Хуже некуда

Картина за окном держит два оттенка привычных неизменно. Цвет тошнотный, серый излучают блеклые хрущевки в ряд стоящие, а второй такой белый, что аж глаза слепит от снега исходит. Она пачку папирос заграничных промеж пальцев перебирает, с мастерством, которое со школьной скамьи осталось, правда карандаш на картонку сменился. Изменилось и место, теперь не в душном классе сидит, где ещё тридцать человек смотрящих презрительно, а в машине с приятелями и подругой единственной. Школьное время в целом вспоминать не хочется, и не сказать, что её гнобили как-то, но взгляды чужие все без слов транслировали. Конечно, были и знакомые какие-то, только мальчишки с девчонкой дружить не особо хотели, считали, что у неё интересы иные, та и делать ей рядом нечего. Друзья её школу значительно раньше закончили, то и то, изначально её только в комплекте с Галиакберовым воспринимали. Отдельным элементом она стала совсем незадолго до того, как Радика на зону отправили. А там пошла затяжная депрессия по всем симптомам, из которой та не выходила особо. Находится на местах старых без его сопровождения было морально тяжело, все вокруг словно физически давило, не могла она, не выходило. Было куда проще спрятаться от всех напоминаний и изредка двери РОВД местного оббивать, с попыткой номер колонии исправительной узнать. В органах, конечно, ей никто информации не дал, но спустя два месяца она первую маляву из мест не столь отдаленных получила, и в последствии сама строчить начала. Переписка едва ли помочь могла, особенно когда в квартире в это время апогей пиздеца происходил с пьянками каждодневными. Хотелось спрятаться и забыться, жить в реальности желание отсутствовало напрочь, особенно, когда реальность настолько сложная и попросту тошнотная. Утром просыпаться в подвале своего дома — удовольствие не из приятных, тем более, дом отчий людьми под завязку забит и заходить туда действительно страшно, причем не беспричинно. На стену лезть хотелось от отчаяния тянущегося, и беспомощности собственной. От воспоминаний подобных мерзко до одури. Ей слабой быть не нравится, её от слабости воротит. Но разве, можно сильной назвать ту, что из жилища своего убегает в помещение подвальное, во избежание стычек непредсказуемых? Вопрос спорный. Все же воспоминания трехгодовалой давности трогать не хочется, даже несмотря на то, что та же школа никакого травмирующего опыта не дала. Просто помимо угнетающей обстановки дома, с перерывами на пьянки громкие, ещё и среднеобразовательное учреждение давило знатно. Тяготили даже просто взгляды чужие, особенно, если те жалостью наполнены были. Клеймо «сирота неблагополучная» к ней ещё в первом классе прилипло, так и закрепившись навсегда. Чужая жалость ей не нужна была, девчонка это всяческим образом демонстрировать пыталась. Только учителям, больно озабоченным до её мнения дела не было. Причем, далеко не всегда жалость худшим вариантом оказывалась. Ибо существовать с тем, что тебя всегда на задний план отодвигают из-за отсутствия семьи «нормальной» тоже не легко. Обделенной она себя не считала, просто получилось так. Слезами делу не поможешь, а два тела холодных из земли уж точно не достанешь, тем более, если те где-то под Ленинградом погребены. Девчонка то и могилы их не видела, видеть правды ради и не хотела. Их смерть простой пример показательной человеческой глупости и отсутствия критического мышления, на пару с неудачно сложившимися обстоятельствами, но не более. Больше задевало именно отношение, не столь важно презрительное или жалостливое, нежели сам факт отсутствия родителей. Не помнила уже попросту каково это, а самокопанием желания заниматься не было. У неё всегда проблемы более приземленные в голове, её куда больше волновало то, что завтра жрать будет нечего, нежели эфемерные мысли о бытие с людьми на свет её породившими. Возможно имей она более стойкое финансовое положение, тоже бы растрачивалась на страдания глуповатые, от которых не изменится ничего. Слишком рано она поняла, что нагружать себя тем на, что повлиять не может не стоит. Ну, расплачется она сейчас, и что? Разве в культурную столицу телепортируется, с собой два трупа резко оживших прихватив? Страдать — затея глупая и ни к чему не приводящая, ей подобное не импонировало давно. Хотя, на некоторый период она в состояние подобное погрузилась, только совершенно не по родителям горюя. Потому