***
Маленькие детали: предпочтения, открытия, непопулярные мнения. Случайные — случайные ли? — встречи в коридорах Гнезда или самых уютных его местах; любимое место в углу тихого холла, где только Люсьен беспокоил ее не по делу, а просто затем, чтобы развлечь разговором. Забавные, ничего не значащие перепалки на грани с флиртом, а порой, как Нове иногда казалось, действительно флирт — замедлившиеся взгляды, тянущаяся между словами сладкая карамель двусмысленности. Или разговоры взахлеб — насколько они в принципе могли захлебываться словами, когда оба не были любителями плавать — с обменом жизненным опытом. Нова познакомилась с Контантино, с другими членами семьи Люсьена, но ни с кем ей не было так же спокойно и интересно рассуждать о навыках выживания или как быть чужим среди своих. Люсьен узнавал не только о силе Ловчей или ее тренировках с Веспер и другими, но и с почти детским жадным любопытством — как протекала сейчас обычная жизнь, так отличающаяся от времени, когда он был обращен. Рассказывал и о себе, сколько позволял договор их семейства с Веспер, невзначай отвечая на вопросы, которые Нова боялась озвучить, не желая быть бестактной. Даже если он читал их на кромке ее сознания, Нова не чувствовала вмешательство в образ своих мыслей. Потому что тогда бы он чувствовал, как недоверие растворяется, пятно расползается, сливаясь бледнеющими краями с первозданным цветом ткани: все еще здесь, но уже такое родное, естественное. Она все еще разгадывала Люсьена каждую их встречу, но не искала ответ по-настоящему; как будто на каждой стороне кубика Рубика снова и снова оставался один лишний квадратик, и она терпеливо разбирала его, чтобы сделать новую головоломку. Стороны Люсьена ни разу не сошлись у Новы, но ее это полностью устраивало. Она с одинаковым волнением думала об этом приятном, учтивом, чарующем Люсьене. И о том, как сверкали опасным, кровожадным огнем его глаза, когда он, в роли врага, прижимал ее к стене и дразняще скользил острыми когтями по ее талии. — Теперь и мне выпало это наказание, — пошутил он, вытаскивая из кармана пиджака пузырек зелья от Хорхе. От одного характерного цвета Нова задержала дыхание. Это было то самое средство усилить магические возможности в несколько раз; то самое, от которого ее крутило и лихорадило несколько дней, пока Люсьен топтался у ее кровати. Заботливый, слишком хороший уже тогда. — Разве тебе нужно усиливать способности? — выдавила Нова. Люсьен убрал пузырек в карман. — Крайне редко, в основном, чтобы расширить ментальную магию. Силы и скорости мне хватает против любого противника и без этого, — не без редкого самодовольства хмыкнул он. — А вот иные, особенно чтение сознания, могут иметь бездонную полезность. Изредка, конечно, но приходится прибегать и к такому ведьминскому способу. Слово «ведьминский» он выделил без страха или презрения, с которым часто произносили слово «вампиры» Другие; но с тем саркастичным различием, что заставило Нову улыбнуться. — Сочувствую тебе. Побочные эффекты от него просто кошмарные. Надеюсь, семья позаботится о тебе? — О, нет, ничего такого. Меня яд не берет. Я же вампир, помнишь? — Сегодня у Люсьена было особенно игривое настроение, заметила про себя Нова. — Мне просто требуется оставаться в форме крови, чтобы яд нейтрализовался быстрее. — Повезло. — Но мне все равно понадобятся регулярные порции лекарства и наблюдение Хорхе, поэтому я останусь здесь. Мне временно выделили комнату. — Он махнул себе за спину, на дверь, за которой пустовала одна из самых холодных комнат Гнезда. Нова вспомнила, как травник вздрагивал даже при приближении Люсьена в человеческом образе, и подивилась, откуда он возьмет смелость приблизить горькое зелье к клыкам вампира в форме крови. Богатое воображение сразу подкинуло сцену, как Люсьен скалит клыки от недовольства новой операцией, как сводит судорогой когтистые пальцы от желания сжаться на хрупком человеческом теле, чтобы защитить себя от чужого вмешательства. Нова быстро отвела глаза от Люсьена с его мягкой улыбкой и теплыми, несмотря на остановившееся в груди сердце, добрыми серебристыми глазами, и стыд затопил щеки румянцем. Что с ней не так? Люсьен делал все, чтобы быть частью их сообщества, чтобы окружающие привыкли к нему. Всем своим видом он подчеркивал, что не представляет опасности, даже не обижался, когда сталкивался со страхом и отчуждением. Он, может, и к Нове тянулся потому, что она быстрее других приняла его в свое личное пространство, была искренне рада ему, в отличие от других, и не видела в нем монстра. А она тем временем только и думала, что о его когтях, как дурная. — Хорхе хороший. Будь с ним помягче, — произнесла Нова, пытаясь заботой о Хорхе завуалировать заботу о Люсьене. Подразумевала: не переживай из-за его реакции, он на самом деле так не думает. Как будто проницательный вампир этого без нее не знал. — Разумеется, — с прежней улыбкой ответил он, но когда Нова повернулась к нему, то увидела в его выражении что-то заострившееся, чужое. Чуть больше блеска в глазах, чуть больше напряжения в сомкнутых челюстях, чуть острее хмурый слом бровей, придававших ему почти демоническое выражение. — Разве я бываю иным? Его рука вдруг опустилась ей на голову, пригладив волосы, и Нова могла поклясться, что время вокруг них замедлилось без помощи ее магии. Приятная тяжесть ладони скользнула ниже, ласково погладила ее от макушки до уха, и сердце Новы запустившись после остановки, будто по нему шарахнули током, подскочило куда-то в горло и ухнуло вниз, забилось в ребрах, как бесноватое. Ей хотелось сделать шаг вперед под мужское предплечье, ныряя в объятие, но ее ноги приросли к полу от робости; ей хотелось наклонить голову, упираясь в его ладонь, вынудив пальцами расчесать ее пряди, но она была парализована ощущениями. Холодный росчерк улыбки был сталью у шеи Новы, ласковое прикосновение держало в заложниках. Его действия как будто утешали, подтверждали: конечно, Люсьен исключительно благородный и