Предпочтение

Сегодня внутри слишком шумно. Дверь на служебную лестницу плавно защёлкивается за его спиной. Хэ Чэн проходит по узкому коридору, запуская за собой порыв холодного воздуха. Перекур на морозе — ровно то, что нужно, чтобы немного очухаться и взбодриться. Восстановить хотя бы незначительную часть того шаткого равновесия, которое ещё хранило его сознание. Этот безумно долгий день, наконец, подошёл к концу. Помещение тонет в потоке приглушённой музыки, пока он спускается на первый этаж, обходя толкущиеся у перегородок и стен силуэты так плавно, словно никто из них и вовсе не был способен к нему прикоснуться. Смотрит в зал, оценивая обстановку; под конец недели здесь, как всегда, начиналась вакханалия. Тем более — в преддверии праздников. Глаза случайно выцепляют широкую спину, обтянутую в чёрный хлопок, и бритую белобрысую макушку. Рядом стоит кто-то ещё: из-за накаченного плеча выглядывает очаровательная головка и тонкая шея, смотрящаяся поразительно хрупко на фоне крупной фигуры. Маленькая кисть с фиолетовыми коготками заинтересованно тянется к правому бицепсу, выводя ими очертания витиеватого узора на коже. На пухлых накрашенных персиково-розовым губах играет кокетливая улыбка. Голос девушки — достаточно звонкий, чтобы уловить суть разговора на таком расстоянии. — А другие татуировки у тебя где-нибудь есть? — Хочешь проверить, крошка? Нахальная ухмылка сквозит буквально в каждом поддато-протянутом слове. Хэ Чэн видит её донельзя отчётливо — пусть больше и не смотрит в его сторону. Проходит мимо воркующей парочки. Чувствует за собой провожающий взгляд по касательной, оседающий где-то на основании затылка, и игнорирует его. Проклятье. Как же здесь, всё-таки, шумно. Слишком шумно для его нарастающей мигрени. Дойдя до противоположного конца зала, Хэ Чэн облокачивается корпусом на стойку, поодаль от остальных посетителей. В голове летает жужжащий, резонирующий от черепа гул. И, пожалуй, единственное на всей планете средство от этого гула — проверенный временем, старый добрый шотландский алкоголь. Уж он-то работает безотказно. Как по часам. — Ян, — собственный голос звучит негромко — слишком западло перекрикивать музыку и чужие разговоры; несмотря на это, парень лет двадцати пяти, в футболке с логотипом заведения на спине, слышит его обращение и тут же подаётся к нему навстречу, — будь добр, достань бутылку «Джонни Уокера». Бармен кивает и отворачивается к полкам, подсвеченным тёплым янтарным светом. Всего каких-то полминуты спустя Хэ Чэна громко окликают сзади. Чего он, чуть ли не с точностью до секунды, и ожидает. Слишком предсказуемый. Слишком, мать его, знакомый. До каждой фразы, до каждого жеста. — Эй, босс! — нехотя оборачивается назад, натыкаясь на вскинутую бровь и возмущённый (издевательский) изгиб рта, — с каких это пор у нас не положено здороваться с подчинёнными? Хэ Чэн бы ответил, да кричать через весь зал — в отличие от некоторых — ему как-то не по статусу. Ответил бы, да только вести легкомысленные и пустые беседы никакого желания у него сейчас нет. Как и обмениваться колкими дерьмовыми шпильками. Молча возвращается к стойке глазами; вместо благодарности скупо кивает Яну, сжимая в ладони прохладный вытянутый бок поставленной перед ним бутылки. Отрывается локтем от бара и так же, не глядя, идёт обратно. В свой кабинет, чтобы побыть в тишине хотя бы каких-нибудь жалких грёбаных полчаса. А потом, вероятнее всего, поехать домой. Распустить прислугу, оставшись в