Узник башни в Северном море

У них появляются первые совместные привычки. Подъем, завтрак с неизменным вопросом о том, как Драко себя чувствует, а после Грейнджер уходит, чтобы вернуться в обнимку с опускающимися сумерками. Как оказалось, она стажируется в Мунго и, хотя взяла отпуск, у нее есть вопросы к практикующим целителям. — Я найду ответы, Малфой. Должны же быть и другие случаи, кроме тебя… Днем Драко предоставлен сам себе. Первое время все, что он делает — это пребывает в полудреме, бесцельно глядя в потолок. Находясь в камере месяц за месяцем он фантазировал, что как только окажется за стенами Азкабана, то будет двигаться безостановочно, словно запущенный волчок, пытаясь наверстать упущенное. На самом деле ему хватает моральных сил только на то, чтобы считать микротрещины на потолочных пластинах и медленно моргать. Драко поднимает руки, наблюдая за их мелкой дрожью. Есть кое-что прошибающее его апатию — мысль о том, что он навсегда потерял свою магию. В тюрьме его силы блокировали специальные заклинания, но теперь, в квартире Грейнджер, разве не должна была магия вернуться? Драко был рожден чистокровным, и магия забурлила в нем раньше, чем он научился ходить, она была его естественной частью, и теперь Драко ощущает себя пустой оболочкой, заполненной разреженным воздухом. Он раз за разом мысленно посылает сигналы в кончики пальцев, молясь, что вот-вот почувствует покалывание, но ничего не происходит. И все же, постепенно его разум оживает. Драко тянется к стопке книг, которые Грейнджер перетащила к нему в гостиную. К удивлению, это сказки для детей маглов: о приключениях и юных волшебниках. Отбросив их после первой попытки, потом он все-же увлекается, хотя бы разглядыванием ярких картинок, а после начинает и читать — по небольшому отрывку за раз. Вечерами к нему возвращается темная ведьма. По правде, Драко чувствует, что это сравнение нечестное, и называть подобным образом Грейнджер несправедливо даже в собственных мыслях, но горечь, скопившаяся в нем, ищет хоть какого-то выхода. Грейнджер нянчится с ним, терпит скверное настроение и то, что он почти не отвечает на ее вопросы, но Драко упрямо ждет, когда в ее глазах полыхнет знакомое «да пошел ты, Малфой». Это предсказуемо и знакомо, она годами именно так и завершала их общение, приправленное его ядовитыми словами и злыми действиями. Драко тонет в удручающих мыслях: и днем, одиноко сидя на кухне, пока ковыряется ложкой в тарелке с кашей, от одинакового вкуса которой его уже тошнит; и вечерами, когда примостившись на краю дивана, стиснув зубы, терпит чужие прикосновения, которые выламывают его изнутри; и даже ночью, потому что его сон неглубок и беспокоен. Вселенная Драко Малфоя разукрашена паутиной глубоких трещин. Он — осужденный преступник магического мира, слабый и трусливый — это в себе Драко понял еще в те далекие ночи, когда страдал бессонницей, обдумывая убийство Дамблдора. Он — пятно позора на своем родовом древе. Драко, сколько себя помнит, кичился принадлежностью к чистокровным Двадцати восьми семьям, но теперь, в минуты слабости думает, что мог бы отречься от них, чувствуя, как угасает связь с древним Родом. Что еще хуже: чем дольше Драко думает, тем сильнее сомневается в истинном превосходстве чистокровных — одном из девизов его Дома. Волан-де-Морт жаждал разрушить целый мир ради сохранения чистоты крови, но Драко много раз присутствовал на пытках, которые устраивал Темный лорд; своей всесильной палочкой он мучил грязнокровок, предателей крови и даже провинившихся чистокровных — и все они одинаково корчились от боли, а кровь, вытекающая из их ран, внешне ничем не отличалась одна от другой. Драко вновь и вновь одергивает себя, твердит, что слишком