Разумение

Бросив снежок в окно повторно, Турбо засунул руки в карманы и уставился вверх, переминаясь в который раз от холода с ноги на ногу. Свет в комнате по-прежнему не горел. Турбо сжал челюсти и, выругавшись, достал сигарету. Мало удовольствия приносила необходимость стоять в середине ночи под окнами Зимы, чтобы узнать все подробности. Турбо никому в этом не признается, даже самому себе, но говорить о случившемся готов только с Вахитом наедине, подальше от чужих глаз. Есть в Зиме какая-то диковинная мудрость, и хрен пойми, откуда она у него взялась, но Турбо, если и сталкивается с редким, но метким чувством страха, готов идти говорить об этом только с ним. Зима дернулся в постели от глухого удара в окно, проморгался в темноте, не с первого раза поднялся на ноги и высунул голову в окно, намереваясь по-доброму послать нарушителя его спокойствия нахуй. Гнев его ненадолго поутих, когда снизу ему махнул рукой Турбо. Наспех одевшись и захватив шапку, Зима выскочил на улицу. — Здоров, — протянул ему руку Турбо. Зима молча пожал крепкую ладонь в знак приветствия и хмуро кивнул. Турбо достал пачку сигарет. — Чего приперся? — Да слушай, — открыл другу пачку Турбо, — думал я тут вот о чем… — Выкладывай. — Слухи ходят, мол, — Турбо прокашлялся, замечая, как внимательно смотрит на него Зима, — меченая эта, ну, того… Зима глубоко затянулся, взгляда своего от Валеры он не отводил. Вахит всегда был за пацанов, горой за своих, и духом, и телом. Он смолчал, когда Турбо сказал, что Марату руку не подаст, если он останется с Айгуль. Смолчал, когда Турбо решил защитить Марата и всем сам рассказал о том, что случилось с Айгуль. Смолчал, удерживая Марата, который рвался к своей маленькой. Смолчал, когда осознал, что девчонка эта с яйцами помощнее, чем у некоторых пацанов в банде. Смолчал, когда понял, что ничего бы этого не случилось, если бы Турбо не впустил их в день показа кассет. Цепочка событий давно выстроилась в сознании Зимы, он держал это в голове и не понимал, почему у него есть стойкое ощущение, что он упускает что-то крайне важное. О своих наблюдениях он никому не рассказывал. Пацаны не чувствуют. — Что «того»? — Блять, да откинулась! Зима, не беси, а? Зима затянулся снова. Турбо не из тех людей, кто среди ночи к нему приходит, чтобы о смерти какой-то девчонки узнать. Вот о пацанах что-то рассказать — это да. Впрячься, разобраться, порешать вопросы. Это все само собой разумеющееся. Однако это… — С балкона сиганула, — коротко ответил Зима. — Мозги по дороге совком собирали. Тело в морге, мать ее в больнице. Приступ. Валера побелел прямо на глазах, дернулся от этих слов, как от пощечины, но быстро взял себя в руки. Громко кашлянул, взгляд отвел, передернул плечами и расслабленно снова посмотрел Зиме в глаза. — Ясно, — протянул он Вахиту руку. — Я пошел. Зима прикусил фильтр сигареты зубами и протянул свою. Турбо направился в обратную сторону, вжавшись головой в высокий ворот куртки. — Турбо! Валера обернулся, сбавив шаг. — Ты зачем ее меченой назвал? — Ты не гони только, а?! Я от пацанов слышал! Зима хотел ему сказать что-то еще, но после этой фразы передумал. Бросив окурок в снег, он зашел в подъезд, а когда добрался до квартиры и выглянул в окно, увидел, что Турбо уже во дворе не было. Вахит всегда был наблюдательным, пусть по нему и не скажешь, да и чувствовал он своих близких пацанов сильнее, чем других в банде. Не говорил только никому об этом, за такое можно и в жбан схлопотать не один раз. Вот и в последующие два дня Зима был даже внимательнее обычного. Марат был сам не свой, на него и взглянуть-то было страшно. С братом собственным, Вовкой Адидасом, в драку прямо