человечный, иначе бы как он выносил общество своей естественной добычи, относился как к равным, а то и подчинялся тем, кто был ниже по пищевой цепи? Но прожигающий взгляд и смешинка в глубоком голосе раздваивали реальность, и там Люсьен — который позволяет зайчишкам и оленятам скакать вокруг, и сегодня он выбирает вегетарианство, чтобы они продолжали развлекать его. Будто они с Новой делили на двоих один секрет, и он заключался в том, что — Люсьен бывает иным. Прожженный сетью алых от выпитой крови сосудов по темной коже, кровавыми белками глаз, натягивающими губы удлинившимися клыками и длинными, багровыми, будто уже окропленными кровью когтями, которыми играет со своей маленькой жертвой, позволяя ей прижать себя к стене, чтобы она сама подошла ближе. Люсьен убрал руку до того, как коснулся бы ее шеи, то ли ради себя, то ли ради нее, имея привычку никогда не давать людям повода нервничать рядом с ним. — Всего доброго, Нова, — кивнул он, и бархатный голос, казалось, прозвучал одновременно и снаружи, и в ее голове. — До следующей встречи. Его прикосновение осталось на ней тяжелой пасмурной тенью, она ощущала место, где он гладил ее по голове, как поверхность другой планеты — иной по температуре и составу. Люсьен никогда не давил на Нову, будь то его компания, его мнение или его прикосновение, и она балансировала на грани между осторожностью и безумием, не различая, где истина, а где самообман. Придумывала ли она намеки, влекущие ее на свет сияющих магией глаз, будто мотылька; или все-таки придумывала его безразличие, прячась за неведением, как за ширмой от реального мира? Ей казалось, что эти мгновения мучительной нерешительности перед выбором были олицетворением ее жизни вообще. Почему-то ей всегда приходилось выбирать между спокойной и свободолюбивой жизнью. Будет ли она убегать из дома, скрывая от родителей, что подучивается своей магии, хотя пыталась жить обычной жизнью без Инициации? Будет ли она чаще тусоваться с той компанией, что учила ее взламывать замки и действовать наперекор закону? Будет ли она браться за черную работу или воровать? Будет ли она сбегать из тюрьмы с угрюмым чернокнижником или не захочет наживать себе врага в лице Ватикана? Вступит ли в ряды Союза Сожжения? Позволит ли флирту с вампиром зайти за границу допустимых в обществе отношений? Нова ни разу не задумывалась о том, что есть люди, для которых такого выбора не существовало; что варианты, которые приходили в голову Нове, были фантастикой для других. Что она сама краем глаза искала извилистые, опасные дорожки коротких путей, спрятавшиеся в колючих зарослях вдоль ее жизненного пути, и недоумевала, как вышла на развилку там, где иные не видели никакого пути вовсе. Для кого-то сама мысль касаться вампира — питающегося кровью хищника, душегубца, черты которого на подсознательном уровне внушают страх и отталкивают — была жуткой, пугающей, противоречащей всем инстинктам самосохранения. Нова же накидывала халат поверх длинной ночной рубашки и выходила наружу к комнате в самой холодной части Гнезда. Ночью можно было не бояться, что кто-то увидит ее заходящей в комнату Люсьена: косых взглядов за тесное общение с ним ей и так в Гнезде хватало. Нова — Ловчая, не Инициированная, дружная с вампиром, и без того центрифугой закручивала на себя все внимание; Нова, воровка и скрывающаяся ведьма, ненавидела внимание. К тому же порывы смелости и безрассудства всегда приходились у нее на полночь. Как будто прожитый день был маленькой жизнью, в процессе которого с глаз постепенно сползала пелена заблуждения, что в этом мире есть хоть капля нормальности и адекватности. К вечеру мир, лишенный иллюзии, что все будет хорошо, если Нова просто будет правильной девочкой, соблюдающей правила, был полон самого сладкого кислорода свободы, а сон был маленькой смертью, перед которой, как известно, не надышишься. В этой части здания никто не только их не увидит, но и не услышит, невольно подумала Нова, проходя в проем толстых старинных каменных стен, но тут же одернула себя: они не делают ничего, что потребовалось бы скрывать, хватит об этом думать. Был велик шанс, что Люсьену даже не нужно было ее общество. Остановившись у двери, она сглотнула, сделала несколько медленных вдохов, унимая сердце, и постучалась. «Зайдите», — раздался в голове мужской голос, и Нова вздрогнула, невольно озираясь по сторонам, прежде чем осознать, что Люсьен проникал ее мысли даже сквозь физические барьеры. Ее едва ли не парализовало сомнениями, но убегать было поздно; она повернула ручку и зашла в комнату. «Проходи, не стесняйся». — Ты слышал мои мысли в коридоре? «Только у самой двери». Из-за непопулярности комнаты было видно, что обновляли ее редко: мебель здесь принадлежала прошлому веку, хоть и отличалась добротностью. Никаких признаков обитания иных квартирантов: ни комнатных цветов, ни рисунков, ни одного элемента домашнего уюта, в которых Другие прятали свое тоскливое одиночество, лишенные комфорта в любом другом окружении, кроме себе подобных. Книжные шкафы, комод, кресло у стола; будто в самом деле стерильная комната отеля, хоть и весьма просторная. И ни духа Люсьена. — А ты… «Мне удобно в тени, Нова, если ты не возражаешь». — Ты в форме крови? — спросила, хотя уже знала ответ. «Да», — ответил, хотя тоже знал, что она знала. Нова сделала глубокий вдох, стараясь, чтобы голос не дрогнул ни на одном звуке ее уверенного тона: — Ты же знаешь, что я тебя не боюсь, да? Мне все равно, в каком ты виде, но мне хотелось бы видеть тебя. Казалось, даже плотная тишина задумалась над ее словами, а неподвижные тени, хранящие где-то в своей глубине притаившегося хищника, преданно коснулись ее ног. «Желание гостьи — закон». Боковым зрением Нова уловила движение, прежде чем послышался скрип пружин кресла. Когда она повернула голову, Люсьен сидел в нем, непринужденно закинув ногу на ногу, словно отдыхал там все это время. И все-таки она не смогла сдержать короткой вспышки страха, второй раз в жизни