глуп, если упускает из вида что-то важное. Обязательно же должны быть отличия, их не может не быть! Не могли же все, кто окружал его, сколько он себя знает, так жестоко ошибаться? Он шарит по остаткам воспоминаний, но не находит, за что зацепиться. Драко держит в руках куски своей надтреснутой вселенной и не понимает, как мог бы склеить из этого что-то новое. В нем есть лишь горькая смиренность, что звание Пожирателя — несколько букв, вырезанных так, что он их даже не видит полностью, и змея на руке, — определяет его теперь больше, чем фамилия или верность крови. Это подобно проклятию, от которого он гниет, а противоядия не существует. В Азкабане у него было время подумать: в перерывах между желанием выпрыгнуть от бессилия из окна и никчемной бравадой перед самим собой о том, как он выйдет на свободу и легко отряхнется от пепла прошлого. Мысли казались приторными, перемежаясь с посещениями дементоров дважды в день, но одни и те же вопросы оставляли царапины на подкорке: что у него было личного, сокровенного, каким он, Драко, был настоящим? Делала ли чистота крови его особенным, или это была лишь иллюзия, которой древние семьи возвысили себя над прочими? Верил ли бы он во все то же самое и совершал ли те же поступки, если бы злосчастная шляпа определила его на другой факультет, хотя бы даже в Гриффиндор? Хватило бы у него тогда духу отказаться от метки Пожирателя? Драко помнит, что хотел получить свою змею, но истинно ли, или чтобы угодить отцу, который никогда не был им достаточно доволен? Драко не был в полной мере достойным рода Малфоев — это неизменно читалось в глазах отца, в его взгляде с прищуром и поджатых губах. Временами Драко отчаянно злится на мать, обижаясь на то, что она, будучи в девичестве Блэк, оказалась гораздо больше подходящей Малфоям, чем сам Драко. Он шепчет обидные слова в ее адрес, но одновременно с этим давится острой потребностью почувствовать себя под защитой материнских объятий, когда она небрежно путает его волосы своими длинными пальцами. Драко чувствует себя слишком разбитым, чтобы противостоять всему этому шквалу несчастливых мыслей. А есть еще Грейнджер. Грейнджер терпелива. Она совершенно точно подмечает все нервные изломы, пока вынуждена мучить, ради исцеления: как Драко жмурится, как прокусывает губу и заламывает пальцы или дергается всем телом, когда переживания зашкаливают. Знает, видит, чувствует собственными руками! Но не меняет взгляд — оставаясь настолько теплой, что у Драко окончательно портится настроение. Он ведь не заслужил. Грейнджер по-прежнему упряма. В последний раз они поспорили, когда Драко потребовал у нее отдать банку, чтобы намазаться самому. Она настояла на своем. — Малфой, ты не хуже меня знаешь, что магические мази лучше работают, когда их накладывают волшебники, а ты сейчас не в той форме. — Я сделаю это сам. — Малфой. — Грейнджер. Они долго глядят друг на друга, но Драко сдается первым. — Это месть? — мелочно спрашивает он, потому что устал, и ему страшно. — Не говори глупостей, — Гермиона открывает банку, — мне не за что тебе мстить. И я все еще могу наложить успокаивающие чары, если окклюменция не помогает. Кадык Драко дергается. Она поняла про него и это тоже: он владеет окклюменцией, но слишком подавлен и растерян, чтобы навык работал, как должен. — Нет, я справлюсь, — стиснув зубы, отвечает он. Грейнджер снятся кошмары. По крайней мере уже дважды после того первого раза Драко просыпается от ее плача, и теперь он уверен, что это именно бормотание сквозь слезы. Лежа с открытыми глазами и не собираясь к ней подходить, Драко все-таки задумывается над тем, что бы такого могло ее мучить. Драко обещает себе, что как-нибудь спросит. Хотя бы попробует. Может быть, если