мёртвенно-пустом доме, и погрузиться в долгожданный сон. Не беспокойный и не наполненный призраками неизбежного прошлого, если повезёт. — О, так я для тебя теперь невидимка, значит? — прицельно прилетает вслед, с метра или двух; после чего по залу разливается журчащий женский смех и раздаётся деланно-обиженное, — нет, ты представляешь? Вечно он со мной такой холодный… Хэ Чэн медленно выдыхает, расслабляя тугой узел галстука на ключицах. Смотрит прямо перед собой, не обращая никакого внимания на периодически налипающие на него взгляды. К ним — давно привык. Сложно не привыкнуть, когда они преследуют тебя на протяжении многих лет, мечтая то ли сожрать заживо, то ли оказаться на твоём месте. И в итоге, всё, что тебе остаётся — это научиться ковать доспехи. Такие, чтобы не пробила ни одна, даже самая меткая и быстрая, стрела. На верхнем этаже всегда тише, чем на остальных. Всегда можно уединиться. Укрыться от всех мирских беспорядков. Или, по крайней мере, сделать вид. Он отпирает кабинет — единственную дверь, находящуюся в конце коридора. Захлопывает за собой, заметно расслабляясь всем телом. Подходит к высокому шкафу у левой стены, взмахом руки сгребает с полки увесистый стеклянный стакан. В комнате горит лишь настольная лампа, но больше ему и не надо: тени в этом полумраке не кажутся зловещими. Никто не таится по углам, не следит за ним из темноты. Здесь безопасно. Бутылка открывается с характерным треском крышки. Прежде чем отпить, Хэ Чэн подносит к носу вогнутый край, вдыхая аромат. Язык и глотку мягко обжигает жидкой лавой, после которой остаётся терпкая сладость и сливочный привкус. Он на секунду прикрывает глаза; погружается в уютную тьму, приятную и обволакивающую его голову в изнутри нагревающийся кокон. Если бы не железная дисциплина, взращенная с юных лет, Хэ Чэн наверняка бы уже спился ко всем хренам собачьим. Такое решение проблем было бы неправдоподобно простым. Да и вкусным в довесок, чего греха таить. Сделав ещё пару глотков, он постепенно уходит в себя. Туда, где нет ни мыслей, ни волнений, ничего внешнего — только зияющая пустота. Не сразу замечая из этой пустоты, когда с внешней стороны двери по дереву скребутся три деликатных стука. Тихий звук. Тихий, но хорошо различимый. Хэ Чэн оглядывается на дверь, вращая стакан с виски по кругу. Разворачивается спиной к столу, приседая на самый его край. — Заходи. Мгновением спустя слышится поворот ручки, и в распахнутую щель просовывается голова и часть мускулистого туловища. Хэ Чэн даже не притворяется, что удивлён его увидеть. Вопрос по-детски наивный для двухметрового качка: — Как ты узнал, что это я? — Кому ещё может понадобиться стучаться ко мне в девять вечера в пятницу? Тонкие губы Цю распарывает хулиганский оскал. — Вернее: кто осмелится. Дверь за ним закрывается с глухим хлопком. Хэ Чэн смеряет его взглядом. Сканирует, навскидку прикидывая степень опьянения, потому что он определённо не намерен слушать его синюю болтовню весь оставшийся вечер. На ногах, вроде бы, стоит крепко. Это радует. Но блеск в глазах какой-то лихорадочный, а улыбка какая-то подозрительно довольная. В руке — наполовину пустая зелёная бутылка «Хейнекена». Как обычно, пьёт всякую дешёвую дрянь. — Опять ты заперся здесь один. И почему я так редко вижу тебя внизу? Что, многоуважаемые господины не делят выпивку с нами, простолюдинами? Или ты решил скрыться от кого-то в своей излюбленной пещере? — От кого-то, кто, по всей видимости, не понимает намёков. Цю