столкнувшись с вампиром в его истинной форме. Желтые звериные глаза подсвечивали багровые белки, пухлые губы кривились под напором удлинившихся клыков, и вся смуглая фигура Люсьена — от тугих дредов до блеска тусклого освещения на темных рельефах виднеющегося сквозь одежду тела — дышала сдерживаемой мощью. Ладони с заостренными когтями лениво лежали на подлокотниках и неизбежно притягивали взгляд Новы. Сейчас они казались еще острее, опаснее, крепче; такие, схватив жертву, ни за что ее не отпустят. И в ее животе начал закручиваться узел, но вовсе не от страха. «Чем могу быть обязан, Нова?» — вновь прозвучал в голове его бархатный голос. Нова сжала губы, чтобы не ахнуть: его голос всегда был таким глубоким? — Хотела проведать тебя. Вернуть любезность. «То была не любезность, а обязанность, хоть я и не тяготился ею, — заметил он, слегка склонив голову к плечу. Даже самая приятная небольшая улыбка, что раньше равняла его с неземными выражениями юношей с ренессансных портретов, была теперь клыкастой. — Тебе не стоило утруждаться». — Ты теперь всегда будешь разговаривать только у меня в голове? — прищурилась Нова и оперлась бедрами о стол, стараясь расслабиться. Она отчаянно искала повод зацепить разговор, продлить его, превратить вторжение в чужое пространство в приятную встречу, которой он в итоге будет даже рад. «Я говорил, что зелье усиливает мои ментальные способности. Пока эффект не пройдет, так будто кажется проще». — Значит, ни одной непрочитанной мысли сегодня не осталось? — пошутила Нова. «Не больше, чем не разодранных шей», — в тон ответил Люсьен. Он впервые коснулся темы своей жестокой природы в их разговоре, и спокойная ирония фразы дыхнула на ведьму железным запахом остывшей после бойни крови. Он хотел отпугнуть ее? Тестировал новый уровень доверия? Или истинная форма, а то и сама ночь и их уединение делали его свободнее, позволяя прекратить убегать от очевидного? Как бы то ни было, Нова не подала виду, что ощутила прикосновение его смертоносной природы будто на самой себе. Наоборот, продолжила ухмыляться, хотя ее браваде явно не доставало собственных клыков. — То есть твой юмор чернеет, когда ты в форме крови? «Ну уж точно не кожа». Нова, не выдержав, фыркнула от смеха. Люсьен за все это время ни разу не шелохнулся, даже не моргнул, наблюдая за ней со своего места, и ей снова начало казаться, что время вокруг них замедляется, тени сгущаются; но она не ощущала больше зябкой прохлады утопленных в землю каменных стен, согретая его вниманием. Его взгляд ни разу не опустился с ее лица ниже, не коснулся контраста темных шелковых тканей и бледной кожи, контуров тела в струящихся складках, но каким-то образом Нова уже ощущала себя практически раздетой. Беззащитной, хотя защищаться ей было не от чего. Люсьен и сам был немногим более одетым: в комфортных рубашке и штанах, слишком изысканных, чтобы называть их просто «пижамой», иссиня-черных, так что если бы не светлая обивка кресла — он бы растворился в своих тенях, снова прячась от Новы. — Почему же ты все-таки не боишься меня? Должно быть, он потратил эту паузу на усилие заговорить наяву, не у нее в голове, повинуясь ее просьбе. Нова тут же нерационально заскучала по ощущению бархатного тона, раскатывающегося по ее неспокойным мыслям и будоража их еще больше; в реальности с расстояния пары метров он звучал тише и дальше. — А почему должна? Ты в трезвом уме и полностью контролируешь себя. — Но будь ты в трезвом уме, возможно, поняла, что тебе не стоит быть здесь, — с непривычной резкостью ответил Люсьен, и чувство дежа-вю вдруг кольнуло Нову изнутри. Он точно так же звучал в их ином рандеву посреди ночи; и сейчас он вновь устраивал ей проверку. Не ради общего дела, но ради самого себя. — Тогда почему ты остался здесь, а не со своей семьей? Тебе ведь не нужна помощь Хорхе, чтобы принимать настойки по расписанию, — усмехнулась Нова. Собственная смелость выжигала ей внутренности, но это было очищающее пламя; аутодафе, устроенное ее слабостям и сомнениям. — Почему сказал мне, что будешь здесь? Люсьен подался вперед. Его выражение осталось неизменным, но что-то неуловимо напряглось в уголках глаз, взгляд стал пронизывающим, острым, и верхняя губа дернулась, показывая край клыков, когда он произнес: — Я мог слышать биение твоего сердца даже за дверью, знаешь? Оно было громче, чем твой стук в дверь, когда ты пришла ко мне. — Ты не пьешь кровь людей. — Не значит, что я не хотел бы, — послышались сдерживаемые рычащие нотки, но их перекрыл треск разрываемой ткани. Нова опустила взгляд и ахнула: когти впились в подлокотники и медленно скользили вверх, смыкаясь, разрывая обивку так легко, будто она была маслом на острие ножа. Она помнила их прикосновение совсем иначе, и острый контраст отозвался резонансом в груди, словно то скрипела не ткань, а ее собственное сердце. Прежде, чем Нова смогла остановиться, она невольно облизнула осушившиеся губы. — Я видел все твои взгляды, Нова, — вдруг произнес Люсьен, и его довольный, развязный тон был как удар под дых. Нова почувствовала, как все, что между ними было — сотрудничество, дружба, флирт, неоформившееся и хрупкое доверие — зависли на тончайшей нити, угрожая с одним словом сорваться в пропасть, утащив, быть может, следом и ее саму. Потому что как она выйдет из комнаты, как будет продолжать общее дело, помня, как опозорила себя и оскорбила его? И Люсьен растягивал эту нить, продолжая тянуть слова. — Как ты гипнотизировала мои руки, будто надеясь, что они превратятся в вампирские. Я чувствовал твое желание на кромке мыслей, хотя ты превосходно скрывала их. Поэтому я пригласил тебя сюда, заранее сообщив, в каком виде ты меня найдешь, и ты пришла, вопреки здравому смыслу. Но он не звучал разозленным. Скорее… восхищенным? Нова решилась взглянуть Люсьену в лицо, добровольно напарываясь на лезвие его взгляда, но там была не жажда ее крови, а жажда иного рода; и оскал по-прежнему напоминал обыкновенную мягкую улыбку Люсьена, даже если