Дело не в берцах

Если верить мысленному счету, Дима появляется минут через пять: приносит с собой запах сигарет и застывает обелиском возле Арсения. Тот продолжает изучать пол, но тяжелый взгляд чувствует кожей. Кончики пальцев цепляют подбородок, скользят по линии челюсти. — Посмотри на меня.   Всё внутри замирает — уже, кажется, в сотый раз за сегодня, но привыкнуть так и не удалось. Дима слегка давит, намекая запрокинуть голову, ныряет большим пальцем под ремешок — проверить, не туго ли. — А тебе идет… Но ты и сам знаешь, да?   Он говорит это без насмешки, а у Арсения живот скручивается в гордиев узел. Ему делали много комплиментов, причем куда изящнее, но стоит нужному человеку сказать два простых слова — к щекам тут же приливает кровь.   — Красивый, — продолжает Дима абсолютно спокойным тоном. Арсений сглатывает и машинально отводит глаза, но шею сжимает властная ладонь: — На меня.   Не успевает он испугаться повторения того, что было днем, как лишние мысли сразу отступают: в лице напротив нет безразличия и холода — только сдержанное восхищение.   Удовольствие.   Диме нравится видеть его покорным, стоящим на коленях. Полуголым. С бабочкой вместо ошейника. Но почти так же он смотрит во время съемок, когда Арсений идет против правил, чудит и устраивает вакханалию. Или когда он, уставший после эфира, ругается на кофейные аппараты и скупо пересчитывает сдачу.   Возможно — чисто в теории — Диме нравится видеть его любым. — Всё хорошо. Ты в порядке, — это не вопрос, но Арсений на всякий случай моргает вместо «да». Тепло руки исчезает так же быстро, как и появилось. — Я пойду в ванную. Жди меня здесь, в той же позе.   Он кивает и опять упирается глазами в пол.   — Молодец.   Димины ноги пропадают из поля зрения, но, как выясняется, ненадолго.   — Поднимись.   Арсений неловко встает, морщась от боли в коленях, на которых уже заметны красные пятна. Диванная подушка падает прямо возле него. — Опускайся.   Стон облегчения чуть не срывается с губ: да, так намного лучше. Дима больше ничего не говорит, лишь невесомо касается щеки, и Арсений подается навстречу его руке, льнет уличным котом, жадным до ласки. Это длится не дольше пары секунд, затем он остается один. Из коридора раздаются какие-то звуки, открывается и закрывается дверь. Вскоре тишину нарушает еще и шум воды. Арсений начинает считать: монотонный бубнеж успокаивает и погружает в подобие транса.   Он чувствует, как края бабочки упираются в кожу; чувствует, как затекают ноги, — соблазн пересесть на пятки довольно велик, но разрешения никто не давал, а ему нужно быть послушным. Онемение ползет от бедер к животу, крадется по груди и шее и делает голову абсолютно пустой.   Вода продолжает течь. Это гипнотизирует не хуже счета, и Арсений, сам того не заметив, прекращает шевелить губами. Взгляд упирается в светлую точку на полу — одну из тысячи таких же. Узор на ламинате похож на деревянный спил, но не коричневый, а цвета слоновой кости; заостренные пики тоном темнее — будто силуэты гор. Линии смешиваются друг с другом, рисунок постепенно тает.   Он не знает, сколько стоит так — утонув в статике, в шуме разбивающихся капель. Минут десять? Двадцать?.. Нет ни хорошего, ни плохого. Есть только приказ, которому надо следовать, всё остальное — не его забота.   Оцепенение исчезает лишь в тот момент, когда перед глазами появляются голые стопы. Арсений не вздрагивает, наоборот: мягко всплывает на поверхность и уже там берется за новый якорь.   — Ты умница, Арс. Подожди еще немного, я принесу еды.   