(Не)Порочность

Хуевая мина при хуевой игре застывает и крошится-разламывается-осыпается при каждой смене. Измене. Ее выебали и наебали, вытерли ноги и отпиздили, разорвали ссадину на коленке и оставили гнить под пластырем. — Кроме тебя и меня нихуя не имеет значения, никогда, — признается он ей на дискотеке, пока ведет ее за талию в медляке. Зачем-зачем-зачем? Лучше бы он молчал всю жизнь, лучше бы ничего не делал, лучше бы не существовал. Чужой человек всегда будет чужим, обзывай как хочешь, хоть своей жизнью. Пощечина за пощечиной, ошибка за ошибкой и появляется один простой, но рациональный вопрос: зачем ломать то, что и так сломано? Как минимум, это весело. Как максимум — приколдесно. И бесплатно, в отличии от комнаты гнева. Объятия, будто удавка на шее висельника, поцелуи, которые можно заменить плевками гнилостной мокротой друг другу в рот, сжимание потнявых дрожащих ладошек, будто снова, блять, застали за курением на заднем дворе школы и теперь ведут к директору. У нее кучи, хуевы тучи дерьма (чужих прикосновений), которое расползается под кожей, будто тысячи, миллионы муравьев, зомбированные тягой к призрачным урывкам чего-то, похожего на настоящее человеческое (чувство?). Желание. Так звучит хотя бы не позорно, ему лучше казаться бессердечным сраным мудаком. Никто не узнает, как он стучался к ней в квартиру, как молился, прислонясь лбом к кожаной обивке двери. Синяки и побои узорами пляшут на оболочке, покрывающей жалкие костяшки, поверху расцветают царапины, ссадины, а гулким смехом, никогда не знакомого, в голове раздается идея, такая же, пожалуй, неказистая, как сам он. Сине-зеленые и фиолетово-красные припухшие гематомы не успевают сойти, заменяясь новыми, и ебаное колесо Сансары крутится и крутится, делает эти сраные обороты ежедневно, замкнутая и натянутая диском траектория подзаебывает уже более чем ощутимо, когда тошнит даже от жаренной картошки. Окромя двух полярных эмоций нет практически ничего, они настигают одновременно чаще и чаще, хочется разбить эту сраную голову о ближайшую твердую поверхность и хныкать, орать и захлебываться собственным воем подбитого, блять, грязного животного. Она вспоминает о том, что еще не все кончено, только когда глотку спазмами сводит от крика и слез, когда забывает дышать и, кажется, теряет сознание. Она вспоминает о том, что все еще может кончится, когда ногами встает на оконную раму.