клыки сверкали заточенной эмалью. — Так что, Нова? Не хочешь рассмотреть поближе? Она все еще едва могла вымолвить хоть слово от удивления; все представления перевернулись с ног на голову, и Нова бы охотнее поверила, что видит сон, чем слышит соблазнительный, околдовывающий без всякой магии голос Люсьена взаправду. Реальность вдруг стала такой зыбкой, изменчивой, что если бы не тренировки, она бы приняла это за Присутствие. Но это была всего лишь очередная развилка, к которой ее вывели скрытые тропы, колючими терниями отпугивающие любого нормального человека. И, разумеется, она раз за разом делала неправильный, заслуживающий порицания выбор — оттолкнулась от стола и сделала несколько шагов вперед. Люсьен откинулся на спинку кресла и развел ноги, так, чтобы Нова остановилась между его коленей; развязная поза, полная мужской самоуверенности, не вязалась с его сдержанным образом, но удивительно шла ему. Смотреть на Люсьена сверху вниз тоже было непривычно; Нова видела хаос черных падающих на лицо дредов, паутинки багровых капилляров вампирской кожи. Широкие плечи под руками стали опорой, когда она подошла еще ближе, и Нова устроила ладошку там, где ворот шелковой рубашки скрывал стык между шеей и плечом. В месте, где обычно билась жилка солнечной артерии, Нову встретил камень вместо живой плоти и тепло искусственно поддерживаемой на чужой крови жизни. Вдруг она вздрогнула: ногу легко царапнула пятерня когтей. От места легкого прикосновения по всему телу пробежали мурашки, заставившие ее громко вздохнуть. Рука Люсьена тянулась вверх, исчезла под ее юбкой, задирая ткань и оставляя щекочущие, полные осторожности линии. Будь это карандаш, он не оставил бы и графитного следа; и Нове было слишком мало и слишком много. Даже легкое касание давало почувствовать, насколько острыми были эти когти, но вместо желания отодвинуться они взрывали ее нервы искрами, будто поджигали фитильки фейерверков, и искры лопались у нее внутри, наполняли тяжелым дымом низ живота. Люсьен снял с подлокотника вторую руку и повторил ею путь первой, по другой ноге, завернул запястье, оказываясь на задней стороне бедра и уперся каменной ладонью в мягкую ягодицу. Нова закусила губу, когда он, продолжая расчесывать дразнящими линиями ее ногу, другой рукой оттянул задницу, впиваясь острием когтей чуть сильнее, царапая нежную кожу, и тут же пригладил это место. Одно ее неловкое движение — и он раздерет ей ногу насквозь; но почему его осторожность и ее безумие так будоражили? Нова не заметила, как обе ее руки уперлись ему в плечи, а она сама прогнулась в спине, принимая легкие ласки. — Ma chérie, — прохрипел Люсьен, не отрывая от нее взгляда. Гортанные французские звуки разительно отличались от раскатистого итальянского, и, пожалуй, сейчас было не лучшее время выяснять, почему он спонтанно перешел на язык, о знании которого Нове никогда не упоминал. — Люсь… ен… — выпалила Нова, наклоняясь, чтобы наконец-то поцеловать его, но вместо этого почувствовала руки на своей талии поверх ночнушки. Вампир легко толкнул ее на себя, и Нова уселась ему на колено, прижимаясь своим торсом к его. Одной рукой он держал ее под спину, помогая сохранять равновесие — совсем как тогда, неся ее на руках на крышу, такой заботливый и сильный; вторая продолжала смело выводить когтями узоры на ее коже, вновь повторяя путь от колена и выше, но уже по передней части ноги. Она сама казалась себе такой маленькой в его руках. Такой хрупкой. По всем признакам ее в руках сжимало чудовище враждебной человеку природы; вблизи алые белки казались еще темней, а сеть сосудов виднелась даже на смуглой коже, как их багровые нити, наполненые чужой, выпитой насильно и, скорее всего, досуха кровью, уходили вглубь мертвого тела. От него не пахло ничем, кроме оставшихся слабых ноток выветрившегося искусственного парфюма, и на ощупь он был твердым, словно высушенным. Его сердце даже не набирало обороты, когда Нова невольно проехалась по мощному бедру своей задницей, стоило Люсьену притиснуть ее к себе, как куклу. И тем страннее были слова, медовым баритоном опалившие уши: — Знай, что ты можешь остановить меня в любой момент, — прошептал он ей обещание, которое вряд ли хоть один вампир давал своей жертве; заглянул в ее глаза своими, завораживающими, сужающими мир до пятна в луче света. Нова была готова поспорить, что на поверхности солнечных радужек в кровавом море глаз могла бы разглядеть серые звезды — отблески человеческих глаз. Вместо ответа она положила руку на колючую мужскую щеку и прижалась губами к его. Когти тут же впились в ее ногу чуть сильнее — недостаточно, чтобы проткнуть мягкую плоть, но оставляя после себя белые следы. Люсьен едва размыкал губы, не давал Нове напороться на клыки, но ласкал, почти вылизывал ее языком, настойчиво открывая для себя, и она жалась навстречу, обнимая крепче, не беспокоясь, насколько грязным и влажным становился их поцелуй. Крепко обхватив ладонью ее затылок, Люсьен не давал отвернуться, пока сам пробовал ее на вкус, играл с ее теплым языком, сминал губы до боли в грубом порыве и тут же зацеловывал каждую по отдельности. Ее сердце, вместо того, чтобы ухать от страха, чтобы накачивать инстинкт самосохранения, делало кувырок назад и заставляло тянуться еще больше к тому, что могло Нову уничтожить. Она искала различия в их биологии и не находила ни одного отталкивающего изъяна. Ей нравилось внимание хищника, чей голод до человека был выше моральных норм, она упивалась ими до последней капли его рассудочного терпения, балансировала на острие его когтей, как будто жара обычных страстей для Новы всегда было слишком мало. Миг перед смертью — всегда самый яркий, и каждый момент, прожитый в непредсказуемых объятиях вампира в форме крови, будоражил Нову в два раза сильнее, чем любой другой поцелуй. Вибрация сдерживаемых рыков сотрясала его грудь и патокой оставалась на губах ведьмы; его вкус — отголоски и навсегда въевшийся в его рот тонкий шлейф железа — опьянял. Его