гримасничает. — Я что, так сильно тебе мешаю? Ведёт себя порой, как безмозглый ребёнок. А точнее, создаёт впечатление. Думает, что это охренеть как весело. Так и не дождавшись ответа, Цю делает шаг и ударяет горлышком бутылки о бок стакана, который Хэ Чэн всё так же держит в руке; делает глоток, покосившись на него с усмешкой. Интересно, какая она по счёту, если рот у него так упрямо не желает разгибаться в прямую линию? Проследив за тем, как адамово яблоко бегло гуляет по горлу, пропуская жидкость течь по стенкам, Хэ Чэн отпивает и сам. Чует внезапно характерную смесь запахов дезодоранта, сигарет, пива и цветочных духов. Теперь, когда Цю стоит совсем близко, он бросается в ноздри, как тряпка с нашатырём. — Вообще-то, я пришёл, чтобы великодушно составить тебе компанию, — сообщает Цю, беспечно оглядываясь вокруг, — подумал, мало ли, вдруг ты почувствовал себя покинутым на всеобщем празднике жизни. — Боюсь спросить, откуда у тебя взялись такие дикие фантазии, потому что я чувствовал себя просто прекрасно. До тех пор, пока ко мне не постучались. Псевдо-задетый смешок: — Даже так. Что, присесть мне тоже не предложишь? Приподняв уголок рта, Хэ Чэн отставляет допитый стакан на стол с тяжёлым глухим стуком. — На коврик, вон, присядь, — предлагает, кивнув за его плечо: на пол. — Для кобелей — самое оно. Цю издаёт короткий ревущий звук, подаваясь к нему и чуть склоняя голову вбок. Не ведётся. Всё понимает. И когда это он успел стать таким сообразительным? — Злишься… — скалится, демонстрируя жемчужный ряд зубов, — что я заигрывал с той девчонкой? Надо же, а я и не догадывался, что ты такой ревнивый. Хэ Чэн укоризненно взирает на него из-под очков. — Умерь своё неадекватное самомнение. Мне абсолютно безразлично, к кому ты там подкатываешь. — Это неправда. Говорит с полной уверенностью в собственных словах. Так, будто вопрос давно решённый. Будто всё между ними давно очевидно, на самом-то деле. И, вдоволь наулыбавшись и оперевшись руками на выступ стола по бокам от него, запросто тянется прямиком ко рту Хэ Чэна. Он останавливает его на полпути, упираясь ладонью в твёрдую грудь. Подавшись назад, Цю растерянно хмурится. — Нельзя? Хэ Чэн прищуривается. Задумчиво рассматривает его напрягшееся лицо. В такие моменты его так и хочется подловить. Просто чтобы не зазнавался. Чтобы знал и помнил своё ёбаное место. — Не заслужил, — говорит ему Хэ Чэн. Выражение Цю меняется. Складка на лбу разглаживается, а зрачки становятся шире, превращая бесцветную почти радужку в непроглядную черноту. Он выдыхает носом, посмеивается. А потом сползает на колени, уперевшись в паркет носками шнурованных берцев. — Тогда, — Хэ Чэн опускает пристальный взгляд за ним, ниже; поправляет дужку очков на переносице быстрым нажатием указательного пальца, — может, стоит заслужить? Градус алкоголя прокатывается токовой волной вдоль его позвоночника. Он опирается на ладонь возле своего бедра, сдвигая в сторону какие-то бумажки и поставленную рядом бутылку виски. — Можешь попытаться. Чужие руки широко оглаживают его туловище поверх заправленной рубашки. Обводят рёбра и добираются до кромки брюк. Сначала на пробу, как бы возобновляя воспоминания. Вспоминая о том, каково это: трогать его. Хэ Чэн позволяет. Расставляет ноги так, чтобы Цю комфортно уместился между ними и подполз поближе. Чтобы, прочертив большими пальцами по выступам косых мышц, отстегнул и вытянул язычок ремня из шлёвок. Вытащив края рубашки наружу, расстёгивает три нижние пуговицы. Брюки — следующие на очереди. Разворачивает его как какой-нибудь врученный ему презент, с откровенно свойской, своевольной манерой. Хэ Чэн рефлекторно поджимает живот, когда ширинка расходится и к его паху прижимаются чужие губы. Прихватывают эластичную ткань белья: оттягивают и отпускают. Слабо пачкают её слюной, раскрывшись и мазнув языком вверх. Ладони остаются лежать на бёдрах, тёплые, сухие. Удерживающие от какого-либо непроизвольного движения. — Скажи мне, босс, — Цю почти шепчет, глядя на него снизу, совершенно по-блядски, снова припадая ртом к твердеющему члену, — ты, случаем, никаких больше гостей сегодня не ждёшь? — Переживаешь о том, что тебя увидят стоящим на коленях? Ухмыляется, стоит Хэ Чэну поджать нижнюю губу и переложить вторую руку на его плечо, чтобы как-то зафиксировать себя. Устоять ровно. — Да не то чтобы… уверен, они меня поймут. Хэ Чэн старается дышать бесшумно. Ведёт пальцами вдоль стальных мышц, по футболке, до мягкого ворота, к открытому участку шеи. Царапает за ухом, прежде чем вцепиться в короткие пряди. Вяло ерошит их. Давит на затылок, побуждая к действию. Цю не сопротивляется. Напротив — активнее обсасывает очертания стояка губами, внимательно наблюдая за реакцией. Делает его бельё влажным, настолько, чтобы захотелось поскорее снять. Брючины спадают по ногам, позволяя ему гладить обнажённую кожу; правая ладонь забирается под рубашку, поднимается наверх, пока левая тянет за край боксеров. Хэ Чэн опускает ресницы, сглатывая горькое послевкусие виски во рту. — Когда ты надеваешь эти очки, желание отсосать тебе увеличивается приблизительно втрое… признайся, ты же в курсе? — хотел бы он сказать, что уже не разбирает этот бессмысленный трёп, но каждая услышанная фраза будто нарочно вбивается в самую голову. — Твоя подружка не расстроилась… — шипит едва слышно, ощутив, как кончик языка надавливает на головку, — …что ты так поспешно от неё сбежал? — Я объяснил ей, что у меня появилась уважительная причина. Хэ Чэн фыркает, оттягивая пряди между пальцев. И всё равно не выходит болезненно. Вот если бы отрасли немного… Об уколе недовольства забывает уже через пару секунд. Когда Цю открывает рот пошире и, не раздразнивая и не растягивая прелюдию, сразу берёт до упора. Заставляет его тут же выгнуть поясницу навстречу. Прикусить язык, чтобы сдержать рвущийся из гортани голос. Заставляет зажмуриться, чтобы успеть привыкнуть к тому, как дьявольски в нём оказывается горячо и мокро. Голова под ладонью начинает двигаться с оттяжкой, назад и вперёд, в размеренном темпе. Цю громко вдыхает через нос, чтобы не подавиться, поглаживает его под ягодицами: пальцы грубо мнут мышцы, проходятся по боковому шву на брюках. И когда Хэ Чэн открывает глаза, то он, будто почувствовав, что на него смотрят, стреляет своими вверх. На него. Смотрит пристально в ответ; чуть замедляется, сжав губы вокруг члена. Низко мычит, вызывая вибрацию в горле — и Хэ Чэн не успевает проконтролировать себя, распахивая рот, чтобы беззвучно ахнуть. Ухмылка, блеснувшая в прибитых к его лицу зрачках, говорит о том, что это именно та реакция, которую от него хотели получить. Руки, принимающиеся внаглую шарить по его заднице и царапать ногтями кожу — это подтверждают. Съехав по выступу, Хэ Чэн резко отодвигает ладонь на столе. Что-то падает на пол, какая-то пластиковая херня, вроде ручек или папки. И он должен бы, наверное, озаботиться тем, насколько ему становится насрать на всё вокруг, когда Цю пересекает все