Тишина громче слов

Как и все прочие, новогоднее мероприятие лежало на плечах Лики Фёдоровны. Не потому, что на них его кто-то взвалил – она опередила начальство и сама водрузила на себя ношу полной подготовки. Под её чутким руководством и не без её личного вмешательства был ярко и разнообразно украшен актовый зал, созван добровольческо-любительский оркестр, наготовлена еда и куплены напитки. Как воспитательница ни протестовала, но рабочие уломали-таки директора общежития разрешить алкоголь на застолье. Что ж, мнению большинства, пусть и имея авторитет, организатор сопротивляться не могла. Но сама в закупке не участвовала. Саруханова стояла поодаль, как это обычно и бывает. Скрестив руки на груди, пустым, стеклянным взглядом наблюдала за движущимися в бесчисленных танцах парах, слушала смех и чоканье бокалов. Бесплатная, качественная выпивка – кажется, ещё недавно Надя и мечтать о таком счастье не смела! Если, конечно, считать, что спиртное приносило ей счастье, а не всего лишь уносило страдания. Но, что бы для неё ни значил алкоголь, к нему она не притронулась. Более того, с самого начала корпоратива женщина даже на метр не приблизилась к праздничному столу. Она знала, что может сломаться, а нарушать слово, данное, что немаловажно, самой Лике Фёдоровне, ей ужасно не хотелось. А Лика Фёдоровна часто поглядывала на Саруханову, сокрушённо качая головой и отворачиваясь. После того, последнего, разговора они не пересекались, лишь издали мысленно делая пометки друг о друге о по-иному убранных волосах, новой шапке или или разросшихся синяках под глазами. Воспитательница искренне желала провести ещё беседу с рабочей, но настаивать не собиралась. Ей дали слово, разве кто-то вправе требовать большего? Потому она молчала, с необъяснимой тупой болью принимая тот факт, что не нужна Наде. Не нужна ни как подруга, ни как поддержка, ни как кто-либо ещё. Просто не нужна. В глубине своего сознания Саруханова тоже хотела поговорить с Ликой Фёдоровной, но себе в этом не признавалась. Не слабость ли это? Все остальные плачутся в жилетку этой женщины, но ведь Надя – не все остальные, и она ни при каких условиях не собиралась вступать в их ряды. Было всего одиннадцать часов вечера, когда раздался звон бокалов и особенно задорный смех. Саруханова вмиг помрачнела ещё сильнее, чем раньше. Теперь она не просто не ощущала себя частью происходящего, но чувствовала, будто в одиночку противостоит всем этим улыбающимся, радостным лицам, которые вместо ответной радости лишь давили своим, казалось, искусственным счастьем. Стало труднее дышать, а пальцы, как заметила рабочая, впивались в предплечья с невиданной силой. Выдохнув сквозь стиснутые зубы, Надежда, сорвав с вешалки куртку, выскользнула на улицу. Удивительное ли дело, но именно в этот момент Лика Фёдоровна сверлила взглядом воспитанницу и продиралась к ней сквозь орущую новогодние песни толпу, пытаясь окликнуть сбежавшую. Наверное, стоило всё же чуть меньше смотреть на Саруханову этим вечером и, возможно, оставить её в покое. Но странное чувство тисками сдавило грудь порядочной комсомолки, и та не смогла изменить своей привычке выгрызать уговорами, расспросами, заботой и ультиматумами путь к своей цели. На улице уже стемнело, но обнаружить Надю удалось без особого труда. Её выдала спичка, которой мимолётно чиркнули о бок коробка, и крохотный огонёк рыжим светом озарил лицо женщины, в зубах держащую ещё не прикуренную сигарету. Воинственно и возмущённо тряхнув головой, Лика Фёдоровна направилась прямиком к нарушительнице общественного порядка. — Саруханова! — грозно крикнула воспитательница, стуча каблуками по скользкому тротуару. Она привыкла ходить скоро, стремительно, потому даже при таком темпе не рисковала свалиться в сугроб. Воспитанница не сопротивлялась, когда сначала сигарету, а затем и спичку изъяли, кинули на землю и растоптали. Лишь насмешливо и как-то рассеянно протянула: — Вы теперь всё время шпионить за мной будете, м, Лика Фёдоровна? Женщина на мгновение обомлела, потеряв дар речи, и глупо хлопала ресницами несколько секунд. Слова вертелись у неё на языке, но каждый раз таяли, когда она размыкала уста, отчего оставалось только пялиться на собеседницу, отвечавшую ей взглядом, наполненным насмешливым снисходительством. Наконец, сглотнув, Лика Фёдоровна пролепетала: — Я и подумать не могла, что ты к этому относишься... так, — несколько раз кашлянув, дабы прочистить горло, она продолжила уже более ровно и спокойно. — На протяжении всего вечера ты стояла одна, в отчуждении, что ли. Наверное, ты не чувствуешь себя... с ними? С нами? Саруханова вздрогнула всем телом, сжимая