ладонь поднялась выше по спине, и вместо привычного нажима мягких пальцев вдоль позвоночника, Нову опалили острые пики когтей, цепляющие нити на ее одежде. Вторая рука сползла на ее шею, обхватывая сзади там, где билась ее жизнь, бурлила от возбуждения кровь; там, где он хотел вонзиться клыками, где было самое сладкое его угощение, соблазняющее его даже спустя все эти годы строгого воздержания от охоты на людей. Вкус человеческой крови Люсьен почти забыл, но готов был поспорить, что кровь Новы была бы лучше всего, что он пробовал за свою долгую и далеко не всегда правильную жизнь. Ведьма откинула голову и Люсьен едва успел одернуть руку, прежде чем эта хорошенькая шейка напоролась на его когти. — Осторожно, — угрожающе прошипел он. — Мне не нужен запах твоей крови на моих руках. Нова не сдержала довольной ухмылки; маленькая игра дала ей ощущение контроля. Временное, конечно, ведь победа здесь вовсе не была целью. — Мне нравится рисковать. — Я это уже понял, Нова. — Его низкий голос щекотал поджилки своим тихим рычанием. — С виду такая тихоня, скрывающаяся от Магистериума… Ты бы не протянула так долго, если бы не кайфовала от этого. Ты бы не смогла пройти проверку Веспер, если бы адреналин не был твоей стихией. Ты бы не присоединилась к нам, если бы страх не был твоим любовником. Люсьен даже не залезая в мысли Новы читал ее, как открытую книгу, разве что вместо перелистывания страниц гладил ее под ребрами, обхватив огромной рукой поперек спины, но Нове все равно захотелось ответить: — А ты бы не сидел здесь, работая на Веспер, если бы тебе не нравилась компания обычных людей. Которым, знаешь, не сотня лет от роду. — Откуда ты знаешь, сколько мне? — Люсьен продолжал ухмыляться, и Нова, не удержавшись отстранилась, чтобы взглянуть на его улыбку и погладить пальцами утопающие в темной щетине морщинки у краешек припухших от поцелуев губ. — Мне тридцать один год. — Мне все равно сколько тебе, если честно. — В таком случае, если не передумала… — собрав ее подол в кулак, он едва-едва дернул рукой. — Раздевайся, иначе я это порву. Люсьен шутливо скалился, игрался с тем, что понял и узнал про нее, как будто и сам не знал, где проходит допустимая грань, за которой она обожжется о правду о нем, но Нова не игралась. Люсьен обнажил ее мысли, и стыд стал ненужной тряпкой, которую Нова без сожалений отбросила — как делала всякий раз, когда желаемое оказывалось на расстоянии вытянутой руки. Люсьену нравилось использовать свою жестокую кровожадную природу, чтобы доставлять ей удовольствие — так что и Нова не будет играть скромницу, а заберёт все, что Люсьен захочет ей дать. Поэтому она поднялась с его колен, в движении невольно бросив взгляд ниже, мимо скульптурного торса, оценивая натяжение брюк в паху. Ухмыльнулась, выпрямляясь меж его разведенных ног. В комнате почти не было света, но Нова догадывалась, что вампирское зрение Люсьена не оставляет ей ни единого шанса спрятаться в тени. — Рви. Веселье Люсьена померкло, улыбка на покрытом кровяными сосудами лице замерла. Он словно не поверил своим ушам, пытался найти хоть один признак того, что Нова шутит, а потом ухмыльнулся мрачно и плотоядно на какие-то собственные выводы. Как будто до этого мгновения Люсьен недооценивал безумие Новы. И теперь понял, что она в любом случае завершит начатое. Тут же он ловко схватился за ее элегантную ночнушку где-то чуть ниже пышной груди и с легкостью рванул ткань в стороны, распарывая на куски. Лоскуты с вырванными нитями из грубо сыпающихся краев, треща, падали вниз, под ноги Новы, пока Люсьен продолжал отрывать ткань, если та, опадая, вероломно накрывала какой-то кусок ее тела. Нова быстро повела плечами, сбрасывая лямки с повисшими обрывками с плеч, и открывая ему свою мягкую, ароматную наготу, почти прозрачную в своей бледности. От вида ее обнаженного тела — округлого, теплого, бьющегося жизнью где-то внутри — у Люсьена невыносимо заныли клыки. Его руки все еще были сомкнуты на остатках ткани, повисших вокруг талии Новы, и он дернул за них, властным рывком подвигая к себе ведьму. Ее пышная грудь оказалась у его лица, и Люсьен зарылся в нее, выцеловывая ложбинку, похотью заглушая рычание голода по человеческой крови, ее крови. Сосуды под темной кожей стали ярче, а клыки то и дело задевали девичью грудь, заставляя Нову вздрагивать от смены ощущений — мягких губ, жаркого влажного языка и острия твердой эмали. Температура между ними накалялась, воздух густел и тяжелел, и чем сильнее билось сердце Новы, тем сильнее была хватка Люсьена. Он наклонил голову, облизывая ее тугой сосок, грубо пощипывал одними губами, оттягивая и посасывая, пока ареола не стала яркой от его издевательств, и накрыл ее грудь ртом, царапая клыками молочную кожу. Его дреды щекотали ей ребра, глухое рычание, с которым он пробовал ее плоть, сжигало изнутри, внутренности превращая в осыпавшуюся куда-то вниз живота пепельную труху. Нове хотелось, чтобы он оставил на ней следы — кусал не по-вампирски, но до синяков, царапал до сорванной кожи, держал ее на этой грани с собственным страхом так же крепко, как обнимал сейчас. Даже сидя перед ней он казался слишком внушительным для своего почти человеческого облика, показывающим лишь малую часть той силы, что таилась в поджарой фигуре. Словно слыша ее зов — или повинуясь собственному — Люсьен вскинул руки по ее спине, под волосы, и медленно, с нажимом потянул полосы когтей по лопаткам и вдоль позвоночника до самой задницы; всей пятерней, медленно, так ювелирно, что дернись Нова, попытавшись вырваться — и кровь просочилась бы на острые пластины, сведя его с ума. И она вся напряглась, застыла, но из груди вырвался бесстыдный стон, оглушивший их обоих, и между ног стало невыносимо жарко. Если бы Нова не держалась за мощные плечи Люсьена — пошатнулась бы от восторга на ослабевших ногах. Упоительно выцеловывающий ее грудь спереди и грубо царапающий спину сзади — в этом контрасте льда и пламени был весь Люсьен. Мягкий и вежливый