***
— Эй, Суворова! А, Суворова? — перевесевшись через перила верхнего этажа, выкрикнул в пролет Кащей. Наискось завязанный и слабо затянутый красный галстук покоился на шее, как висельная петля. Русые косы с большими белоснежными бантами взметнулись вверх, когда девчонка задрала голову и, щуря глаза, силилась что-то рассмотреть, хотя и по голосу сразу же поняла, кто ее звал. На лице вырисовывалась напускная серьезность, плохо скрывающая стеснительные смешинки в ее карих глазах. Девочка хмыкнула и, горделиво вздернув кукольный нос, уверенными шагами продолжила спускаться по лестнице. Топ-топ, раздавалось эхом от стен. Цок-цок, звучали ее туфли на низком каблуке. — Алиса! — позвал Кащей уже громче, но девочка неумолимо шла дальше. Парень сжал деревянные перила пальцами, схватил свой портфель одной рукой. — Да погоди же ты! Ну Алиса! Кащей прижал потертый портфель с тетрадками к груди, запрыгнул на перила и пулей съехал по ним вниз. Он настиг Алису уже через несколько секунд — так боялся, что она убежит, испарится, но к его удивлению девочка стояла на первом этаже и, делая вид, что очень занята рассматриванием мозаики, выложенной на стене, почему-то не спешила уходить. — Алис, — уже тише, с улыбкой на лице. — Я же тебя позвал. Ты чего меня проигнорила? Алиса, театрально закатывая глаза и дуя губы, ответила: — Не услышала я. Чего тебе? Кащей встрепенулся и отчего-то руки сами потянулись пригладить свои растрепанные волосы. — Ну так, — начал он, чувствуя, как сердце лихорадочно бухалось в самые ребра. — Свидание. Я тебя… — Кащей сглотнул тугой комок, засевший в горле, — приглашаю. В кино. Ты согласна? — У меня в пять часов гитара. — Я возьму вечерний сеанс! — тут же выпалил Кащей, порозовев. — Еще лучше. Меня не отпустят вечером. Ты же знаешь. — Да, зна… — Я тороплюсь. Давай в следующий раз как-нибудь? Пока! — помахала она ладонью и убежала, скрывшись за углом. Кащей едва сдержал в себе порыв ринуться вслед за ней и схватить ее за слишком длинные косы. Он судорожно облизнул губы — хотелось пить. Строит из себя недотрогу? Ладно, пускай. Кащей не отступит и получит то, что по праву уже принадлежит ему. А именно — Алисочка Суворова, одноклассница с миловидным лицом, которое еще не тронуло подростковое акне. А-ли-са — чуть пониже его ростом, с прямой осанкой как у лебедя. И вся она такая из себя воздушная, неземная… Волосы пушистые, ресницы точно веер! Прилежная заучка. Только очков с огромными линзами не хватает. Неподступная стена. Эверест, который ему предстоит покорить. Зайти настолько далеко, насколько позволят собственные границы. А собственные границы неосязаемы, когда рядом она. А-ли-са.***
Кащей почти нагнал Алису на полпути к выходу из школы — выловить ее в толпе школьников, уходящих после уроков домой, стало той еще задачкой. И несмотря на то, что вбежал он в раздевалку вроде бы первый и, не надевая сменки, выскочил на улицу в объятия лютого мороза, на школьном дворе было целое столпотворение. — Суво… — начал парень и тут же осекся. Вон вдалеке мелькнула ее шапка с красным помпоном… — Алиса! Алиса, подожди! Казалось, что девочка его не услышала и снова продолжила идти вперед как ни в чем небывало. Кащей, подождав с минуту на месте, начал протискиваться сквозь толпу, то и дело наступая кому-то на ноги, распихивая локтями других. Догнал он ее уже за школьными воротами. — Подожди… — задыхаясь, просипел он и, рванув себя из последних сил, чуть не поскользнулся на льду. Алиса обернулась, сжимая пальцами кожаные ручки, и безразлично глядела на растрёпанного одноклассника. — Ну чего тебе