она расскажет о собственных демонах, то он перестанет чувствовать себя единственным покалеченным в их крохотной квартире. *** Драко выбирается из-под одеяла и садится, спуская босые ноги вниз. Ведет плечами, разминая затекшие мышцы, а потом снова глядит на руки, будто что-то могло изменится. Раны на ладонях постепенно заживают, а магия — мертва. Обруч на запястье — его магическая цепь, — на месте. Поднявшись, он направляется в ванную, по пути ерошит рукой серебряные волосы и останавливается в коридоре, боковым зрением замечая, что дверь в спальню Грейнджер приоткрыта. Крохотная щель, но Драко видит ее, стоящую к нему спиной. Из одежды на Грейнджер только белый хлопок, прикрывающий ягодицы, а верх открыт — она одевается после сна. Драко не отдает себе отчета в том, что замирает, не сводя с нее внимательных глаз. Сглотнув, он окидывает взглядом стройные ноги, изгибы в талии, линию позвонков и острые лопатки. Драко заинтересованно рассматривает ее: как она продевает руки под бретели бюстгальтера и заводит кисти за спину, цепляя застежки. Отстраненно он понимает, что откровенно пялится, но не знает, зачем и почему. Драко просто… изучает. Пожалуй, Грейнджер сейчас выглядит, как самая обнаженная девчонка, которую он когда-либо видел. Неожиданно она двигается так, будто собирается обернуться, и Драко поспешно прячется в ванной, неуверенный, заметила его Грейнджер или нет. Надеется, что дверь за ним не хлопнула слишком громко. Он прижимается спиной к прохладной плитке, и сердце сбивается с ритма, хотя Драко не уверен, от чего именно. Ему стыдно от мысли, что она могла его подловить, но и без того — подглядывание не является для него чем-то нормальным. Драко набирает в легкие побольше воздуха и медленно выпускает его из себя. Пульс постепенно приходит в норму. Драко никогда не заходил с Пэнси дальше глубоких поцелуев и беспорядочно скользящих по одежде рук. Детям чистокровных семей вдалбливали понятие о чести в отношениях так глубоко, что оно становилось второй натурой. Были, конечно, исключения — кто-то из подростков занимался беспорядочным сексом, но Драко к их числу не относился. Он облизывает губы и закрывает глаза. В нос ударяет отчетливый запах гари, напомнив о битве за Хогвартс. В тот день они виделись с Пэнси последний раз, за несколько часов до того, как всех студентов-слизеринцев заперли в подвале. К тому времени их романтические отношения сошли на нет, и уже много месяцев его мысли были заняты совсем другим. Драко открывает воду и взъерошивает волосы, разбрасывая капли на зеркальную поверхность, а потом насухо вытирает лицо. Ощущать, что его заинтересовало разглядывание девушки — пусть даже это Грейнджер, — кажется удивительно живым. Будто крохотный кирпичик нормальности в стене, которую ему хочется отстроить рядом с собой. Набравшись смелости, Драко идет на кухню, с опаской поглядывая на грязнокровку, ожидая ее возможной справедливой вспышки гнева, но ничего такого не получает. Грейнджер не оборачивается к нему, хотя он шумит, отодвигая свой стул, однако ее голос звучит дружелюбно. — Доброе утро, Малфой. Ты сегодня рано. — Драко видит, что она режет мясо. Самым магловским из всех возможных способов. — Как спалось? — Ее неизменный вопрос. Их новая константа. Драко уверен, что к его щекам приливает немного крови, когда он бросает взгляд на ее ягодицы, прикрытые юбкой. Так странно знать, какие на ней трусы. — Хорошо. — Еще одна постоянная — это не говорить ей о появившихся кошмарах. Драко хочется дистанцироваться, и он не придумывает другого способа, кроме как не быть до конца откровенным. Грейнджер ополаскивает руки, чтобы налить ему стакан молока, после чего возвращается к орудованию ножом. Драко пару раз уже видел, как