хищник, смертельно опасный джентльмен. — Разденься. Снимай, — прошептала Нова, едва ворочая языком, и дернула за ворот рубашки Люсьена. Он с усмешкой отстранился, но ведьма видела, какие бешеные огоньки плясали в обычно спокойных лисьих глазах. Свою одежду он не рвал, но быстро стягивал через голову, не расстегивая пуговиц. Обнажилась мускулистая грудь, рельеф мощного пресса; если его фигура и была деформирована формой крови, Нова думала лишь о том, что в жизни не видела никого более сексуального. Разве что затаила дыхание, когда Люсьен потянул вниз брюки, отчасти страшась увидеть что-то измененное и болезненное для нее, но, к счастью, крупный член вписывался в человеческие параметры. Красивый, тяжелый, пропорциональный рослой фигуре Люсьена, он тоже был покрыт сеткой алых капилляров, и венки, огибавшие ствол, не пульсировали под ладонью, которой Нова поспешила его накрыть. Бархатная мягкая кожа была удивительно беззащитной — оставаясь по-прежнему самой сокровенной и чувствительной частью мужчины, не важно какого вида. Особенно судя по тому, как Люсьен застонал сквозь зубы, откинув голову на спинку, когда Нова наскоро облизала руку и начала ласкать его. Ее небольшая бледная ладонь ярко контрастировала с габаритами темного, блестящего от ее слюны члена. — Даже никаких шипов? — пошутила Нова, склонившись к его телу, чтобы оставить на тяжело вздымающейся рельефной груди поцелуй. Глубокий цвет его кожи и солоноватый, почти человеческий вкус плоти напомнили Нове соленую карамель; он сам был ровно настолько же противоречивым, и эти грани сочетавшим с удивительной гармонией. — Я же им не охочусь и не убиваю, — фыркнул Люсьен, не открывая глаз. Непринужденный тон давался ему с видимым трудом, пока Нова продолжала водить рукой, обводить мягким кулачком нежную пульсирующую головку и спускаться вниз, до самых яиц. — Так с чего бы ему меняться? Его рука тоже скользнула вперед, между ее ног — на этот раз подушечками пальцев, избегая собственных когтей, которым было не место на трепетных влажных складочках. Едва ли не утонув пальцами в ее смазке, Люсьен издал довольный звук и принялся растирать ее, распределять по мягкой плоти, открывать нижние губы и скрытое за ними; ему нравилось, как Нова вздрагивала, когда он зажимал клитор, и как тоненько выдыхала, едва он скользил до входа, не задерживаясь. — Я не хочу тебя ранить. Растяни себя сама. — Его белоснежные клыки холодно сверкнули меж губ в жарком рычании то ли приказа, то ли просьбы. Люсьен снова терял контроль над скоростью, переходя на вампирскую, когда пальцы внезапно переместились с ее промежности на ее приоткрытые губы, протискиваясь, ложась на язык, давая ей попробовать собственный вкус. — Caressez votre chatte mouillée, ma petite chérie…. Под рокотание французских слов, о значении которых Нова лишь догадывалась, она сомкнула губы вокруг его пальцев. Случайные касания девичьих зубов не волновали Люсьена; вряд ли ведьма смогла бы всерьез причинить вред твердой вампирской плоти, но вот ей самой приходилось скользить языком с величайшей осторожностью, чтобы не напороться на когти. Тем сложнее было одновременно трогать себя под прожигающим взглядом золотых глаз; Нова была готова поспорить, что даже на своих жертв Люсьен не смотрел так жадно, ни одну кровь не пил с таким же упоением, как сейчас кормил Нову ее же соками. Перед ним, сидящим на лучшем и единственном месте зрительского зала, разворачивалось самое развратное зрелище из его мечтаний: меж его ног дрожащая теплая девочка, талантливая и покорная, способная подчинить себе мир и видящая в нем, прокаженном вампире, свою грязную фантазию; держится за него, осторожно сосет его пальцы, вылизывает острые когти, будто не вспарывал ими ей подобных, двигает рукой в своей текущей дырочке, подготавливая себя для него, душегуба и монстра, и не имеет даже понятия, как сильно он сдерживает свою натуру — форма крови давала не только голод, но и агрессию, силу, скорость, а чертово зелье Хорхе, еще бурлящее в застылых венах, делало проскальзывание в мысли и в покровы тени практически незаметными. Люсьен даже не желая того слышал отголоски желания Новы, как шум морской пены, и они подстегивали его собственные; он слышал пение ее ведьминской крови, как быстро и гулко билось заведенное возбуждением сердечко, как она пульсировала — не только в груди, но и в шее соблазнительной венкой, по всему телу, полнокровной артерией у бедра, и там, где с пошлым звуком утопали во влаге ее пальцы. — Довольно, — прорычал Люсьен, едва узнавая собственный голос со стороны. Рывком вытащив пальцы из ее рта, чудом не разодрав губы до крови, он схватил ее за шею, не сжимая, но достаточно крепко, чтобы острие когтей впилось в кожу аккурат за соблазнительным пульсом. Между двумя действиями снова не прошло и секунды. Нова ахнула, замерев. — Иди ко мне. Она должна была уйти. Им нельзя быть вместе: ни по законам мира людей, ни по нормам мира Других; им нельзя быть вместе, потому что они готовят мировой переворот, и это не лучшее время для привязанностей, потому что завтра одного из них может не стать; потому что она не могла отделаться от мысли, что доверять кому-то сложно даже в их тесном кругу, особенно тому, кто поселил в ее голове мысль о чужом предательстве. В Люсьене вместо человеческой уязвимости — заостренные стальные жала, вместо слабостей — предугаданные чтением мыслей действия, вместо откровенности — загадки прожитых жизней, но прежде, чем не доверять ему, Нова прежде всего не доверяла себе. И потому она, не колеблясь, уперлась коленом в обивку кресла, залезая на бедра к своей самой сладкой ошибке, прощаясь с попытками сделать что-то правильно; она сама никогда не была правильной, вписывающийся в чей-либо мир, так к чему эти маски? Ей хотелось жить без оглядки, и чем ближе пропасть — тем сильнее горело возбуждение под румяной кожей. Ее приводило в исступление его восхищение, его готовность броситься в этот омут вместе с ней, и единственным препятствием было