все не имется? — раздражённо фыркнула она и, будто предвосхитив ответ Кащея, сказала: — Я же сказала, что… — Я не про кино, — оборвал Алису парень. — Можно я тебя провожу до дома? На смену злости на лицо девочки пришло удивление, а уголки губ на секунду даже поползли вверх, но тут же упали: Алиса нахмурила светлые брови, не понимая. — Да и темнеет уже, — продолжил Кащей, выдыхая ртом белые клубы пара. — А я провожу. И сумку твою заодно понесу. И бренчалку. — Это гитара, — тут же исправила Алиса, красными от холода пальцами схватившись за ремешок, висящий на плече, и во взгляде тут же заиграла эта смешная злость, которую Кащей никогда не воспринимал всерьез. Они стояли пару минут молча и не сводили друг с друга цепких глаз. Холодный ветер колючими шипами хлестал по лицу, и Алиса молчала, что-то очень старательно обдумывая. Кащей глубоко дышал носом и кусал внутреннюю сторону щек. — Ладно, — согласилась девочка, кивнув скорее себе, чем Кащею. — Но! Если я соглашусь, то ты отвяжешься от меня, наконец? — Отвяжусь, — тупо кивнул парень и внезапно почувствовал себя болванчиком: кивает и сам не знает, на что именно. Алиса протянула ему свой портфель, и их озябшие пальцы соприкоснулись: от этого у Кащея табун мурашек пробежал по спине, а позвоночник будто током прошибло. Он глупо заулыбался, забирая чужую сумку. Алиса развернулась на каблуках своих зимних сапог и пошла вперед, быстро перебирая ногами. — А гитару? — спросил Кащей, в три больших шага поравнявшись с Алисой, которая безучастно смотрела перед собой. Она повернула голову в сторону парня, озадаченно кусая губы. — Да не сломаю я, не бойся. Я же не дикарь какой-нибудь. Я толк в музыке знаю… Вот, — заговорщически улыбнулся он, обнажая ряд белых зубов, — ты какую музыку слушаешь? Только не надо мне Моцарта называть или Баха, или… кого вы там еще играете… — А чем тебе Бах и Моцарт не угодили? — с жалостью улыбнулась Алиса и уже было приготовилась объяснить, разжевать и положить все парню в рот, как тот опередил ее. — Да нормальные ребята, я ж не гоню… Просто не моя музыка это. — Герой не моего романа, да? — растягивая гласные, наигранно спросила Алиса, поймав на лице Кащея смятение. Он явно не понял, к чему она это сказала. — Что? А… да. Да, — с паузами выговорил парень и перевел тему. — Давай свою гитару сюда, я понесу. Алиса, прыснув от смеха, даже не стала сопротивляться — сняла ремешок через голову и двумя руками передала гитару Кащею. Он взялся за ручку футляра и резко вдохнул, ясно ощутив вес гитары в руке. — Тяжело? — поддразнивая, спросила Алиса, потирая друг о друга замершие ладони. — Ага, как же! — бойко гаркнул Кащей. Снег тихо похрустывал под ногами, пока они шли до дома Алисы. Небо темнело, зажигались фонари, падал хлопьями снег и дул ветер. Кащей чувствовал себя как никогда живее.***
Пять лет пролетают как один миг. Кащей мог бы сравнить это с тем, когда прыгаешь с обрыва в озеро, закрыв пальцами нос: чувство, когда летишь вниз, сжавшись, точно поплавок, а сам считаешь секунды до встречи с водой. Раз, два, три… Ну где ты, вода? Обманчивое чувство долгого полета рассеивается, когда с головой окунаешься в водную гладь, оставляя за собой один огромный всплеск. Он уже не был тем, кем бегал в стенах школы. Восемнадцатилетие — безжалостное чудище, наступающее ему на пятки, приближалось неумолимо. Кащей давно забыл собственный искренний смех; теперь от него остались лишь едкие, короткие смешки. Вместо лимонада он хлебал из горла водку и одеколон из аптеки, если совсем было нечего пить. Теперь он выкуривал по несколько пачек сигарет