возможные существующие между ними границы. Потому что опасно — всё это, всё, что они вытворяют. Но Хэ Чэн ничего не мог с ним поделать. Дело было не в прокаченной технике минета или умопомрачительных навыках пикапа. Дело было банально в том, что этот парень не задумывался ни о чём, ни на секунду. Ни единой секунды, никакого плана — просто врывался ураганом, вне зависимости от времени или места, и напирал, будто имел хоть какое-либо право на это. Врывался и устраивал хаос в его голове. И, конечно, Хэ Чэн умел справляться с хаосом. Но почему-то в случае с ним — и тут стоило быть честным — он этого не хотел. Цю отсасывает ему не так, как если бы хотел выслужиться или сделать приятно. Он отсасывает, словно делает всё это для себя. С такой скоростью, какая ему нравится. Делая паузу, чтобы вылизать его и дать своей челюсти отдохнуть — ровно тогда, когда ему приспичит, а не когда Хэ Чэн решит его одёрнуть. Не когда он пожелает прекратить, и даже если бы пожелал — Цю не дал бы ему этого сделать. Парадоксальным образом, это погружает тело Хэ Чэна в болезненный жар. Как когда валяешься в постели с гриппом, а мир становится ватным и плывущим. Как когда ты почти отключаешься. Внезапный стук по ту сторону двери вырывает в реальность, будто падение с трамплина. С солнцепёка — прямо в ледяную воду. Он распахивает глаза и предупреждающе дёргает Цю за футболку, замирая в ожидании. — Господин Хэ, вы на месте? За стеной слышны какие-то перетаптывания и сдавленный кашель. А Цю, в отличие от Хэ Чэна, и не думает останавливаться. Фырчит только, явно забавляясь оттого, что их вот-вот могут застукать, и, как назло, ускоряется. Хэ Чэн толкает его в плечо второй рукой и сжимает зубы. Раздаётся ещё пара стуков. И, может, это всё от возбуждения, но кажется, словно пришедший человек находится совсем близко. Слышит их дыхание, шорохи, хлюпающие звуки рта Цю. Слышит, как Хэ Чэн скрипит зубами, лишь бы только не сорваться. Их разделяет всего одна тонкая преграда. — Господин Хэ?.. Жёсткие фаланги перебираются в ложбинку и надавливают на его дырку поверх ткани белья, потирая. Тщетно пытаясь отстраниться от касания, Хэ Чэн впивается ногтями в широкие плечи и нагибающуюся шею: Цю недовольно рычит и держит его ещё крепче. Продолжает давить — спереди и сзади одновременно — и в голове у Хэ Чэна долбит только одно-единственное: господи, проваливай, проваливай ты уже отсюда к ёбаной матери. Спустя секунд десять, кажущихся бесконечностью, за дверью доносится второй голос и удаляющиеся шаги. И вместо того, чтобы сбавить темп, Цю прижимается к его бёдрам вплотную, заглатывая до основания, вжимаясь носом в пах. Оставляет пальцы между ягодиц, не убирая, сжимая, не позволяя соскользнуть с них. Быстрее, напористее и ближе. — Твою же… — Хэ Чэн жмурится, подкидывая таз навстречу; давит коленом куда-то ему в плечо. Мысленно чертыхается, когда слышит свой собственный голос, этот низкий стон, похожий на далёкое эхо. Покосившись на него, Цю хмыкает. Подначивает, проводя рукой по напрягшейся ноге, лежащей на своём плече: давай, я же чувствую. Другая рука всё ещё гладит промежность, а рот засасывает в себя так, будто в самом деле собирается его сожрать, и в какой-то момент Хэ Чэн концентрируется на этой мысли слишком сильно, слишком болезненно-сладко, и тогда его бёдра крупно вздрагивают. Кровь в ушах стучит ещё с минуту, постепенно замедляясь. Кружа голову и, в конце концов, остужая. Цю обхватывает его член губами до тех пор, пока его полностью