чертово кресло, слишком узкое для них двоих. Упираясь ногами в подлокотники, Нова схватила его лицо и подняла навстречу своему взгляду, выспрашивая: — Ты ведь звал меня за этим? Ты хотел меня? — Очень давно, — прохрипел в ответ Люсьен. Когтистые ладони подхватили ее задницу, не давая езрать на и без того изнывающем члене. — С тех пор как понял, что ты не боишься меня. — Именно в этом облике? — Облик — лишь маска. — Он придвинул ее поближе к себе, невзирая на попытки устроиться удобней. — Я всегда вампир, Нова, всегда прячу в себе охотника и кровопийцу. И только ты способна сквозь чары внешности видеть мою правду. Его надрывные слова, вдруг так противоречащие мыслям Новы, не успели осесть в плывущих мыслях. Сверхскорость, не приспособленная для организма человека, застала ее врасплох; спустя мгновение Нова обнаружила себя прижатой к стене, с желудком где-то в горле, дезориентированная, лишенная опоры и по-прежнему балансировавшая на острие люсьеновых когтей. Они практически прорвали ее плоть, когда он толкнулся вперед, заполняя одним движением до самого основания, до краев, о существовании которых в себе Нова и не догадывалась, и она пролилась наружу громким стоном; он не дал ей привыкнуть, подался назад, балансируя одной толстой головкой на краю ее входа, и ворвался снова — так же беспощадно, бескомпромиссно раскрывая ее, влажную и тесную. — Ты принимаешь меня монстром, так, как я с трудом принимаю себя, — хрипло выдыхал ей на ухо Люсьен. Он держал ее на весу и трахал мучительно медленно, выдавливал из нее чувственные стоны. Нова кое-как сомкнула ноги вокруг его талии, откинула голову и прогнулась в спине, чувствовала его, твердого и гладкого, в каждой клеточке ноющего тела. — Ты возбуждалась от того, что я прятал от других. Ты видишь меня, как никто другой. Tu me connais bien, ma chérie. Ведь так? Давай, сожми меня, encore! Ты хотела этого? Моя самая желанная добыча, я не отпущу тебя больше никогда. Люсьен не сбивался с ритма, не наращивал его, но толкался методично, мощно, как разрушал бы тараном крепость, делая ее своей территорией, называя ее своим именем. Нова, захлебываясь единоличной властью Люсьена над ее телом, пыталась двигать бедрами ему навстречу, но думать могла только о том, как смертоносные когти на огромных ладонях держали на весу, экстремально прижимаясь к коже — не избежать, не дернуться. Как тогда в темном особняке, где они были практически незнакомцами и Нова прижимала его к стене, думая, что выиграла, пока эти самые когти не коснулись ее живота, давая понять, что этот день она может праздновать как второй день рождения. И это правда; с ней могло случиться еще множество странностей и бед, но нигде она не будет чувствовать более живой, чем на прицеле у своего благородного и одновременно такого же больного, как она, вампира. Ведь ему тоже нравилось; в смеси того безумия, что он хрипел ей на ухо, в гортанных звуках знакомых и незнакомых языков, Нова различала: — Ты примешь меня без остатка, прекрасная ведьма. Нравится играть со смертью? Нет, я не причиню тебе вреда, маленькая Ловчая… ты увидела меня, и теперь я сберегу тебя. Я не позволю ничему навредить тебе. Разорву весь Магистериум этими же когтями, залью кровью проклятый Ватикан ради тебя, чтобы ты была моей… Tu me rends folle, какая же ты сладкая… Он казался внутри нее просто огромным, твердым, но вместо жара плоти приносил странное тлеющее тепло. Каждый удар его бедер отзывался глухим хлопком их кожи, и на ее, краснеющей под его жестким натиском, наверняка останутся так желаемые ею отметины. Их страсть не была спонтанной, она осторожничала и укреплялась, и теперь они не пытались ее догнать в бешеном забеге, теряя голову, но наслаждались каждой минутой без сомнений и мыслей, захваченные друг другом, отсутствием границ их желаний, что делало их наслаждение особенно острым и ярким. Это был не просто быстрый секс едва знакомых людей. Это была новая степень откровенности, болезненная уязвимость, которую Люсьен выдалбывал из них обоих, постепенно приближаясь к оргазму. Твердая стена под покрытой потом спиной нагрелась жаром, которым Нова пылала за двоих; она, наверное, и сидеть завтра не сможет, отобьет копчик о кирпичную кладку, но сейчас даже не чувствовала этого, пока волны ритмичных толчков Люсьена приближали ее к оргазму. Она стонала, срывая голос, цеплялась за его плечи, приводила в беспорядок дреды; уперевшись большими пальцами в обнаженные клыки, попыталась сфокусироваться на его лице и пропала. Глаза Люсьена — кровавые, звериные, но вместе с жестокостью Нова вдруг увидела в них преданность. Ее сердце зазвенело хрусталем, сбрасывая ледяные корочки, и она почти испугалась впервые за вечер. Не его грубости. А его чувств. Это взгляд Люсьена, человека в нем, и недаром Нова не доверяла себе. В настороженности — ее безопасность, в паранойе — ее спокойствие. И Нова спокойна почти всегда. Кроме момента, когда Люсьен разрывает ее собственные покровы правды. Не в силах осознать свои ощущения, отделить тоску по взаимности и привязанности, которой Нова всегда так боялась, от нетерпеливого предвкушения оргазма, она вдруг взмолилась, так жалобно, будто от этого зависела ее жизнь, балансировавшая на когтях более сильного существа: — Быстрее, пожалуйста… Возможно, эти мысли — не словами, но мазутными пятнами из глубин подсознательного — расплылись по поверхности ее сознания, потому что, зарычав, Люсьен вдруг навалился на нее, прижал к стене стальным торсом, едва оставляя место для нового дыхания: твердый, тяжелый, настоящий и ирреальный. Инстинкты Новы завопили об опасности — он закрыл от нее лунный свет, клыки блеснули в оскале совсем рядом с лицом, а член ворвался так глубоко, что она едва ли не задохнулась. — Нет, моя славная. Я же могу сломать тебя одним ударом. Твои хрупкие человеческие косточки не толще птичьих для меня, поэтому я пытаюсь быть очень нежным. Если я отвлекусь, ты пострадаешь. А ты понятия не имеешь, как сложно не взять тебя так, как