она это делает, и находит для себя нечто завораживающее в неспешном уверенном движении ее рук. — Тебе нравится это занятие? Она бросает на него взгляд вполоборота. — Готовить? Отлично успокаивает нервы. Драко вспоминаются ее кошмары, и он снова задается вопросом, что могло бы быть ее боггартом. Грейнджер заводит односторонний разговор, и Драко решает, что не против слушать ее рассказы про больницу святого Мунго или о чем угодно еще. В нем медленно просыпается голод общения. — …Я сегодня освобожусь рано. Чем бы ты хотел заняться? — Не знаю. — А что ты обычно делаешь, когда меня нет? Я никогда не спрашивала. — Ничего особо. — Драко задумчиво глядит на дверь из квартиры, за которой таится закрытый от него мир. С тех пор, как он выяснил, что Грейнджер наложила на нее заклинание, Драко больше не пробовал выйти, но не перестает время от времени размышлять о том, что по ту сторону. — Совсем ничего? Я имею в виду, ты что, просто… сидишь, смотря в одну точку? Он кивает и терпит задумчивый взгляд Грейнджер, повернувшейся к нему. — Иногда книги, — добавляет Драко, чтобы успокоить ее. — Что ж, ладно, Малфой, я что-нибудь придумаю. Мы ведь так и не освоили с тобой телевизор, можем попробовать сегодня. — Она снова начинает резать. — Волшебники, впервые использующие эту штуку, обычно пребывают в восто… Ох, Мерлин! Драко вскидывает на нее глаза. Грейнджер держит левую руку на весу, а на ее указательном пальце довольно большой порез, из которого стремительно вытекает кровь. Ей требуется пара мгновений, чтобы схватить полотенце и приложить к ране. Драко делает к ней шаг, но медленно соображает, что не знает, чем ей помочь. Он пуст, в нем нет магии, чтобы ее исцелить. Он бесполезен. Грейнджер замечает это в его глазах. Когда Гермиона смотрит на него, тот бледен, словно из него выкачали всю кровь. — Малфой, ты в порядке? Ты побледнел еще больше, если это вообще возможно. Драко видит, как полотенце пропитывается ее кровью — грязной кровью, — он сглатывает, зациклившись на красном увеличивающемся пятне. — Малфой, серьезно, на тебе лица нет. — Она следит за его взглядом. И догадывается. — Кровь? Дело в ней, да? Ты все еще помешан на этом? Он заставляет себя поднять глаза. — Не то чтобы… Гермиона тяжело вздыхает. «Пострадал в войну и провел несколько месяцев в заключении, но так и не разуверился в превосходстве чистокровных волшебников?» Она прикусывает нижнюю губу, прикрывает на миг веки и тяжело вздыхает. Когда Грейнджер снова смотрит на него, то кажется справившейся с приступом раздражения. — Иногда я думаю, что ты изменился, Малфой, после всего того, что произошло. Но в такие моменты — тебе будто снова одиннадцать. Драко растерянно жмет плечами, а Гермиона, прижимая руку к груди, почти выходит из кухни, но останавливается, оборачивается, и, скосив на нее глаза, он буквально видит, как внутри нее происходит мыслительный процесс — настолько эмоциональное у нее лицо. Ее мысли все еще крутятся вокруг Малфоя, и Гермиона вспоминает, как он признался, ей, что магия его не слушается. Она уже анализировала это, но пока нисколько не приблизилась к разгадке, зато сейчас у нее возникает идея о том, как сделать для него что-то полезное. — Я хочу, чтобы ты пошел со мной. — Просьба ставит его в тупик, но Драко подчиняется, не желая обижать ее больше, чем уже мог. Он медлит до того как переступить порог спальни. Драко уже был тут, но находиться вместе с ней — что-то иное. Держа у груди пострадавшую руку, свободной Грейнджер достает из шкафа бинт и ножницы, выкладывая все это на покрывало, застилающее постель. Драко глядит недоуменно. Гермиона поднимает на него взгляд. — Мне нужна твоя помощь, Малфой. Сможешь? Он не понимает. — Нужно наложить повязку. Драко