она наверное грань обещаний и не переходила, ей оставалось только стараться в пучину подобную больше не нырять. Больно умной её не назовёшь, конечно, она была лишь в нескольких темах действительно осведомлена. Но при этом выучила важнейшие правила выживания на улице. Наверное именно поэтому сейчас в машине чужой по дворам петляет, а не трясется от каждого шороха, что на пути встречается. В окно не выглядывает с приятелями словами перекидывается, параллельно папиросу промеж губ вставляет, сжимая едва ли. Зажигалкой кончик подпаливает, огонек нос щекочет теплом своим, пока она очередную порцию никотина вдыхает жадно. Салон автомобильный пеленой дыма едкого заполняет, выдыхая клубы пара белесого. Сама от запаха терпкого кукситься слегка, пока приятель автомобиль останавливает. — Щас я сборы проведу, и двинем, — заявляет паркуясь. — А Сито и Сыч не справляются уже? — бровь приподнимает девчонка. — Обещал им прирулить сегодня, — кидает из машины выходя. Она выяснять что-то желанием не горит, потому лишь плечами пожимает, и на дверь опирается затягиваясь в очередной раз. Только расслабиться особо не успела, сзади дверь приоткрылась и она едва ли равновесие удержала, параллельно по спине холодок прошедший почувствовав. — Мотор, — хмыкает беззлобно совсем. — Пойдем, — указывает, дверь приоткрывая, нарочито по джентельменски. На этот жест она посмеиваться начинает невольно, тот еще обольститель женский, не знай его, то и сама бы повелась наверняка. — Ну, пойдем, — из машины выпрыгивает с усмешкой на лице. Волосы поправляет, две пятерни в копну густую впускает, объем прикорневой добавляет. Локон выбившийся сдувает, параллельно дым выдыхая. Снег под ногами трещит противно, но она на звук этот внимания не обращает. Глазами местность позабытую обводит, ей невольно картина давно забытая предстает. — Я уже не помню, когда ты тут была, — кивает на «коробку», почти такую же как и на Универсаме. — Так, я там и не была, я за вон тем углом шкерилась обычно, — рукой в сторону машет. — Пока вас ждала. — А щас уже можешь не шкериться, — прыскает на неё смотря. — Растем, че сказать, — в той же манере отвечает. Хасанов через бортик перепрыгивает, в то время как она через ворота маленькие за ним проходит. В платье не напрыгаешься особо, а звездюки его и так на неё пялят откровенно. Заявляется следом, привычно хвостиком плетется, но ситуация с таким скоплением людей все равно некомфортной кажется. Из толпы свист слышится, на пару с выкриками похабными, от которых испариться хочется. Ей такое отношение не нравится совершенно, оно тревогу навевает моментально. Знает, что самой не лезть лучше, потому ждёт пока Ильдар привычно строить всех начнёт, а тот недолго думая на бетонное ограждение опирается и вещать начинает, на девчонку акцент не делая. Ей лишнее внимание толком и не уперлось, она на бортик, рядом с приятелем запрыгивает и ногами болтает беззаботно. Асфальтные войны её не касаются, ничего интересного она в этом не находит, наверное потому что участия принимать не может. Все равно девочка, все равно слабее. Появление на сборах, прям в открытую, это что-то в духе гештальта незакрытого. И наверное году эдак в восемьдесят пятом она бы от счастья, что ей подобную вольность позволили, в обморок упала бы. Сейчас же сидит и борется с желанием перекурить вновь. Лишний раз раздражать окружающих не хотелось, а скорлупа, которая дымить при старших не могла, явно бы взбунтовалась, из-за столь вольготного девичьего поступка. Сидела, ножками махала, не вслушивалась особо в дела районные, которые уже и самого Мотора не гребут особо. У них уже заботы посолидней имеются, но улицу держать все равно нужно. Потому он стоит и распинается, штрафные возрастам выписывает, пока те лишь кивают в согласии молчаливом, вину признавая. Уже дела до девчонки им нет, когда ответственность нести нужно. Конечно, взгляды все бросать продолжают, но она смотрит словно сквозь них, держать зрительный контакт с сотнями парами глаз, даже в теории задача невозможная. Как неудивительно, та даже не пытается. Хасанов орет, кого-то из суперов отчитывая, а она словно раздражитель беззаботный для пацанов, ибо сама не подвергается подобному. Нет, все-таки она рада, что и раньше в это не влазила, ей в подобных кровавых разборках делать нечего. Впрочем, её никто и не звал особо. Он с речами громкими заканчивает и на девчонку