руки, спрятанные в карманах куртки, в кулаки. Не дав никакого устного ответа, она лишь пожала плечами и едва заметно кивнула головой, но воспитательница уловила этот жест. Обрадованная своим верным выводам, она подхватила Надю под локоть и, не принимая возражений, потащила пленницу по улице, оставляя здание общежития позади. Впрочем, Саруханова не особо-то и сопротивлялась, только удивлённо просматривала на спутницу и иногда утыкала глаза в припорошенную снегом землю под ногами. — Отметим Новый год у меня, вдвоём, — тараторила неутомимая невзгодами женщина, педантично обходя замёрзшие лужи и особенно грязные участки тротуара. — Конечно, квартирка у меня маленькая, всего одна комната, но я даже ночевать тебе там не предлагаю. Дождёмся полуночи, и можешь идти хоть на все четыре стороны. Только спиртного у меня не водится, так что!.. — Я же дала слово, — нервно перебила её бывшая алкоголичка, — и с тех пор, как и обещала, – ни капли. Лика Фёдоровна изумлённо и не без доли восхищения ахнула, а рабочая хмыкнула и слабо улыбнулась, беспрекословно следуя за воспитательницей. Общественный транспорт уже не ходил, но это не помешало женщинам добраться до нужного дома менее, чем за полчаса. Проведя гостью на кухню, хозяйка забрала и повесила её куртку и своё пальто в платяной шкаф. Затем она вернулась к Сарухановой, но замерла у двери, уставившись на то, на что уставилась и Надя. — Вы действительно сохранили его... — прошептала рабочая, исследуя глазами медвежонка, сидящего на подоконнике. Не оборачиваясь, спросила: — Постирали, наверное? Да? — Нет. Каким ты мне его отдала, таким и сохраняю. Иначе это был бы уже не твой Кузя, — поперёк горла встал ком, говорить отныне удавалось с тяжестью. — Он всегда со мной, когда я дома. А перед сном на тумбочку, что возле кровати располагается, сажаю, и до самого забвения в его глаза блестящие смотрю. Блестящие, но неживые. Как у тебя, Саруханова. И размышляю о тебе только, когда на него гляжу, думаю об одиночестве твоём и плачу. Ведь ты... совсем одна осталась. Надя энергично помотала головой, и Лика Фёдоровна заметила, что несколько прозрачных капель с лица её слетели. Приблизилась, дрожащую – но не трясущуюся! – руку на плечо опустила, заставив гостью вздрогнуть и обернуться. И действительно, в её глазах стояли слёзы. Странно, ведь она не плакала со смерти матери. Но ещё страннее, что подалась вперёд, по-ребячески вытягивая руки навстречу воспитательнице, и та поняла, что Саруханова, эта бывшая пьяница, нуждается в объятиях с её стороны, со стороны Лики Фёдоровны, на разговоры с которой ходила, как на каторгу. Длинные, худые руки воспитательницы обвили тело Нади, а та уткнулась носом в грудь, и из её глаз кривыми струйками потекли невыплаканные за долгие годы, заглушённые алкоголем слёзы. Теперь и она плачется в жилетку этой женщины, но почему-то не чувствует себя частью той презренной толпы. Отношение к ней по-своему особенное, и Саруханова это понимает без слов. Вдруг тонкий палец тронул кнопку радио, покоившегося на столе, и раздались звуки музыки – вальс, кажется. И обе женщины, не сговариваясь, принялись медленно покачиваться ему в такт, не распуская объятий, и от этой безгласной синхронности заулыбались – Надя даже голову подняла. И полночь, и час, и два, и три ночи были проигнорированы. Саруханова оставалась в квартире до наступления серого, тусклого утра, скорее похожего на ночь, чем на само себя. Любая беседа начиналась ненароком и так же ненароком обрывалась, и молчание каждый член этой компании находил до невозможности приятным – таким же приятным, как и диалоги. Наблюдая за кружащимися за стеклом снежинками, обе улыбались одними глазами, пуская из их уголков лучики, а когда внезапно поднимался вой ветра или с улицы начинала доноситься пьяная брань, хозяйка с гостьей, не сговариваясь, заключали друг друга в объятия, тепло от которых разливалось по всему телу. Лика Фёдоровна даже разрешила залезть на подоконник – закатив глаза, но разрешила. А потом залезла сама, и они обе рассмеялись, озорно жмурясь. Счастье этого, как казалось сначала, поганого вечера повторить не удастся, и Саруханова непременно вернётся к своей прежней унылой жизни. Но смысл её будет питаться от этого чуда, произошедшего в новогоднюю ночь. И слабость свою Надя тоже поборола благодаря ему – не слёзы, а отказ от слёз. Ведь теперь понимает, что может в любое время суток заявиться в кабинет к Лике Фёдоровне и молча обнять её, и та не оставит эту бессловесную нежность без ответа, но и лишних вопросов задавать не станет. Ведь теперь понимает, как может помочь её Наденьке, а большего ей и не надо.