see me on the eight o'clock news

Дэнни топает по снегу в пяти шагах впереди, задирая ноги из-под снега каждый раз. Как олень. То, как у неё подгибаются колени. Её широкие шаги. Я спрашиваю: — Ты смотрела "Бэмби"? Она останавливается. Поворачивается ко мне, ухмыляясь. — Что с тобой не так? Я пожимаю плечами.  Она скрещивает руки на груди. Пальто всё ещё расстегнуто. У неё нет перчаток. Хотя бы шапка есть. — Чего ты хочешь? Здесь холодно. — Ну, она замёрзла, потому что не застегнула пальто и ходит без перчаток. Я открываю рот. Закрываю. Дэнни стоит передо мной. Ноги утопают в снегу. Она ниже Марлы? Нет, выше. Перерасти Марлу несложно. Но когда она успела стать такой высокой?  — Алло? Я качаю головой. — Прости. Я не уверен, как начать.  — Поэтому ты начал с Бэмби? — спрашивает она. Её тон ровный. Не впечатлена. Становится всё труднее и труднее впечатлить её. Я вздыхаю. — Это хороший фильм. Ты всё ещё злишься на меня? Ее глаза расширяются. Скептический взгляд. — Что за глупый вопрос?! Конечно, я— почему тебя это волнует?! Не похоже, что тебе есть до этого дело! — Есть.  Она шмыгает носом. Она отворачивает голову в сторону. Не хочет на меня смотреть. — Что-то мне так не кажется. Я говорю: — Послушай, мелочь. Люди, которые тебе небезразличны, не всегда будут добры к тебе— Внимание Дэнни возвращается ко мне. Её щёки краснеют. — Они не обязательно должны быть и злыми! — Она подходит ближе, не утруждая себя тем, чтобы полностью вытащить ноги из снега. — И мне не нужна сейчас эта чёртова лекция! Я хочу нравиться тебе! Я хочу, чтобы ты сказал мне, что я тебе нравлюсь! Мне всё равно, если тебе придется врать, ври! Пошёл ты! — Она хлопает меня по руке. Тыльной стороной ладони. Я почти не чувствую этого. — Я тебя ненавижу! Я говорю: — Мне не нужно врать.  — Просто заткнись! Замолчи! — кричит она. Она поднимает руки. Хватается за волосы, как будто она в мыльной опере, в постановке. Она не играет. В четырнадцать лет всё таким кажется. — Ты хуже всех! Зачем ты вообще пригласил меня в эту дурацкую поездку, если я тебе не нравлюсь? — Ты мне нравишься, Дэнни. Никогда не думай, что это не так.  — Тогда почему ты такой злой? — кричит она. Теперь её голос дрожит. — Все вокруг такие злые, чёрт возьми, постоянно! Не хватало ещё и от тебя этого! Я не собираюсь с тобой разговаривать, если ты будешь вести себя так же! Она прерывает последнее предложение всхлипом, её плечи и нижняя губа трясутся. Она отворачивается. Не хочет, чтобы я видел, как она плачет. Но я всё ещё слышу. Отвратительные всхлипы, резкие вдохи, в каждом из которых виноват я. Мной овладевает инстинктивное желание резко дать назад, извиниться, чтобы она перестала. Я подхожу к ней поближе и кладу руку на плечо. — Послушай, то, что я сказал в кафе, было... Я не это имел в виду. Она оборачивается и смотрит на меня. Теперь у неё покраснело все лицо. — Тогда зачем ты это сказал?! — Потому что я говорю чушь, которую не имею в виду. Постоянно. — Ну, это глупо! — огрызается она. Она отталкивает мою руку. — Да! Отличное наблюдение, спасибо! Она отшатывается. Теперь она расстроена ещё больше, чем когда мы только вышли. Я пытаюсь успокоиться, делаю глубокий вдох. Ненавижу, что напоминаю себе о Джеке и его дурацких дыхательных упражнениях. — Если ты злишься, хорошо. Продолжай злиться. Делай, что хочешь. Но никогда не думай, что ты мне не нравишься. — Откуда мне знать, нравлюсь я тебе или нет? — спрашивает она. — Ты никогда не говоришь об этом. Ты просто смеёшься надо мной. Я говорю: — Я не пытаюсь быть злым.  — А кажешься злым! — кричит она. — Это отстой! Это...! Я спрашиваю: — Ты помнишь огни в зоопарке? Ошеломлённая внезапной сменой темы, она замолкает. — Что? Я достаю бумажник из заднего кармана. Я говорю: — Та глупая идея — украшать зоопарк рождественскими гирляндами. По-моему, это было в первом году. Значит, тебе было шесть. Через полчаса ты устала, начала капризничать, я взял тебя на руки, и ты сразу уснула. Так и пронёс тебя через весь зоопарк. Я не очень хорошо помню тот вечер, если не считать постоянного прикосновения руки Джека к моей, который не хотел отходить, и веса Дэнни в моих объятиях. Я боялся уронить её. На фотографии, которую я храню в своем бумажнике, я не улыбаюсь. Она плохо передаёт, как тепло мне было всю ночь. Дэнни крепко спит в моих объятиях где-то неподалеку от логова льва. Это фото хранилось в моем бумажнике с тех пор, как её мама отдала его мне.  Дэнни рассматривает фотографию. Она колеблется, как будто не уверена, что это настоящее фото. — Нет, я такого не помню. Я закрываю бумажник и засовываю его обратно в карман. — Это из-за меня Джек звонит тебе на твой день рождения. Он нихрена не может запомнить даты.  Она хмурится. — Почему ты не звонишь? Я смотрю на свои ботинки в снегу. Поднимаю глаза к небу. Здесь видно больше звёзд, чем дома. Я говорю: — Мелочь. Есть четыре человека, с которыми я общаюсь в их дни рождения. Джек, Сэм, Марла Сингер и моя мама.  — Так что же со мной не так? — спрашивает она.  — С тобой всё так, хорошо, мелкая? Ты должна понимать, что значит для меня добавить кого-то в этот список.  — Ну, я не понимаю! — кричит она. На этот раз её голос звучит громче и резче. — У меня нет гребаного списка! Ребята в школе со мной не разговаривают! Мой брат ненавидит меня, мама считает меня ненормальной, а папа—! Она обрывает себя на полуслове. Затем она сгибается пополам и просто кричит во всё горло. Потом выпрямляется и бьёт меня снова, по-прежнему ладонью вниз, приходясь мне по руке. Я даже не вздрагиваю. Она кричит, — Я тебя чертовски ненавижу! Из-за тебя я чувствую себя дурой! Я радуюсь, когда ты приходишь в гости. Никто никогда не радуется, когда я прихожу! — Она подчёркивает каждое предложение очередным ударом, а когда это оказывается неэффективным, пытается меня оттолкнуть. Я не двигаюсь.  Она снова вскрикивает, прижимаясь ко мне, и на этот раз поднимает руку, сжатую в кулак. Я ловлю её в воздухе, что удивляет её. Она смотрит на меня снизу вверх. Я разжимаю её пальцы. Я говорю, — Если собираешься ударить, держи большой палец снаружи. Чтобы не сломать его.  Я снова сжимаю её руку в кулак, как положено, и она смотрит на меня с недоумением. Я продолжаю, — Я действительно рад тебя видеть. Что случилось с твоим отцом? Её лицо вытягивается. — Что? Ничего. Она отступает на шаг, отстраняясь от меня. — Ничего. Мои родители разводятся. Вот и всё. — Почему они разводятся? — Я не знаю! — Настаивает Дэнни. Её голос повысился на октаву. — Они начинают ссориться. Неважно. Это неважно. — О чём они спорят? — Они теперь спорят обо всём! — огрызается Дэнни. — Я не знаю! Постоянно— "мне никогда не нравилось, что ты делаешь так", "я бы хотела, чтобы ты не делал этого", "я ненавижу, что ты всегда делаешь вот это". Они начали кричать, потому что моему отцу никогда не нравился дядя Джек, но это неважно! Я чувствую себя акулой, кружащей в воде. Учуяв призрак кровавой бойни. — А потом? — А потом ничего! — настаивает она. — А потом они просто... они просто кричали! О нём и о тебе, и там не было ничего особенного! Я охотничья собака, которая только что взяла след. Иду вслепую. — Ты была там? — Я просто слушала! — говорит она. — Я всегда слышу, когда они ссорятся, наш дом построен, как хренов амфитеатр! Всё, что нужно — это просто свежее мясо, ещё с кровью, ещё на костях. Что-то, чем пожертвовали за несколько мгновений до, чтобы выжить. — Ты ни во что не вмешивалась?  — Я не хотела! — кричит она. — Я просто... я сидела на лестнице и просто слушала! Он нёс какую-то чушь о дяде Джеке, а потом заговорил о тебе, и я разозлилась и пошла на кухню! Это всё неважно, почему тебя это волнует?! Улавливаю запах того, за кем не нужно охотиться, и всё равно направляю поиски к нему. Прямиком к раненому оленёнку. — Он тебя ударил? Дэнни сжимает губы в тонкую линию, всё её лицо снова краснеет. Плечи напрягаются, руки сжимаются в кулаки. Наконец, она не выдерживает, издает один-единственный всхлип и кричит, — Это было не больно, ясно?! Было не так уж плохо! Она не может закончить фразу без рыданий. Снова пытается отвернуться, спрятаться, но я кладу руку ей на плечо. Похоже, этого приглашения ей было достаточно, потому что она снова поворачивается и присасывается ко мне, как грёбаная пиявка. Бурные рыдания. Её трясёт, хотя непонятно, от того, что она злится, или потому, что ей холодно. Я кладу руку ей на голову, поверх шапки, и удерживаю её там. Слабое подтверждение объятия, но уже что-то.  Она остается там. Я не двигаюсь, пока она не будет готова. Где-то я читал, что именно этому учат сотрудников Диснейленда. Что странно. Но у меня нет времени, она моя племянница. И я должен убить её отца. Я пока не знаю, как, но это должно произойти. Нам придется действовать осторожно. Обставить всё как несчастный случай. Я могу спровоцировать утечку газа. Натравить Джека на него и выдать это за нападение дикого животного. Испортить ему тормоза.  Кстати, об этом. Я спрашиваю: — Что ты сделала с доской того парня? Дэнни поднимает на меня взгляд, застигнутая врасплох этим вопросом. — Что? Я говорю, — Ты определенно отправила его в больницу. Его доска сломалась пополам на склоне. По крайней мере, я так слышал.  Она отпускает меня, но на этот раз не отступает. Вытирает лицо рукавом пальто. — Не понимаю, о чём ты. — А что ты делала с перчатками того парня? — Ахиллес? — она спрашивает. — А, ничего. Эм. Отпечатки пальцев и всё такое. И каждое утро в половине пятого он вынимает записи с камер наблюдения, чтобы стереть их на следующий день, так что, сам понимаешь. Улик для предъявления обвинений будет недостаточно. Или вроде того. Она смотрит себе под ноги, когда говорит это, а я смотрю на её макушку, на вышивку на шапочке. "ДЭН — МУЖИК". Затем я хватаю её за плечи и поднимаю с земли. Она кричит, извивается, но я уже кружусь с ней, и тогда она начинает смеяться. Я грубо, резко опускаю её на землю, и она пошатывается, у неё кружится голова.  Я говорю: — Ты чертовски опасна, мелочь. Ты ужасна. Это хорошо. Влезай в драки. Создавай проблемы. А не просто молчи и вливайся. Это то, чего они хотят.  — Да, хорошо, — говорит она, ещё покачиваясь. На её лице появляется полуулыбка, которую она явно пытается подавить.  — Послушай, большинство мудаков просто остаются мудаками. Когда дело доходит до обычного придурка, хитрость в том, чтобы не обращать на него внимания. Но те, с кем ты действительно должна решать проблемы — это организации. Не позволяй никому указывать тебе, как жить. Дэнни говорит: — Ты даёшь мне жизненные советы прямо сейчас. — Да, это хороший совет. Слушай меня. Или не слушай. Но тебе стоит. Это хороший совет.  Она снова вытирает лицо и говорит, — Дядя Джек не шутил, ты и вправду лицемер. Я спрашиваю: — Вы ведь не говорили обо мне, правда? Дэнни пристально смотрит на меня. Спрашивает: — Зачем ты взял моё пальто? Я снова смотрю на снег. — Значит, говорили. — Смотрю на её лицо, оно больше не красное, только глаза всё ещё налиты кровью. — Послушай, мелочь, ты должна знать, что я забочусь о тебе. Я серьёзно, знаешь, и когда я делаю что-то такое, например, отдаю тебе своё пальто, или несу твой чемодан, или что-то ещё, я говорю это.  — Говоришь что? — спрашивает она.  Маленькая засранка. Загоняет меня в угол. Я знаю, она знает, что делает. Несмотря на это, я прикусываю язык и делаю ещё один глупый глубокий вдох. Я говорю ей, с трудом подбирая слова, — Говорю, что люблю тебя.  Она тонко улыбается, поджав губы, словно пытается сдержать улыбку, глаза сияют. Чёрт возьми. Если она так реагирует, это почти что поощрение. Она говорит, глядя на меня снизу вверх, когда снова начинает идти снег: — Я тоже тебя люблю.