в день — самых дешманских — а сбоку указательного пальца образовалась ложбинка от того, что Кащей слишком сильно сжимал спичку, пока зажигал сигарету. У него были синяки под глазами, сальные волосы, искусанные в кровь губы, грубые ладони и растянутая одежда, висевшая на нем, как мешок. У него были впалые щеки, бледное лицо, острые скулы — жрать-то нечего. Ни мяса, ни овощей, ни фруктов, ни молочки. Зато водяра всегда за пазухой вместе с пачкой сигарет. Кащей был похож на живой труп, тело которого обглодали личинки и оставили одни кости. Но точно не на человека. Кащей не говорил, а хрипел: прокуренный в говно голос давал о себе знать в те моменты, когда нужно было повысить тон. Частые приступы почти удушливого кашля складывали парня пополам, тянули в разные стороны, раздирали горло и легкие, заставляли плеваться кровью. Вместе с алкоголизмом Кащей приобрёл себе тремор. Тряслись ноги, руки, дергались плечи, по ночам сводило судорогами икры. Прыжок с обрыва длиною в пять лет. Пять грёбаных лет. И где он сейчас? На дне. Хотел бы всплыть, да не получилось: что-то тянуло вниз. Наверное, это была Казань: такая родная и одновременно чужая, ласковая и готовая огреть кирпичом по голове. Бандитская. Алиса… А-ли-са. Сердце больно сжималось в груди, когда он вспоминал ее. Уехала в Москву поступать. Вырвалась из клетки. И правильно. Лебеди не терпят неволи. А Кащей? Он — кто? Больной голубь. Такой, коих на устиланных мусором улицах полным-полно. Тот, на кого смотрели с жалостью прохожие и боялись подойти, заразиться, а он… сидел себе в уголочке темном, снова водку в себя заливал и впрямь как голубь уркал, потому что пустой желудок сжимался в комок, корчился, болью отдавал куда-то пониже. На дворе стояло жаркое летнее солнце, под лучами которого плавилось все: и люди, и животные, и растения. Кащей, пошатываясь, вышел из прохладной тени подъезда, прикрыв глаза рукой, спасаясь от ужасного жжения. В другой руке он держал квитанцию о почти просроченном платеже за свет, которая гласила, что если оплата не поступит в ближайшие дни, то ему все перекроют. Кащею платить было нечем. Да и незачем, впрочем. Кащей посмотрел по сторонам, хмыкнув. Зажав подмышкой белый листок, достал из пачки сигарету. Закурил и начал напевать, внезапно почувствовав какое-то странное воодушевление: свет отключат, в холодильнике шаром покати, в диване клопы живут, на стенах плесень черная, а безысходность душит как никогда раньше. — И снится нам не рокот космодрома… — захрипел он тихо, блаженно прикрыв веки, когда втянул легкими дым. — Не эта ледяная синева, — он сжал фильтр сигареты губами, а в руках у себя вообразил электрогитару, как у Храмова, и ударил рукой по выдуманным струнам, — а снится нам трава, трава у дома, зелёная, зелёная трава! — невнято пропел он. — А мы летим орбитами, путями не избитыми, — через мгновение подхватил женский голос: звонкий и чистый, не идущий ни в какое сравнение с сиплым голосом Кащея. — Прошит метеоритами простор! Кащей распахнул глаза и с удивлением уставился на тонконогую девушку, одетую в белое платье с синим горошком. На руках — браслеты позвякивали, в ушах сережки-гвоздики блестели. Хотел было рявкнуть, чтоб проваливала, но оторопел. В нос ударил какой-то парфюм, резко отдающий гвоздикой, и парень сморщил нос. Отчего-то слова не лезли из него, как это обычно бывало. — Привет, — улыбнулась девушка, накручивая на указательный палец локон светлых волос. Она причмокнула красными губами. — Ты чья будешь? — спросил Кащей, втягивая щеки, когда делал затяжку. Выдохнул в сторону, бросил сигарету наземь