя возле зеркала этот вопрос всплывает невольно. Но у неё же сейчас кудри объемные и макияж красивый, пальто женское и платье, сапожки с колготками. Ересь какая-то, не похожа она на мальчика, та и никогда похожа не была. Просто маскировалась умело, для собственной же безопасности. Сейчас она словно всю свою настороженность забыла. Внутри правда так и осталась дворовым пацаном, который часто берегов не видит. Локоны поправляет в зеркало на себя смотря, пока подруга рядом сама собирается. Ярмолова, кажись девчушку в приоритет ставила, ей было важнее её собрать, нежели себя. Навряд ли Тимофеева тем же похвастаться могла, хотя, кто ж его знает? Краситься она все равно не умеет, зато подарки из столицы привозит радостно, за тушь и помаду выложив зарплату медсестры. Такой советский инь и ян, где одна представительница отечественной медицины являющаяся белым цветом, а вторая вагоны с дурью по стране гоняет и точно черный себе забирает. Карикатура на противоположности, словно с них писалась. Правда, Марина при желании себе и нормальную подружку найти сможет, в то время как у Евы это явно трудности вызовет. Дожидается терпеливо, а после быстро в пальтишко кожаное ныряет и по лестничным пролетам бежит буквально. Прыгать не рискует, платье уж больно коротковато. Улица заснеженная после диалога с комендантшей раем кажется, даже несмотря на ветер морозный и картину все такую же удручающую. Медсестра явно в эти серые и безжизненные архитектурные решения не вписывалась, в то время как девчонка несмотря на наряд здешней оставалась. Грустно и холодно, обстановку окружающую иначе не описать. Хрущевки убогие, по всем районам натыканы, но и то лучше аула. Автобус теплотой приятной встречает и они сквозь толпу пробиваясь два сидячих места отхватывают. Тимофеева втискивается первой, посему у окна и оказывается. Там за стеклом у людей жизнь кипит, кто с ночной возвращаться, а кто только на дневную собирается. Ей на них все равно абсолютно, но издалека за ними понаблюдать интересно все же. Заскучать Ярмолова ей не дает, все время трещит о чем-то, и это даже настроение имениннице поднимает. Интересно, а смогла бы она сама так? Еву плохим другом не назвать, но у неё окружение другое совершенно. Там общение куда более приземленное. Марина часто говорила о вещах более воздушных, ей такое чуждо, но на удивление слушать весьма интересно. Особенно подробности их встречи с Мотором ей по душе приходились. Её объективно порадовал рассказ. Он хотя бы не выебал ее на первом свидании, что для данного персонажа уже успех. В его серьезные намерения девчонка верила мало, несмотря на то, что верить в них хотелось, даже очень. Только слишком хорошо она Хасанова знала, чтобы на треп этот вестись. Они уже автобус покидают, а медсестра про обходительность её товарища вещать продолжала, от чего у девчонки едва заметная усмешка проскальзывала. Нет, она за подругу рада была, только спутник её не мифический Вася, а вполне реальный Ильдар с весьма сомнительной биографией. Хотя, точно не ей судить, когда сама в женихи Турбо выбрала, особенно, если его красный петушок сейчас возле ворот техникума виднелся. Боже, романтик хуев, розочку притащил. У Евы от этого глаза закатываются автоматически и при виде него злость внутри кипеть начинает. Она мимо проходит демонстративно отворачиваясь, правда того очевидно расклад подобный не устраивает. — Эй, красотка, постой, — лыбится ещё падла, у неё от этого раздражение на лице проскальзывает. — У меня жених есть, не знакомлюсь, — руку ему тыкает и уходить начинает. — Бля, Ев, я ж по-нормальному, — хмыкает тот. — Что «по-нормальному»? — кривляет того. — На субботник меня отправишь «по-нормальному»? — Не преувеличивай, если б хотел, то отправил бы, — фыркает, словно одолжение ей делает. — Так мне жить и боятся, что ты «захочешь»? — руки на груди скрещивает в недовольстве. — Заканчивай давай, — будто отмахивается от возмущения девичьего. — Это я ещё не начинала, — заявляет, чуть на него порываясь. — Цветочек лучше возьми, с днем рождения, как-никак, — улыбку очередную пускает. — Я тебе эту розочку, Валера, в жопу засуну, — прикрикивает непроизвольно. — Попробуй, — смеётся откровенно цветок протягивая. — Отойди от меня, — произносит в то время как он её приобнимать начинает. — Не-а, — парирует мгновенно. — Лучше вот, понюхай, — бутон ей в нос сует. — Не трогай меня, — прыскает злобно, а тот лишь головой качает отрицательно. — Не надо меня обнимать! — А ты по-другому убежишь, — ухмыляется самодовольно. — И правильно сделаю, — вывернуться пытается. — Неправильно, — вновь отрицает. — Куда ж ты без меня? — Та хоть на край света, — ответ ради ответа. — Не скучала, что ли? — брови вскидывает. — Нет, — за ним повторяет. — А если так? — начинает к устам её приближаться осторожно. — Я тебе губу откушу, — рычит почти что. — Какие мы злые, — расстраивается карикатурно. — Тебе прививку от бешенства не сделали? — насмехается открыто. — Иди ты, все настроение испортил, — произносит как-то обреченно. — Ладно, поломайся чутка, мне так даже больше нравится, — усмехается, цветок в сумку к ней засовывая. — Тридцать первого в семь за тобой зайду. — Не пойду я никуда, — возглашает. — Посмотрим, — за бедро её сжимая слегка произносит, а после удаляется спешно. Девчонка за ним не следит, только розочку красную из сумки достает, промеж пальцев сжимая. На ней опять колючки, и она усмехается невольно воспоминаниям старым. Мудак, какой же только Туркин мудак, но сука такой красивый, и уже родной, что его то ли прижать к себе хочется, то ли огрести со всей силы, а чаще всего и то и другое. Нужно же уметь в себе такое совмещать, стоял, слушал её спокойно практически, ещё и совести хватило ей язвить. Раздражает, но при этом он наверное прав. Новый год она вместе встретить не против.