в подвале ввязался. В потоке ругани и истерии Зима услышал от Марата слова, которые, как ему казалось, никогда и никем не будут озвучены: «Ты мог просто отвезти ее домой, а не тащить сюда. И вопросов бы не было» Зима тогда посмотрел на Турбо, а тот только взгляд отвел и вышел из подвала с пачкой сигарет. Айгуль хоронили через два дня после ее смерти. Зима вызвался пойти с Маратом, потому что тот ни в какую не соглашался не идти, а под раздачу попадать вдвоем все равно проще. Стояли они далеко от остальных, чтобы не попадаться родственникам на глаза. За березой, у черной могильной ограды Ералаша. На похоронах было много людей, Зиму это поразило. Был отец, но по нему было видно, что мысли его далеки от смерти единственной дочери. Матери не было, от удара она все еще не оправилась, была в больнице. Однако подружки, все те девчонки, что отвернулись от нее и распространяли слухи, стояли с опущенными головами возле коричневого лакового гроба с такими лицами, словно всемирную скорбь испытывали. Ревели даже некоторые. Зима поморщился. Как все это выглядело мерзко. Мерзко и неправдоподобно. Зима отвел Марата домой, отдал под крыло Вовы и сказал, чтобы пару дней его не выпускали на улицу, а то глупостей наделает. Адидас спросил, где шапка Марата, и Вахит вспомнил, что когда тот падал у могильной оградки на колени, зацепился за штык. Вахит вернулся на кладбище под вечер, кругом уже темно было, только снег помогал хоть что-то видеть. Остановившись у оградки Ералаша, Вахит нашел припорошенную снегом шапку и взял ее с собой. Повинуясь странному чувству, Зима посмотрел за березу и вдруг замер. Не отводя взгляд, Вахит начал пробираться по узким тропкам между могильными оградами к месту захоронения Айгуль и встал у входа, как вкопанный. На едва припорошенной снегом темной земле с десятками венков из искусственных цветов сидел на коленях парень. Сидел и, скрючившись вдвое, рыдал навзрыд, затыкая себе рот рукой. На всем кладбище в это время не было больше ни души. Видимо, он рассчитывал, что эта сцена останется вместе с той, кому она предназначается. С той, что лежит в земле и никому об этом не расскажет. Зима пораженно смотрел в спину скорбящему и уже хотел уйти, не привлекая к себе внимания, но калитка под его рукой предательски скрипнула. Он обернулся к Вахиту с красными глазами, в которых, помимо ужаса от осознания, что его заметили, плескалась такая чудовищная скорбь, что ею можно было бы отравить всех людей мира. Зима дернулся, выронив шапку Марата, сглотнул и на выдохе произнес всего одно слово: — Сука. Вахит вдруг наконец понял, что он упускал. Все это время. Если пацан выбирал девчонку, она была под его защитой. Она была под охраной. Она была своей. Никто другой из банды не имел права на нее засматриваться. Это не по-пацански. Однако хотеть девчонок своих пацанов запретить невозможно. Это физиология. Это низшая потребность. Животный инстинкт. Получить чужую девчонку можно лишь в том случае, если пацан ее бросит. Тогда трахать ее имеют право все в банде, даже одновременно. Зима сглотнул от ужаса и осознания сложившейся ситуации. Этот кретин мог не рассказывать о ней, не распускать слухи, но он сделал это, чтобы выйти сухим из воды. Чтобы не потерять свой статус в глазах пацанов и чтобы получить её. Турбо хотел Айгуль так сильно, что спутал желание и любовь, позабыв напрочь о чести о достоинстве. И теперь стоит коленями на сырой земле, оплакивая ту, которой так и не смог обладать. Пацаны не извиняются. Пацаны не чувствуют. Пацаны не плачут. Вахит медленно побрел прочь по сугробам к выходу с кладбища. За ворот куртки падал снег. Шапка Марата осталась лежать возле могилы Айгуль.