и раздавил носком тапка. Негоже при бабенке-то курить. Девушка показалась на мгновение оскорбленной и униженной, а потом сказала: — Ты чего, всю память вытряс за пять лет, что меня не было? — Кащей продолжал изучающе глядеть на девушку. А затем брови взлетели вверх, когда он услышал следующее: — Алиса. Суворова которая. На гитаре играла. — Алиса? — лицо его вытянулось от шока и (почему-то кажется, что) радости. — Алиска! Ты что ль, серьезно? — неверяще спросил он, теперь с еще большим энтузиазмом разглядывая бывшую одноклассницу. — А как похорошела-то за пять лет… Ну, как там в столице, деньги небось лопатой гребешь, а женихи стопками к твоим ногам падают, да? — хрипло рассмеялся Кащей, почесывая затылок. — А я и не признал сразу… Ты ж с бантиками все время бегала, вся прилизанная такая, а тут кудри, ма-ки-яж, — с особым пафосом выговорил он последнее слово, еще шире заулыбавшись. — Ну деньги не лопатой гребу, конечно, но есть, — ответила Алиса, тряхнув волосами. — А ты что же? Как тут… живешь без меня? Лицо Кащея напряглось. Глаза стали у́же, губы, и без того тонкие, — ещё тоньше, превратившись в полоску. И взгляд был цепким, пронзительным… нехорошим. Как он? А никак. Он будто бы и не жил вовсе: барахтался, как рыба с выпущенными кишками, научившись функционировать на одних только остаточных рефлексах, что проникли в его жизнь настолько плотно и засели в подсознании так быстро, что никто и не понял. Разве стоило говорить о том, что он похоронил свое будущее под весом собственных надежд ровно тогда, когда она уехала? Что он, поступив каким-то волшебным образом в ПТУ, бросил его через пару месяцев? Что теперь он бухал днями и ночами, не просыхая? И что крепко подсел на героин, а чтобы купить его, перебивался спонтанными заработками: то на стройке, то на заправке — стоило ли это говорить? Алиса откинула шелковистые волосы — они же были длиннее? — на плечи, и на губах застыла мягкая улыбка, делающая ее образ ещё женственнее. Она была красивой даже с этими вызывающими красными губами, а ее лицо светилось жизнью. Девушка не вписывалась в эти улицы, где стаями бродили собаки, а в мусорных баках, которые не вывозили по несколько недель, гнил мусор; где вечерами в тёмных переулках творилось невесть что, а обдолбанные милиционеры патрулировали районы. И Кощей ей совсем не подходил, как и город, но эта убогость только подчёркивала её красоту. Парень смотрел на Алису со странной смесью тоски и зависти. Она — столичная девчонка, белый лебедь, а он — приросший к одному месту пацан, зачуханный голубь. — Ты какими судьбами здесь вообще? — в своей привычной манере перескочил с темы на тему Кащей. — На заработках, али к родным приехала? Мамка твоя не хворает, кстати, живет себе поживает. — Ну, вообще-то, у меня день рождения, — сложив руки на груди, сказала Алиса, — вот я и приехала восемнадцатилетее свое отметить в родной конуре, а маме сюрприз хочу сделать… День рождения? У Алисы? Какой сегодня вообще день? — …День рождения. Вот как, — помолчав, усмехнулся Кащей. Засунул руки в карманы шорт. — Тогда милости прошу, мадмуазель, — он сделал вид, будто снял с головы цилиндр, как настоящий джентльмен, — пройдемте в мои покои? — заметив растерянность девушки, он стер клоунское выражение лица, внезапно посерьёзнел и уже добавил мягче: — Всего по рюмочке выпьем. А там пойдёшь дальше по своим делам. К маме, подружкам… — Слушай, нет, я не могу… — замотала головой Алиса, потупив взгляд вниз. — Я… я не хочу доставлять тебе неудобства. Неудобства. Да, у них ничего не сложилось тогда, в школе, поэтому Кащей сразу