поворачивается, рукой на неё указывает произнося: — Это Тёма, на районе увидите — не лезьте, а то были инциденты. Девчонка кивает, словно подтверждает слова, что для толпы и так законом являлись. Никто старшего ослушаться не решиться, никакая девка отшива не стоит. Негативные аспекты она, конечно, в этом найти тоже смогла, придется ещё осторожней в местах нейтральных быть, ей не впервой, она прятаться привыкла. Скорлупа похуизм старших в плане отношений навряд ли разделяла, хотя, вроде и закон подобного не запрещал. Хрен его знает, как будет. Предписаний на подобную ситуацию не было, просто потому, что она первопроходцем являлась. Та и навряд ли хоть кто-то подобное повторить. Проворачивать подобное нелегко, она время от времени на грани провала находилась. Только благодаря тому, что Ильдар сообразил, что её суженый видеть его не должен, она все ещё эту байку поддерживать могла. Думать о том, что может стать причиной краха не хочет, но все же теперь оглядываться чаще станет. Радовало то, что Хади Такташ с Универсамом не граничил, а значит и риск меньший. К приятелю её подходит кто-то смутно знакомый, и она далеко не сразу паренька ей руку протягивающего узнает, но руку жмет. — Твоя? — вопрошает юноша, на неё взглядом указывая. — Не дай бог, — отмахивается сразу же. После ещё парой фраз с некогда пострадавшим перекидывается и девчушку с бортика снимает, пока та лишь взглядом недовольным его обводит. Ступает молча, ждёт пока скопление людей основное покинут. Гештальт закрыт, теперь она на сборы являться не будет, только если необходимость в подобном не появиться, что навряд ли случится. Не была она кем-то, кто на подобном присутствовать должен, ей там попросту делать нечего. Она во все эти «стенка на стенку» не влезала никогда, та и не планирует. А вот слова приятеля по слуху резанули знатно, не сказать, что обидели очень, но все равно как-то гадко. — Почему «Не дай бог»? — спрашивает спокойно. — Тём, ты че? — хмыкает на её серьезное выражение лица смотря, а та лишь бровь изгибает. — Ты серьезно? — Мне реально интересно, — плечами пожимает. — Та бля, ты ж бешеная, — посмеивается. — Не, подруга ты заебись, и так ниче, но какая из тебя баба? — Хуевая? — брови вскидывает по привычке. — Ты это сама сказала, — смеется с неё откровенно, а она глаза закатывает. — Главное, что твой долбоеб доволен, вон замуж позвал. — Это я его заебала, — сообщает, словно это значение имеет. — Похуй, если б не захотел, то не взял бы, он же тоже, — присвистывает. — Так, что погнали и мозги себе не компостируй, для Валерки эту хуйню оставь, — к машине подходя возглашает. Её ответ подобный вполне удовлетворяет, ей долгие рассказы не нужны были. Достаточно и факта того, что она друг нормальный, на пару с тем, что замуж все же позвали. Она в машину садиться вновь прическу поправляет в зеркале боковом, а потом и сигарету наконец достает, губами сжимая. Друг едет куда-то, параллельно зубы ей заговаривают вчетвером, а она и поддается не задумываясь особо. Папиросу промеж пальцев перебирает, затягиваясь время от времени. Ноги сначала раскидывает привычно, а после позу неприличную замечает, и одну на другую закидывает, на манер московский. Марина сначала ей какую-то ситуацию с учебы в родном городе рассказывает, а после Галиакберов воспоминаниями с зоны дополняет. Слушает с интересом действительно, а не так как на хоккейном поле получасом ранее. Прядь волос за ухо заправляет, затягиваясь в очередной раз и дым едкий выдыхает. Невольно свое прошлое день рождение вспоминает, несмотря на то, что вспоминать там нечего. Речи даже о еде нормальной в честь праздника не шло. Благо, удалось уговорить деда домой никого не звать, и он хотя бы без пьянки за стеной прошел. Правда потом опекун, видимо в качестве протеста почти на месяц исчез. Ей удовольствие подобная вседозволенность не приносила, она хотела защиту ощущать, а не наплевательство пожизненное. Недовольство свое правда в себе держала, лишь изредка в ванной плача. Сейчас она такую же записку на тумбе оставила и в неизвестном, даже для самой себя, направлении скрылась. Безмятежность такая всегда обществом порицалась, девчонка тоже осуждением других грешила. Последнее время перестала, но только из-за занятости собственной. Приятно иногда кого-то осудить, фокус внимания с себя смещая. Ибо навряд ли в её картине мира она действительно других осуждать