Современный богатырь

      Берлин, или, как они его окрестили после Великой войны, Германия — столица нацистского Рейха. Главный гадюшник этих уродов. Теперь он находится буквально перед нами. Теперь он рискует сгореть в огне нашего оружия. Я со своим подразделением на Берлин наступал с севера. Первым делом мы дошли до Бернау. Небольшой посёлок уже был хорошим укрепрайоном. Мы прорывались с большим трудом. Чтобы занять какое-либо здание приходится закидывать его гранатами, потом ещё обстрелять противотанковыми ракетами, всё это желательно после обстрела от «Градов» или вертолётов. После этого зайти, полтора часа стреляться и всё это при поддержке с улицы. Это ад ещё больший чем когда-то мы прошли в великой войне.       Пройдя Бернау, вы развалили Шёнов, Шванебак и перешли Берлинер Ринг. Первые занятые за Берлинер Рингом дома стали настоящим полем боя, ведь за ними шли дворы. Дворы, как можно было бы догадаться, являются голым полем, где ты находишься у каждого стрелка на виду. Ради прорыва пришлось перестреливаться месяц. Целый месяц на перестрелки в двух домах, от которых за время боёв ничего не осталось.       Помощь пришла с севера, где не было домов, зато было рельефное поле. Они штурмом прошли им во фланг и тыл, после чего я подрубил штурм. К несчастью, они отступили, а следующая позиция была фактически в соседнем доме. Здесь переход между домами небольшой, так что прилёт вертолёта позволил нам пройти дальше. Мы зашли в тот, что стоял перпендикулярно нашей позиции и был очень длинным. Фактически тут в одном здании находилось несколько домов, поскольку у нас в бывшем Союзе этот дом занимал 30 подъездов.       Стены приходилось сносить. Большой коридор, образовывавшийся от наших действий, помогал контролировать подходы к рядом стоящим улицам, а также подавлять нашим людям давить огнём следующее здание, которое стояло перпендикулярно уже по отношению к этому зданию. Целый день ушёл на зачистку здания, прежде чем мы дошли до последнего подъезда. Наверху мы зажали контуженных и раненых. Один из них пытался меня ударить, но я отразил удар и забил эту мразь прикладом.       Таким образом, мы день за днём продвигались квартал за кварталом. Дом за домом, превращая их столицу, их дом и их кровь в страшное месиво, достойное лишь жертвы всем злым существующим богам-людоедам. За полгода мы дошли до Киссингенштрассе.       Это был наверное самый сложный этап для наступления. Здесь они постоянно долбили Киссингенштрассе так, что не продышать было. Наступать было самоубийством и мы здесь нужны были исключительно чтобы добить тех, что выживет от наших бомб. После налётов «Юнкерсов» было сложнее всего. У них там была такая страшная взрывчатка, что даже я получил тяжелейшую контузию, а после и вовсе ранение.       Отлёживался я долго. Потерял много крови, лишился части левой кисти (два последних пальца в частности). Даже дышать и то было трудно, но я не сдавался и пытался выжить. Я всё ещё должен отомстить. За страну, за родных, за друзей. Места в госпитале не хватало, приходилось палаты заставлять по самое не могу. Очень многим повезло меньше. Химическое отравление, ожоги, оторванные руки и ноги, лишившиеся глаза или щеки. Когда я наконец-то смог встать и даже полноценно ходить, я стал по возможности помогать врачам. Чаще всего это были просьбы держать пациентов, которые даже после чудовищных тренировок и воркутинских лагерей не могли сдержать войны и её последствий, так что лишний раз дёргались, а порою и истерили.       За месяц до выписки я получил письмо. Это от Кати. Аккуратный конверт, где на месте адреса красовалось «В армию чёрной лиги». Удивительно как оно меня нашло. Впрочем, я понял как оно меня нашло. Долго искало. Письмо написано было в первый день войны, а теперь мы уже в Берлине. Надеюсь с ней за это время ничего не случилось. Письмо было не очень длинным, но тем не менее таким приятным для души.       — «Дорогой Вася. Уж и не знаю где ты находишься, но я в надежде что ты найдёшь это письмо. У меня всё хорошо, Оренбург на относительно мягких условиях перешёл в состав чёрной лиги. Маленков действительно хороший лидер. Неудивительно почему Язов его к себе взял, пусть и в качестве министра электроснабжения. Работа тяжёлая, но выполнимая. Всё отдаём ради вас на фронт. Надеюсь вы победите и вернётесь. Ты тоже возвращайся скорее. Понимаю что ты не бросишь дело на пол пути, но прошу, не покинь меня. Не оставь меня одну. Еды меньше стало, тоже вам отвозим. Ещё в стране что-то странное происходит. Как будто готовятся к чему-то, не знаю. Много людей согнали на стройку под землёй. Ради чего это, не понимаю. Ещё говорили что-то возле Мурманска произошло. Будто оружие новое, или ещё что в этом духе. Западные страна нам протест выразили. Язов, говорят, запил. Причём люто, но пока вроде всё хорошо. Что ещё могу рассказать? Дима, твой друг с флота, просил передавать привет. Возвращайся, я жду тебя. Твоя Катя.»       На обратной стороне листа находилась стандартная для нас перекличка. Я уже, кажется, писал об этом. Она мне пишет часть от «Русской сказки», а я часть из ответной песни «Русская быль». Текст там примерно такой:       «Расцветали яблони и груши, Поплыли туманы над рекой. Выходила на берег Катюша, На высокий берег на крутой. Выходила, песню заводила Про степного сизого орла, Про того, которого любила, Про того, чьи письма берегла. Ой ты, песня, песенка девичья, Ты лети за ясным солнцем вслед: И бойцу на дальнем пограничье От Катюши передай привет.»       Я же взял листок, перо и начал писать ответное письмо:       «Привет, Катя. Получил твоё письмо. Удивительно что оно до меня дошло. Уже столько времени прошло, надеюсь с тобой всё в порядке. Пока шла война многое произошло. Мы прошли пол Европы пешком, уничтожали немчуру где только находили. Кстати, помнишь Валю? Ну, мальчуган немного у тебя ночевал. Так вот, я когда в Воркуте оказался он там был. Большой, здорвый мужик. Увы, умер недавно. Спас нас от преследователей. Кстати, по поводу Воркуты и лагерей. Ты же помнишь Пермь? Я когда границу перешёл, встретил одного отличного мужика, Матвея. Долгое время мне правой рукой был. Увы, тоже умер. Представь себе, зажал зубами контакты. Что могу сказать о загранице? Немного, на самом деле. Я её обычно видел в прицел. Но я могу сказать что там явно красивее чем в Чите. По поводу строек не переживай. А вот слухи о новом оружии меня пугают. Слушай, если это оружие в самом деле существует, то прошу, как грядёт сирена, беги под землю. Подвал там, склады. Или постройки, куда людей согнали. И не переживай так сильно. Рано или поздно всё закончится, и тогда я с чистой совестью смогу вернутся домой. Жди меня. Твой Вася.» Письмо было написано. Осталось лишь отписать на задней стороне «Русскую быль»: «Не цветут здесь яблони и груши — Здесь седое небо надо мной. Я скучаю по тебе, Катюша, Самой милой, нежной и родной. Перед боем нынче на рассвете Ветер песню мне твою принёс, О любви, единственной на свете, О весне, в краю родных берёз. Эта песня мне согрела душу, Словно я в родимый двор попал. Где цветут и яблони, и груши, И тебя как будто повстречал. Жди меня, любимая Катюша, Никогда надежды не теряй, А домой с победой возвращусь я, Отстою я свой родимый край.»       Скоро меня выпустили из госпиталя и отправили наконец-то на фронт. Там я вновь принял роту в командование, но наши войска уже стояли у Фольксхалле. «Зал народа», символ нашего поражения в великой войне. И мы его пытались сравнять с лица земли. Только всё не так просто. К нему ещё нужно было подобраться. Это уродство, стоящее у сада канцлера, было практически неприступно. Видно, что Гитлер строил его на века.       Вскоре до Фольксхалле оставался последний шаг. Там, на Алице-Беренд-Штрассе мы пошли в рукопашную атаку. Я влетел в окоп и тут же штык-ножом ударил солдата в глаз. Пока вытаскивал штык отбивался от нацистов прикладом, одному из них разорвал щеку обычным ножом. Дальше я заколол вражеского офицера, внутри него мой штык сломали и я нашёл ради резни сапёрную лопату. Много черепов было пробито, много кишок я вытащил, но мы таки заняли окрестности Фольксхалле. Мы окружили его, и встали в оборону, пока сапёры делают своё дело.       Наш позор был взорван. Мы уничтожили Фольксхалле, мы отомстили им за великую войну. Настал черёд Рейхстага, который мы просто обстреляли из всех орудий, сравняв не только его, но и весь район с землёй. Захват продолжили, Берлин должен быть разрушен, это ясно как день. А потому мы продолжили идти и идти, идти и идти, пока не дошли до Лайбницштрассе. Тут нас накрыла авиация, почти вся рота легла, нас прижал снайпер, а я оказался раненый здесь, за письмом дневника. Вот ты и закончился, дневник. Наконец-то ты закончился.