понял, что она имела ввиду. К горлу подкатила тошнота, и он сглотнул. — Алиска, да не тушуйся ты так, — улыбнулся Кащей, — расслабься. Пойдем. Выпьем, заодно и расскажешь поподробнее, как там в столице жилось… — он протянул к ней руку, намереваясь схватить за плечо. — Нет-нет-нет, — запротестовала Алиса, пятясь назад. — Я просто шла мимо, а тут ты стоишь, вот я и подумала: ты или не ты… — Алис, — уже обиженнее обратился к ней Кащей. Еще немного, и из ушей у него повалит дым. — Ну мне что, на колени перед тобой встать? — Еще чего! Даже не думай! — вскрикнула Алиса, едва завидев, как Кащей опускается на землю. — Встань, люди же смотрят! Господи, Боже ты мой, какой позор! Встань-встань! — рефлекторно она сама потянулась рукой к нему, думая схватить за плечико майки, но Кащей вскочил на ноги, снова улыбаясь. — Тогда пойдем. Мы чуть-чуть посидим. Обещаю. — Хорошо… — нехотя ответила Алиса, сжимая локти. — Но не долго. Я хочу еще к маме успеть. — Успеешь, куда ты денешься… — бросил через плечо Кащей, пока шёл к подъезду. Рыбка сама плыла к нему в сети. Что может быть лучше?***
— Хватит, пожалуйста, остановись… У Кащея плющило мозги от водки и героина, перед глазами пелена мутная, а дыхание как у лошади загнанной, по вискам бисеринками стекал пот, испариной покрывалась грудь. Он хватал пьяную одноклассницу за волосы, входил резко, закрывая в наслаждении глаза и чувствуя безумное и животное счастье от вида трепыхающейся и завывающей Алисы. Он ритмично двигал бёдрами, а в такт ему скрипела железная кровать, держал руки Алисы над головой, чтоб не выпускала коготки, беспорядочными поцелуями мазал по ее лицу, опускался ниже, к шее, к груди, ладонью до боли сжимал женскую грудь, кусал соски, рычал и стонал сквозь зубы, походя на гребаное животное. Он держал ее руки, она закрывала глаза. Кащей двигался все чаще и чаще. Алиса ощущала себя маленьким серым комочком, смятой пачкой из-под дешевых сигарет. Минуты таяли, растворяли боль, равнодушие и отчаяние. Черные, будто космические просторы, глаза Кащея блестели от низкого, грязного удовлетворения. Он отдавался страсти и сладко улыбался, забываясь на мгновения, целовал ее губы. — Неужто я тебе совсем не нравлюсь, а, Алиска?.. — захрипел ей в самое ухо Кащей, прильнув всем телом, но не прекращая трахать тело под собой. Ей было уже все равно. Она лежала и смотрела вникуда, вспоминая снежинки, летящие из пропасти черного неба. Кружащиеся, невесомые, они медленно опускались на землю, покрывая ее пушистой шалью. Она думала о зиме, о последней зиме, когда она видела прошлого Кащея. Алиса, вся красная от слез, стеклянными глазами смотрела в потолок и сжимала затекшие пальцы в кулаки. — Да пошел ты, — крякнула она будто не своим голосом, — ты, сука, мразь, ненавижу-ненавижу-ненавижу! В исступлении она бешено дрыгала ногами и Кащею не оставалось ничего, кроме того как быстро среагировать: рука сама потянулась назад, схватила первое попавшееся — пепельницу — и град зверских ударов обрушивался на чужую голову. Он бил и бил, а визги Алисы сбитые, судорожные, насквозь вымоченные в слезах, попробуй пойми счастья или горести. Тело под Кащеем такое любимое, когда сопротивляется, такое живое, когда издает последний вздох, такое прекрасное, что хочется уничтожить. Никто не заслуживает быть настолько-настолько-настолько охуенной. Плечи Кащея пробивала крупная дрожь. За пожелтевшим от сигаретного дыма окном темнело небо, кровило и синело. Шлюха. Неожиданно рукой он сжал крестик, висящий на шее. Господи, прости, прости, упокой его душу в худшем грехе, ибо он и есть Сатана.