мотает головой и отступает на шаг. — Нет. — Его предубеждения, слишком глубоко пустившие корни, не допускают других ответов. Судя по тому, как Грейнджер сохраняет невозмутимый вид, она предвидела отказ. — Я всего лишь прошу, не требую. Но мне нужна твоя помощь, и я была бы благодарна. — Просто исцели себя, Грейнджер! — Драко кивает на палочку, которая лежит на тумбе в изголовье кровати. Возле колдографии все еще целующихся грязнокровки и Уизли. — Малфой, послушай, в этом есть смысл, я не мучаю тебя или что-то такое. И мне жаль, если в твоей голове по-прежнему сильны предрассудки насчет моей крови. Но есть кое-что гораздо проще этого — твоя отсутствующая магия. Драко кажется, что она ударяет его, напоминая об этом, но Грейнджер продолжает. — Что, если она вернется не завтра и не через месяц? Если ей потребуется на это больше времени? Я не всегда буду рядом, Драко, и тебе стоит научиться хоть каким-то простым магловским, — она выделяет это слово, — вещам. Ему не нравится, что она прибегает к использованию его имени, чтобы настоять на своем. Он собирается повторить свой отказ, но почему-то медлит, снова глядя на красное пятно, ставшее совсем большим. — Я не… — Драко принуждает себя вспомнить каждое свое сомнение относительно чистокровных. Состав крови не определял сути этих волшебников, среди них были как плохие, так и хорошие люди. Грейнджер, вероятно, не будет смеяться над ним, если у него все-таки не получится. — Я никогда этого не делал. — Я знаю, Драко. И ты можешь перестать, если станет совсем плохо. Но стоит попробовать, верно? Представь, что это одно из заданий профессора Снейпа. — Почему именно Снейпа? — Мне казалось, он тебе нравился больше других учителей. Перед глазами у Драко на миг появляется видение Снейпа, посылающего Аваду в Астрономической башне. Ему требуется усилие, чтобы отгородиться от воспоминания. — Ты не похожа на Снейпа. — Надеюсь, что ни капельки, — кивает она, поддерживая его улыбкой. И все же, Драко чувствует тошноту, подступившую к горлу, стоит ему подойти ближе. Его мозг работает так быстро, как только может. — Что нужно делать? Грейнджер объясняет. Он внимательно слушает. На словах это совершенно не сложно. Но Драко беспокоит еще одна вещь: что он почувствует от прикосновения? Будет ли это столь же мучительно, если инициатива будет принадлежать ему? Если он сам будет определять интенсивность процесса? Грейнджер не упоминает об этом, но Драко уверен, что она помнит. — Делай так медленно, как тебе нужно, — говорит она. — Может, все-таки используешь палочку? — Остановись, если не сможешь. — Я уже не могу… — продолжает упираться он, хотя все же сжимает в пальцах моток белоснежного бинта. И у Драко получается. Прежде чем начать, он медлит, может быть даже молится, думает Гермиона, судя по едва заметному шевелению его губ. Касаться ее самостоятельно ему неприятно, но терпимо. Драко требуются передышки и вся оставшаяся внутри отвага, чтобы начинать снова и снова. Повязка выходит, вероятно, довольно кривая, но Грейнджер все равно благодарит. — Спасибо, Драко. — Ему нравится, как звучит его имя, и он наблюдает, как она тянется за палочкой. — Сейчас я наложу очищающее заклинание… Драко переводит взгляд на свои руки и на мгновение цепенеет, когда осознает, что они испачканы ее кровью. Он не понимает, когда именно это произошло. Но второе, о чем думает Драко, это то, что его пальцы выглядят так же, как заляпанные его собственной кровью. И, словно подтверждая это, вместо того, чтобы скорее очиститься, он сжимает руку в кулак, размазывая кровь по всей ладони, а потом медленно подносит ее к глазам и разглядывает. — Д-драко? Он поворачивается на ее зов, и зрачки Грейнджер слишком расширены. Она дышит