может. Нырнуть в ту грязь, в которую нырнула юная особа решаются совсем немногие, часть считает, что игра не стоит свеч, другая боится и лишь единицы искренне подобное не порицают. Исключительной она никогда не была, потому наверное с улицей и связалась когда-то, хоть и не целенаправленно совсем. Хотелось просто в безопасности иллюзорной очутиться, вот настолько примитивное желание. О месте празднования она не мечтала никогда, впрочем вывеску «Акчарлак» увидев она поняла, что и мечтать о подобном не могла. Ресторан для партийной элиты, исключительно для высших членов общества, в сторону которых таким как Тимофеева даже смотреть было не позволено. Какая ирония, год назад её бы даже на порог не пустили, а сейчас она промеж швейцара проходит, словно жена какого-то чиновника из высшего эшелона ТАССР. Только муженек её будущий на партийца зажиточного не тянет, но ей до этого дела нет, сама умеет деньги зарабатывать. — Не, пацаны, это пиздец, — улыбаясь возглашает, рядом с Радиком садясь. — Я ж говорил, поднимемся, — подбадривает девчонку с и без того позитивным настроем. — Ев, пойдем в уборную сходим, — кидает Марина, почти подхватывая её под руку. Тёма встает недолго думая, оставляя приятелей ответственными за выбор блюд различных, что на столе окажутся. Сама выбирать не хотела, та и не умела. По коридорам ресторанным едва за подругой поспевает, ибо та почти в припрыжку бежит, что выглядит весьма забавно от девушки взрослой. Двери нужные не сразу находят, из-за этого вынуждены официантку дернуть, которая все же путь правильный указывает. Ярмолова первая вбегает и в кабинку не спешит совершенно, возле зеркала становится, новую сумку на умывальник приземляя. — Слушай, — к девчушке обращается, реакции ожидая, и та кивает вновь. — Я с родителями по межгороду разговаривала. — Ты когда успела? — хмыкает та, тоже к зеркалу подходя. — Когда вы с Ильдаром ушли, не суть, — заключает. — Они меня зовут домой на следующей неделе. — Ну так, съезди, — очевидное оглашает. — Это да, но я им про тебя все уши прожужжала, — словно с чувством вины какой-то произносит. — И что они? — вопрос наводящий задает. — Познакомиться хотят, с собой взять говорят, — словно ответа заранее ждёт. — Поедешь? — Когда? — интересуется. — Думаю в субботу, — вкидывает в сумке копошась. — А про Ильдара ты им не рассказывала? — не может от укола удержаться. — Ева, — тянет осуждающе. — Пока нет, — губы подкрашивая проговаривает. — Так, ты сможешь? — Та не знаю пока, наверное смогу, — задумывается слегка. — На долго? — Не, на пару дней буквально, — произносит с макияжем завершая. — Я постараюсь, — почти соглашается. Подруга ее приобнимает и в щеку целует, след оставляя. Потом замечает естественно, и стереть его пытается. Девчушке ситуация данная вновь какой-то забавной кажется и она просто ждёт, пока с ее лица художество своеобразное смоют. К счастью все успехом заканчивается, и они на выход собираются, а то и так задерживаются значительно. Интересно, там их отсутствие заметили вообще? Но это не столь важно. Бредет по тем же коридорам, назад возвращаясь под рассказы Марины о городе родном и местах, в которые она точно обязана сводить гостью, они прекращаются лишь, когда те рассаживаются. То, что приятели весь зал сняли она поняла далеко не сразу, но когда в пятницу, перед Новым годом целая комната пустой оставалась, в то время как соседние помещения от людей ломились, все же осознала. Шок от возможностей новоявленных невольно на лице появлялся, к столу начали яства выносить, а у неё уже привычный бокал с красным полусладким появился. Сидела ногу на ногу закинув, взглядом обстановку совсем не советскую обводя. Тару стеклянную в руках вертит, за напитком оттенка кровавого наблюдает, пока приятели себе коньяк какой-то разливают. Раджа стул отодвигает, привставая, когда рюмки у всех наполнены уже, и первый тост произносит: — Живи без фраеров — козырно, и стань в фаворе у братвы, не будет никогда обидно, ведь не обиженные мы, — выдает, но после прокашливается, и продолжает: — Пройдет с успехом день рождения, без шняги, и фуфлыжных тем, и мы с фартовым настроением, избавимся от всех проблем! — текст заученный произносит Галиакберов, который Ева громким визгом поддерживает. Звон стекла и гула совсем этикету не соответствующего по залу пустому проходится. Девчонка от тоста такого по правде в искреннем восторге, в то время как