Мыски сменяются пятками. Он зависает на порозовевшей коже и крепких щиколотках, мысленно ведет кончиком пальца снизу вверх, чувствуя, как на каждом шаге натягиваются сухожилия. Красиво.   У Димы потрясающие ноги, у Арсения новый фетиш. Или не новый, учитывая фантазии о берцах, — увесистых, с ребристой подошвой и шнуровкой, заставляющей их туго сидеть на лодыжках…   Блядь.   Во рту копится слюна, Арсений сглатывает — смущающе громко в тишине комнаты. Подумать о том, как ботинок пригвождает его к полу, давя на голую грудь, он не успевает: возвращается Дима. Раздается шорканье посуды о поверхность столика, и босые ноги снова замирают совсем рядом. — Посмотри на меня.   Взгляд цепляется за края черных штанов, ползет по ткани, которая плотно прилегает к бедрам, залипает на стальном блеске — небольшой цепочке сбоку — и, наконец, добирается до такой же черной водолазки. Рукава закатаны, а на правом запястье виднеются три кожаных браслета.   Это полный пиздец. Воздух застревает в груди, сердце бьется с удвоенной скоростью, а ладони подрагивают в такт. Арсений уверен, что зрачки у него сейчас как у наркомана, голубые радужки сузились до тонких ободков. На щеку ложится прохладная ладонь — мягко гладит кожу, крадя из легких последние запасы кислорода. — Устал? Он бездумно качает головой, и уголок чужого рта дергается в улыбке. — Хорошо.   Дима опускается в кресло, а после, перегнувшись через столик, берет лежащий на краю дивана пульт. Включает телевизор.   — Сядь возле меня, — командует он, листая иконки приложений. — Посмотрим что-нибудь.   Арсений порывается встать, чтобы размять ноги, но внезапно понимает: одна часть его тела уже стоит. Стыд приливает жаром к ключицам, хотя эрекция во время сессии — дело привычное, вряд ли за это будут ругать.   Да?..   — Арсений, — голос звучит строже, чем мгновение назад. — Я жду.   Дима чуть шире разводит колени и указывает взглядом на пустое пространство, которое надо заполнить.   Решив не палиться (спасибо хоть трусы черные), Арсений, ссутулившись, подползает к нему. Он сразу поворачивается спиной и с облегчением выпрямляет ноги. Сверху раздается хмыканье, но сил на анализ нет, в башке настоящая каша.   — Обопрись головой и расслабь шею.   Он пытается выполнить приказ, что с высоким ростом довольно трудно. Дима, заметив неудобства, придвигается ближе:   — Можешь упереться в мое бедро.   Арсений выдыхает, найдя комфортную позу. Правда, затылок оказывается возле чужого паха, но никаких возражений не следует. На экране мелькают вступительные титры — по первым же кадрам ясно, что это «Унесенные призраками». Яркие краски Миядзаки на фоне Димы, одетого во всё черное, кажутся неуместными. Реальность идет рябью и превращается в сюр.   — Открой рот.   Арсений всё делает на автомате, но удивленно выгибает брови, когда между губ появляется виноградина. Только в этот момент он вспоминает, — или, скорее, осознает, — что Дима принес еду.   Зубы смыкаются, на язык брызжет сладкий сок. Судя по едва различимым звукам, Дима жует вместе с ним — это помогает расслабиться и переключить внимание на картинку. Сюжет давно известен, поэтому Арсений, не боясь ничего пропустить, лениво прикрывает глаза. Ему спокойно здесь, у ног Дома, где и положено быть сабу. Никакой слабости вне сессий: всегда поднятый подбородок, упрямый взгляд и бешеная сила воли, — но сегодня всё иначе. Сегодня он вымотался под ноль, растерял остатки контроля и может лишь уповать на власть того, кто готов о нем позаботиться.   — Будешь пить?   Он кивает, не рискуя ответить вслух.   