странно, будто забывает делать вдохи, завороженная необычным зрелищем. — Ты в порядке? — Грейнджер бледнее, чем обычно. Или ему только кажется. Драко ведет желваками и отрывисто кивает. Он еще раз смотрит на испачканную руку. Если бы он не знал, что это ее — грязная — кровь, то не смог бы отличить от своей — вековой кристально чистой. — Ты удивлен, да? Драко задумчиво склоняет голову, но отрывает, наконец, взгляд от красных узоров. Дает ей знак, чтобы она произнесла Экскуро . — Так много волшебников погибло, защищая стасус крови… — тихо говорит он. Драко усаживается на кровать рядом с Грейнджер и расставляет ноги, подаваясь вперед и опираясь на бедра. — У меня голова взрывается от мыслей о том, сколько жертв были напрасны. Гермиона не может поверить, что слышит от него нечто подобное. От помешанного на превосходстве крови Малфоя! Память услужливо подсовывает ей десятки воспоминаний, в которых он обзывал ее из-за магловского происхождения, и от того, насколько несовместимы эти две версии Малфоя, у Гермионы ломается сознание. Она тяжело вздыхает. — Временами мне снятся фрагменты того дня, когда в Хогвартс пришла война. Драко прикрывает глаза. Ему тоже. — Я видела, как рушится замок. Видела, как умирают мои друзья…— Гермиона до сих пор готова поклясться, что ее преследуют запахи: крови и пота. Погружаясь в события того дня, ему кажется, что он чувствует непродолжительное тепло ее ладошки. — Ты… взяла меня за руку. Тогда, на крыльце Хогвартса. Правда? Грейнджер опускает глаза на их руки, находящиеся недалеко друг от друга. Она резко втягивает в себя воздух и непроизвольно опускает глаза на их руки. Гермиона отчетливо помнит липкое чувство страха и осознание обреченности, когда она увидела тело Гарри на руках у Хагрида… Школьный двор уже был полон Пожирателей смерти, а Волан-де-Морт стоял перед всеми ними — убежденный в своем бескрайнем могуществе и завоеванной победе, — и призывал присоединиться к нему или умереть. — Драко… — Люциус Малфой находился прямо за спиной Темного лорда и протягивал руку к своему сыну, — Драко, иди сюда! Гермиона помнит, как перевела взгляд на стоящего рядом с ней Малфоя. В его лице не было ни кровинки, лишь кадык отчаянно дергался, когда он пытался дышать. В порыве нервного отчаяния, она шагнула к нему и сунула свою ладошку в его руку. Драко машинально переплел их пальцы, даже не обернувшись, чтобы понять, кто был рядом. — Драко, выходи… — Позвала его мать, и Гермиона почувствовала, как он пошатнулся. Их рукопожатие длилось, пожалуй, не больше минуты или двух, а потом его рука высвободилась, и Малфой, склонив голову, неровной походкой побрел к родителям. Гермиона смотрела ему в спину и видела, как дорогу ему преградил Волан-де-Морт и дружески похлопал по плечу. — Молодец, Драко, мой мальчик! — засмеялся Темный лорд, игнорируя крупную дрожь, проходящуюся по телу Малфоя. — Предатель, — прошептал кто-то из ребят, и Гермиона отвела взгляд. Она не была уверена, что Малфой даже без дементоров мог бы сохранить в своей памяти тот краткий миг, когда их руки были вместе. Тем удивительнее было, что он помнил это вопреки. Гермиона горько усмехается. Совершенно невесело. Нервно. — Но ты все равно ушел. Она горько усмехается. Совершенно невесело. Нервно. — Мне было страшно. Гарри был мертв. Двор был наполнен Пожирателями, и Волан-де-Морт стоял в центре всего… Грейнджер поворачивается к нему, и Драко встречает ее взгляд. Долгий и пронзительный. Ему хочется, чтобы она добавила что-то, заполнила словами повисшую между ними тишину горьких воспоминаний, но Грейнджер лишь стряхивает с себя минутное замешательство и, так и не нарушив молчание, уходит, оставляя Драко на своей кровати наедине с разрозненными мыслями. . .