ты заслуживаешь, pute. Что делаешь со мной, Нова…. — И, вопреки своим успокаивающим словам, он согнул пальцы, плашмя ребрами когтей впиваясь в ее упругую задницу. — Сладкая ведьма, невесомая, как само Время… Дыхание Люсьена тяжелело, его тело постепенно охватывала дрожь, и даже алые капилляры стали насыщеннее, будто кровь в них забурлила, как живая; но Нова едва ли видела это за собственным наслаждением, прошившим ее внезапно будто одной острой иглой. Она крупно вздрогнула, забилась, сожмурилась; шум в ушах заглушил даже полные абсолютно звериной ласки слова Люсьена, что он шептал ей на ухо: — Кончай, моя ведьма, кончай на моем члене, на моих когтях, ты так красиво это делаешь, ты безумно хороша, ты абсолютно сумасшедшая, Нова, так хотеть секса с вампиром, и знаешь что? Я сумасшедший тоже, потому что твое безумие отныне принадлежит только мне, уж я об этом позабочусь… Люсьен замер в ней, разрывая изнутри пульсирующим членом, распластал ее по стене своим телом, будто пытаясь заполнить весь мир Новы собой — в ее мыслях и в ее теле, в ней и над ней, упиваясь ее наслаждением, будто оно было слаще ее крови, и удваивая его собственным. Его ладони провели по ее ноге, оставляя белые царапины напоследок. Нова раньше, чем научилась снова дышать, вдруг подумала, что не готова отпустить Люсьена. Они словно стали единым целым в своем порыве, и разница видов не стала им преградой; разрывать теперь эту связь, когда оргазм отступал, было печально. Нова знала, что люди рождаются и умирают в одиночестве; почему же теперь от этого было так горько? Но вместо того, чтобы опустить ее на пол, Люсьен медленно вышел и покрепче прижал Нову к своему торсу. «Я тоже это чувствую», — раздался голос в ее мыслях, и вместо смущающего нарушения личного пространства теперь в этом было что-то от отголосков их неправильных чувств. — Эй, хватит читать мои мысли, — фыркнула Нова, не придумав вовремя остроумного ответа, и вместо этого обхватила Люсьена за шею покрепче. «Извини, не могу удержаться», — улыбнулся тот в ответ и вдруг властно кинул Нову на кровать. Она, ахнув, едва поняла, где именно зазвучал голос, пообещавший: «Как же иначе выполнить все твои желания?»***
Нова проснулась, когда первые лучи рыжего итальянского рассвета коснулись ее спины солнечной теплотой. Она совершенно не выспалась, была такой сладко уставшей, с желе из костей под теплым одеялом, но открыла глаза и сразу же столкнулась взглядами с серыми глазами Люсьена. Люсьена-человека, который откинул голову на руку и смотрел на нее с легкой улыбкой, как будто всего лишь встретил ее на общей кухне. Он казался таким милым сейчас. Небрежно разбросанные по вискам дреды, темневшая щетина, потерявшая свой аккуратный край, лоснящаяся темная кожа, потерявшая алые отблески сосудов формы крови. Он был статен, красив, строен, и ничего в этом мужском изяществе не выдавало звериной смертоносной силы — даже кубики пресса, утопавшие в одеяле, были вполне человеческими. Нова мгновенно проснулась. Кровь прилила к щекам от смущения. Одеяло накрывало ее почти до плеч, взгляд Люсьена по-джентльменски держался на уровне ее лица, но она все равно поймала себя на желании прикрыться, не понимая, что должно произойти дальше. Было легко просыпаться с едва знакомыми партнерами после случайной встречи, зная, что их более ничего не связывает, но как общаться с тем, из-за кого сердце ноет, не зная, что сделать и сказать, чтобы не испортить того, что началось вчера. «Можешь начать с «мне понравилось»», — раздался голос в голове, и Нова вздрогнула. — Ты же и так знаешь, если читаешь мысли, — произнесла она, чувствуя, как голос скрипит, раздражая сорванное стонами горло. Люсьен ухмыльнулся, но улыбка его теперь показалась Нове натянутой. Как будто он тоже ждал ее реакции все это время. — И все же, ответь, ma chérie. Как ты себя чувствуешь? Нова придвинулась к нему ближе. — Лучше, чем за последние пару лет, если честно. Тихий смех Люсьена был похож на вырвавшийся вздох облегчения — лучшая музыка для Новы, и его рука, поднявшаяся с ее талии, чтобы погладить щеку — лучшее приветствие; но она успела заметить, как один палец вытянулся до алого когтя, и мягкое нежное прикосновение руки чередовалось с дразнящим, не тяжелее воздуха скольжением острия, щекотавшим ее до приятных мурашек. Эмоции на его лице, едва затрагивающие уголки его черт, вдруг стали ей видны и понятны, как будто покровы его секретов — не сокровенных, но тех, что бьются о ледяную поверхность глаз, не прорываясь наружу — треснули под ее теплом. Нова знает теперь изнанку благовоспитанной оболочки Люсьена, знает, что он с легкостью преодолевает грань, за которой тени скрывают его хищное, питающееся чужими жизнями нутро. И если это не пугало ее и раньше, то теперь — напоминает об истине, которая отталкивала людей от Люсьена, и опасности, которая так влечет Нову. А еще — символ их откровенности друг перед другом, который наверняка останется непонятым ни одним другим существом. — Скоро придет Хорхе, — произнес Люсьен, роняя руку обратно на ее талию и поглаживая округлый изгиб бедра. — Ты не хочешь, чтобы он меня видел? — Нова не звучала обиженно; она понимала, что Люсьен не выгонит ее из-за стыда, но с этой новой ситуацией, за которую им придется побороться даже со своими союзниками, им требовалось личное пространство и много-много времени. — Нет, дело не во мне. Этот вопрос мне бы стоило адресовать тебе. И снова от учтивости столетнего вампира хотелось восторженно и смущенно вздыхать. — Мне все равно, — решительно заявила Нова. И, вспомнив взгляды травника на крыше, когда Люсьен брал ее на руки, добавила: — Мне кажется, он и так уже догадался. Даже раньше нас. И, прикрыв глаза, уткнулась носом в твердое, едва теплое плечо. Завтра их ждут новые испытания; но здесь, в окружении его рук, прикрытая тенями от неминуемого рассвета, в шлейфе их смешавшихся запахов, она впервые чувствует, как успокаивается не знающее иного покоя, кроме адреналина опасности, сердце.