Дима берет бутылку, а Арсений задирает голову еще выше и ненароком давит прямо на ширинку. Рука с водой на миг замирает, затем снова приходит в движение. Он пьет, не отрывая взгляда от экрана, и, возможно, слишком усердно обхватывает горлышко ртом. Дима это не комментирует, но и не велит отстраниться.   Виноград сменяется небольшими кусочками уже очищенного банана. Арсений послушно ест. А еще успевает пройтись языком по чужой коже.   Ему нужно касаться. Губами, руками — чем угодно, лишь бы быть ближе к Дому.   Первый раз Дима, судя по всему, списывает на случайность, второй — на совпадение, но третий… В третий раз Арсений, осмелев, ведет влажную дорожку прямо между пальцев.   Ладонь не исчезает.   — Арс…   Ладонь не исчезает — и это единственное, что имеет значение. Он высовывает язык, чтобы облизать подушечки и опуститься к суставам. Дима остается неподвижен, если не считать активности в паху. А Арсений считает. И потому, сдавшись на волю желаний, насаживается на пальцы. Те тягуче подаются навстречу: выводят круги, погружаются глубже и глубже.   — Сомкни губы.   Он выполняет приказ и еле слышно стонет от удовольствия, когда твердость под затылком становится ощутимее. Арсений потирается о неё, не забывая работать языком, а последние крупицы адекватности исчезают, стоит Диме тихо выдохнуть:   — Блядь. Он убирает руку, и Арсений скулит — в другой ситуации за это было бы стыдно, но не сейчас. Сейчас получается лишь хрипло умолять:   — Пожалуйста…   Внезапно Дима хлопает себя по бедрам:   — Иди сюда. Арсений не сразу осознает, что от него хотят. Он по-совиному моргает, кое-как выпрямляется и заносит колено меж Диминых ног, но тот качает головой:   — Повернись.   Через несколько секунд неуклюжей возни удается, наконец, лечь сверху, растечься медузой по горячей груди — жарко даже сквозь водолазку. Чужой стояк упирается в ягодицы, отчего член натягивает ткань трусов еще сильнее. Дима не может не замечать, однако именно это он и делает: позволяет Арсению занять удобную позу, выставив себя напоказ, и говорит:   — Продолжай смотреть кино.   С губ чуть не срывается охуевшее «что?» и «это, вообще-то, мультфильм», но Арсений вовремя прикусывает язык. Одна рука Димы ложится на талию, не давая вертеться, другая тянется к столику. Достаточно слегка скосить глаза, чтобы увидеть блюдо с фруктами…   …и маленький тюбик смазки.   В груди отчаянно екает. Арсений принимается ерзать, но ладонь впивается ему в бок:   — Я разрешал отвлекаться?   Он нехотя поднимает глаза к экрану. На смену винограду и бананам приходят яблоки: дольки уже слегка потемнели, но вкус по-прежнему яркий, кисло-сладкий. Под зубами приятно хрустит, а сока так много, что он выступает в уголках рта. Арсений не успевает его слизнуть: Дима проводит по губам подушечкой пальца, а потом тянет его в рот.   Член снова дергается, палатка в боксерах становится еще выше.   Ситуация как никогда кажется нереальной, потому что Дима со спокойствием тибетского монаха скармливает ему кусочек за кусочком, а сам с интересом — хочется верить, что с напускным — наблюдает за сюжетом, словно нет других важных дел.   Арсению плевать на судьбу Тихиро: куда больше его волнует стояк, упирающийся в ягодицы. Твердый. Скрытый за тканью черных брюк. Повернуться бы, вжикнуть молнией и запустить руку прямо в трусы… Но, конечно, он не рискнет пойти против приказа, поэтому слепо пялится в экран и жует яблоки, игнорируя сердце, которое норовит выскочить из груди.   Арсений старается дышать медленно, глубоко, чтобы снять напряжение с окаменевших мышц. Тело тяжелеет.   — Молодец, — бормочет Дима в шею, заставляя кожу покрыться мурашками. — Ну тихо, тихо, опять задрожал… Расслабься.   Легко сказать, трудно сделать. Он остро чувствует каждый участок, где они с Димой касаются друг друга. Спина горит, бок покалывает, а груди, наоборот, слишком холодно от разницы температур — соски уже бесстыдно заострились.   — Тебе что-то мешает, да? — с фальшивым участием спрашивает Дима, поглаживая талию. — Ну же, Арс…   Пятерня тяжело опускается на живот — тот моментально твердеет.   — Ты должен лежать смирно.   В голове ни одной связной мысли, сплошные восклицательные знаки. Арсений даже не следит за тем, куда направлен его взгляд: всё внимание сосредоточено на Диме и его действиях.   Вместо яблока появляется персик.   Вот теперь ему точно пиздец.   Он отчетливо понимает это, когда Дима давит на обе щеки одной рукой и приказывает:   — Ешь.    Если зубы хоть как-то смыкаются, размельчая мякоть, то губы не смыкаются вовсе, и сладкий сок вытекает прямо на подбородок. Стоит Арсению попытаться проглотить — тиски сжимаются еще сильнее.   — Открой рот.   Он замирает и беспомощно косится вбок, но лица Димы не видно.   — Я сказал открой.   Арсений послушно расслабляет челюсти — и в следующую же секунду чужие пальцы, не церемонясь, проникают внутрь.   Подушечки давят на язык, скользят по слюне и соку, растирают сладкую мякоть, согретую жаром рта. Когда два пальца оказываются так глубоко, что он чувствует на зубах костяшки, Дима приказывает сомкнуть губы.   — А вот теперь глотай.   И Арсений сглатывает вокруг него. Втягивает щеки, проходится языком по фалангам, собирая остатки персика, — и снова сглатывает.   Дима, низко простонав, толкается бедрами. Его член так хочется ощутить внутри, что Арсений жалобно мычит.   — Повтори стоп-слово, — раздается прямо в шею.   — Рыба, — хрипит он, когда Дима убирает руку.   — Хорошо.   Герои на экране продолжают болтать, фоном включается какая-то музыка — Арсений обязательно узнал бы момент, если б не услышал, как открывается флакончик со смазкой.   Миг — и экран гаснет, погружая комнату в тишину.   Дыхание совсем ни к черту, сердце мчится бешеной гончей. Во рту копится слюна, стоит представить, как он сползает на пол, расстегивает ширинку своего Дома — и член заполняет его, утыкается головкой в стенку горла, и Арсений снова сглатывает…   Боже, пожалуйста.   Он приподнимается на носках, чтобы сильнее потереться о пах, но его тут же прижимают обратно.   — Не ерзай, иначе снова включу фильм, и мы будем смотреть его весь вечер, — хмыкает Дима на ухо. — Схватись за подлокотники.   Арсений покорно исполняет приказ и замирает, глядя, как смазка льется на ладонь.   Дима стягивает с него трусы свободной рукой. Член истекает предсеменем, влажно блестит в свете потолочных ламп, а яйца такие тяжелые и полные спермы, словно разрядки не было несколько недель. Арсений, склонив голову, чувствует, как края бабочки упираются в кожу — будто негласное напоминание, кому он принадлежит в эту секунду. И желательно во все следующие. Внезапно поверх ремешка ложатся прохладные пальцы: давят, заставляя откинуться на Димино плечо.   — Иди ко мне.   Он сразу же целует — жадно и мокро, несдержанно, и Арсению плевать на не самую удобную позу. Куда важнее, что язык проникает в рот, слюна смешивается и пачкает губы, а каждое касание отзывается истомой внизу живота. Арсений сжимает подлокотники до онемения, выгибается дугой от разрядов тока, бегающих по телу. Задыхается, стоит Диме спуститься поцелуями к его шее. А потом переходит на скулеж, когда вторая рука — наконец-то — обхватывает член.   — Пожалуйста, — бормочет он еле слышно, подставляясь под горячие губы и не менее горячую ладонь.   Игр с задержкой оргазма ему уже не вынести, лучше умереть прямо здесь и сейчас.   Смазка холодит пылающую кожу, но Арсений этого почти не замечает: стонет в голос, когда Дима обводит под головкой и следом давит на щелку уретры. Ремешок бабочки слегка натягивается — трудно дышать. И пальцы, плотным кольцом окружившие шею, лишь усиливают эффект. Член появляется и исчезает в кулаке, и Арсений абсолютно себя не контролирует: слепо мечется по плечу, ища Димин рот, нуждаясь в его губах даже больше, чем в кислороде.   — Скажи, чего ты хочешь, — шепчет тот, с шумом втягивая запах тела.   — Поцелуй меня, — сипит Арсений таким голосом, будто до этого два часа орал на концерте. — Пожалуйста!..   Дима поворачивает его за подбородок и выдыхает:   — Хороший мой…   Оргазм подступает так близко, что Арсений едва не складывается пополам и позорно хнычет прямо в чужой рот. В уголках глаз копятся слезы, еще немного — и сбегут мокрыми дорожками по вискам.   Дима целует с упоением, с жаром, его рука плотнее сжимается на члене и наращивает темп.   — Хороший, — повторяет он еле слышно. — Арс, тебе так идет этот чертов ошейник… А знаешь, почему?   Удовольствие закручивается в спираль, готовую вот-вот распрямиться, мышцы живота твердеют, и Арсений превращается в сплошной оголенный нерв.   — Потому что он мой, — продолжает Дима, опаляя кожу дыханием. — И ты тоже мой.   Он снова врывается языком в его рот, слегка прикусывает губу — и Арсений тут же распадается на части.   Наслаждение прошибает с головы до пят. Оргазм заставляет выгибаться дугой и поджимать пальцы на ногах, стонать на одной ноте и переходить, наконец, на крик, пока член пульсирует и выплескивает струи спермы снова и снова. Господи, блядь… Тело будто немеет, лишается всех костей. Арсений не может отдышаться: лежит как рыба с открытой пастью и пялится невидящим взглядом в стену.     — Тихо… Всё в порядке, я тебя держу.   Руки и впрямь обнимают поперек груди, не позволяя соскользнуть на пол. Или вообще сдвинуться. Крепкая хватка не пугает, наоборот, дарит безопасность и покой.   Через пару минут тишины сердце переходит на нормальный ритм, а легкие вспоминают, как функционировать. Дима расстегивает ремешок и, убрав бабочку на столик, мягко проводит пальцами по абсолютно голой шее.   — А ты? — сипит Арсений, боясь, что всё закончилось слишком быстро. Он совершенно не готов распрощаться с их мыльным пузырем, в котором они спрятались от внешнего мира.   — В следующий раз, — отвечает Дима, и это не похоже на отмазку: скорее, на обещание. — Мы никуда не торопимся.   — Ты… уверен?   Тот усмехается, плотнее зарываясь во влажный висок.   — Уверен. Останешься?   Дима не уточняет, на сегодня или навсегда, но Арсений знает: ни один из вариантов ему не страшен. Бежать больше не хочется — потому что незачем.   — Да.   — Хорошо. Тогда я помогу тебе помыться, потом мы нормально поедим и ляжем спать.   — А «Унесенных» досматривать будем?   — Можем отрубиться под них, если хочешь. Арсений согласно мычит, греясь в тепле объятий.   — Идеальный план.   — Арс, я всё спросить хотел… — голос Димы звучит задумчиво. — Почему именно сегодня?   — Ну… На тебе были берцы.   Он отстраняется, ловя ответный взгляд и выгибая брови:   — Значит, всё дело в них?   Арсений улыбается довольной лисой и подается ближе, чтобы сказать прямо в губы:   — Дим… Они тут вообще ни при чем.