подруга её больше половины слов не поняла, но все же крик поддержала. На столе сковородки мясные на пару с шашлыками, в то время как народ обычный с начала перестройки даже курицы синюшней не видел. Контраст между жизнью будничной и подобным вечером был ошеломительным. Она кусок говядины сочной в рот отправляет, желудок вдоволь заполняет, совершенно о чужих проблемах не думая. Мясо жует бездумно, пока люд простой о подобном времяпровождении даже думать себе не позволяет. Хотя, пусть и не позволяет, ей больше достанется. Живот пожизненно впалый из-за недоедания сейчас забивает, вином сладким до ужаса запивая. Наесться не может, и тут не столько о пище речь. Детство голодное сказывается, оно на ней слишком заметно отразилось. Никакая дама приличная во рту полоскать напитком винным не станет, но она на подобный титул и не претендует. Её этикет и мелочевка остальная волнует мало, особенно, когда Радик на выход кивает, она без слов все понимает. Встает с места насиженного и на пару с братцем названым ступает к выходу, на перекур. Основной зал под завязку забит элитой общества, которая знает и как мясо резать, которое она цельным куском в себя засовывает, и как бокал винный держать, который та подхватывает, словно стакан граненный. Только в зале закрытом все равно она сидит, манерами и знаниями высокими обделенная, зато с молодостью, мордашкой симпатичной и с недавних пор безмерными финансовыми возможностями награжденная. По ним всем видно прекрасно, они в обществе высшем не числились никогда, впрочем числиться и не начнут. Одни из первых, кто мир роскоши на закате советской эпохи отведал, таким как она в скором времени тысячу оскорбительных названий придумают. Вериться в происходящее мало, потому она взглядом все ещё не осознающим окружающих лоск обводит, словно вновь в Москве оказалась. Таких мест в Казани она не знала, для нее весь город, словно их район, такой же серый, блеклый и нищий. Но нет, есть и маленькое окошко в мир денежный, причем весьма приятный. Они на воздух холодный выходят, девчонка сразу на стену облокачивается и ноги скрещивает. Сигарету закуривает очередную, огоньком с другом делится. — Не обессудь, при подружайке твоей базарить не хотел, — вкидывает. — Вещай, я вся во внимании, — заявляет девчонка уже хорошо подпитая. — Короче, в следующую пятницу четыре вагона с Душанбе прибудут, — просвещает. — Нихуйствено, — кивает дым едкий ввысь выпуская. — Все как в прошлый раз? — По сути да, но если все ровно пройдёт, то к ним сгонять придется, — рассказывает. — В Душанбе? — переспрашивает. — И в Москву, — дополняет. — Я в Ленинград хочу, — делится зачем-то. — К родителям? — вопрошает, как единственный просвещенный. — Наверное, — плечами пожимает так беззаботно, словно тема не тяжелая совсем. — Если хочешь, то заедем, как все решим, — хмыкает в той же манере. — Спасибо, — вскрикивает его обнимая. — Че-то ещё хочешь? — спрашивает её прижимая. — На руки, — проговаривает хабарик откидывая. — Так? — посмеиваясь подхватывает её, а та руками за шею цепляется. — Так, — головой машет в подтверждение. — А вроде взрослая баба уже, — усмехается невольно. — Тебе б в песочницу, а не замуж. — В песочницу зимой? — брови вскидывает. — Дурная? — вопрошает, а та хмурится слегка. — Вся в тебя, — заявляет, а тот не отвечает ничего. — Вообще я так рада, что ты у меня есть, — вдруг в другое русло переходит, пока он её по залу несет. — Я тоже рад, что я у тебя есть, — подкалывает неожиданно. — Эй, — фыркает, когда он её в их комнату заносит. — Ладно, я тоже без тебя никуда уже, — на стул опускает, а после волосы взъерошивая произносит. Она снова к вину тянется, сладкому до одури, с подружкой переговаривается беззаботно, тосты многочисленные выслушивает. У них компания небольшая, но ей большего и не нужно, она в массовке не нуждалась никогда, а тут все свои. Можно вещать относительно спокойно, только некоторых тем при Марине не затрагивая, и можно ту же Марину в центр зала вытащить на импровизированный медленный танец, под свисты громкие, и совсем некультурные. Было весело, по правде весело, особенно, когда они с Раджей опять куда-то уезжать собрались ближе к полуночи. Тимофеева вдруг захотела в Куйбышев, но благо относительно трезвый Ринтик подобные мысли тостом перервал. Впервые в жизни она день рождение отпраздновала, и впервые в жизни поняла, почему люди этот день так любят.