не отпустит. Проглатывает всё, с пошлым звуком; отстраняется, облизывается и, присев на пятки, пытается отдышаться. Они недолго смотрят на друг друга, не говоря ни слова. Потом Хэ Чэн, качнувшись, застёгивает ширинку и запускает руку в карман, чтобы вытащить сигареты. Прикурить не успевает. Поднявшись на ноги, Цю отбирает у него пачку и притягивает к себе требовательным рывком. Целует сразу глубоко и стукнувшись зубами, словно ему очень долго не терпелось. Хэ Чэн не возражает, но усмехается в этот рьяный поцелуй, чувствуя на его языке горечь и соль. — Сколько ты успел выпить, пока дошёл досюда? Вспомнив о своём пиве, Цю тянется к отставленной бутылке и смачивает горло, краем глаза глядя на то, как он поджигает сигарету. — Я не настолько пьян, насколько ты это себе представляешь, — отвечает ехидно. После чего дёргает подбородком, выпрашивая тоже затянуться. Повернув фильтр к его губам, Хэ Чэн следит за тем, как он втягивает дым в лёгкие и выпускает наружу, наполняя им пространство между ними. Как Цю чуть подвисает, заглядывая в его глаза, прежде чем поцеловать ещё раз — коротко и с сытой ленцой. А Хэ Чэн рассматривает его. Румянец на щеках и блаженную улыбку. Пробует, ради забавы, вообразить, каким же выглядит сейчас сам. Скорее всего, ничуть не лучше. — Отвезти тебя домой? — предлагает Цю. Как бы ненароком, как бы ни на что не намекая. Но впереди выходные и они оба свободны на сегодняшний вечер. — Если ты хотел отвезти меня, то тебе не стоило сегодня пить, — звучит, отчасти, намёком. Как: «не стоило тратить свободное время на дешёвое пойло и компанию незнакомых цыпочек». Стоило подумать о перспективах помасштабнее. — Кто не рискует, тот не живёт, — ни разу не смущается на это заявление Цю и небрежно передёргивает плечами. — И ты что, готов рискнуть моей жизнью? Картинно закатывает глаза. — Ой, да брось… — Ага. А я-то думал, что такой преданный подчинённый, как ты, будет беречь своего босса как зеницу ока… Хэ Чэн улыбается: только краями губ и глазами. И Цю смиренно вздыхает. — Ну хорошо, мой драгоценный босс, — припадает к нему. Давит лбом на шею, бодается, — если ты не доверяешь моему экстремальному стилю вождения, то возьмём одного из твоих водил, и я, так и быть, посижу на пассажирском с тобою рядышком, периодически тиская твоё колено… Но могу тебе поклясться: если не пустишь меня сегодня переночевать, то последствия будут необратимыми. — Попахивает угрозой, — скептично отзывается Хэ Чэн. Цю скалит зубы, глядя на него из-под прикрытых век, и уверенно кивает. — Можешь быть в этом уверен. — А не прихуел ли ты часом, пёсик? — Прихуел, да ещё как. Хэ Чэн изумлённо поднимает брови, и он тут же повторяет за ним, с трудом сдерживая хитрую ухмылку. Затем они оба фыркают. Покачав головой, Хэ Чэн отталкивает Цю от себя и тушит окурок в пепельницу. Ну что за строптивый сучёныш. Надо как-то с ним разобраться. Надо что-то с этим уже сделать. Отправить его на месяцок куда-нибудь в горы, в хижину. Чтобы выживал там в одиночку, в полной изоляции от людей. Чтобы мозгами чутка пораскинул. Глядишь, на место встанут. У обоих. — У тебя пять минут на то, чтобы спуститься. Или машина уедет без тебя, — бросает Хэ Чэн за плечо; открывает дверь и выходит первым, направляясь к туалетам для того, чтобы привести себя в порядок. Не видит, но уверен: Цю лыбится как акула, хищно и с предвкушением, облокачиваясь на дверной косяк и провожая его облизывающим с ног до головы взглядом. — Управлюсь за две, господин Хэ!