Император и его верноподданный

      Лекарство сошло на нет; Гу Юнь практически ничего не видел и не слышал — то, чем должен обладать любой подданный, находящийся в Императорском дворце. Слепо разглядывая регалии, бьющиеся друг о друга, когда Император срывался на бешеный темп, Гу Юнь рассудил, что в какой-то момент его жизнь пошла под откос — и это случилось даже не в детские годы, стоило ему одновременно лишиться и зрения, и слуха. Резко выдохнув, Гу Юнь запрокинул голову назад и стиснул зубы, принявшись думать, как настоять на своём и в конце концов воспротивиться указу «Жунцзинь Лин», при этом не доведя Ли Фэна до горячки.       Пускай он выбрал нетипичную тактику, казалось, нервного Ли Фэна вполне успокаивало активное действо. В остервенении оглаживая рельефное тело Гу Юня, он походил на дракона, пышущего жизнью и процветанием. Никакая бледность теперь не отражалась на его лице: щёки порозовели, словно всему виной были жаровни, а не раскалившаяся кровь, текущая по венам, будто магма; уставшие глаза яростно блестели. Аньдинхоу прикрыл веки, не желая задерживать на Ли Фэне свой и без того подслеповатый взгляд. В конце концов он посчитал, что лучшего момента попросту не найти, и когда Ли Фэн, казалось, подрастерял бдительность, принялся увещевать:       — Ваше Величество, прошу, отзовите указ.       Его голос, несмотря на хрипотцу, выражал уверенность и непоколебимость. Словно разумом он пребывал отныне не здесь и сейчас, а далеко отсюда — в стороне Лоулани, которой не посчастливилось стать целью безутешного Императора.       Ли Фэн тут же разъярился, перехватив Гу Юня за плечи и сжав их с такой силой, что в месте, где соприкоснулись пальцы, остались видимые синяки. Великий маршал внезапно почувствовал себя невероятно утомлённым. Притянув Ли Фэна ближе к себе — почти прижав его к груди, — Гу Юнь горячо выдохнул ему на ухо и томно прошептал:       — Ваш подданный заслуживает смерти.       Тот побледнел.       — Замолчи!       Император придавил горло Гу Юня предплечьем, налёг на него решительнее и, зажмурившись, несдержанно продолжил исследовать его тело, вбивая свои доводы раз и навсегда — при том неоспоримо. Расталкивая ноги Аньдинхоу, то и дело скользящие по шёлковой простыни, из-за чего их приходилось подтягивать ближе к себе, Ли Фэн низко застонал и опустился на грудь Гу Юня. Дрожащая рука, расположившаяся у головы маршала, которая из раза в раз грозилась слететь с плеч по одному мановению Императора за неповиновение приказам, его совершенно не держала.       Всё выглядело донельзя неубедительно.       Молодое горячее тело маршала, натасканное тренировками и израненное многочисленными битвами, невольно привлекало к себе внимание. Ли Фэн отнял руку от чужой шеи и провёл ею по твёрдым подтянутым мышцам. Сам он такими не обладал. С долей зависти Император подумал, что теперь едва ли сможет оседлать лошадь и проскакать на ней несколько миль, как в прежние годы; более того не попадёт ни в одну мишень — даже неподвижную — из лука на короткой дистанции.       Это осознание привело его в неистовство.       Резво изменив угол проникновения, Ли Фэн шумно выдохнул в унисон с поражённым Гу Юнем, для которого подобное никогда не было чуждым, и, словно лезвие гэфэнжэня — единственное, которое мог поднять, — пронзил его тело, заставив сдавленно захрипеть. Аньдинхоу нахмурился, но глаза не открыл — не было ни нужды, ни желания видеть перед собой лицо Императора. Однако чем дольше он оставался во тьме, тем явственнее ощущал каждый толчок в своём теле. Смешавшийся запах пота втрескался в его память — и казался более удушливым, чем предплечье Ли Фэна, ранее навалившегося на его горло всем весом. Чувствуя запахи во много раз лучше остальных людей из-за своего недуга, Гу Юнь только и мог морщиться и задерживать дыхание, прежде чем позволить себе маленький вдох — и им же задохнуться.       Каким бы ни было поприще — ни одно из них не прощало даже малейших промахов. Гу Юнь, как полководец, знал это лучше, чем кто бы то ни было другой. Тем не менее он совершил ошибку — и тут же за неё поплатился.       «Знаешь, Цзыси, — ляпнул однажды пьянющий Шэнь И ему на ухо, словно делился каким-то секретом, приваливась головой к его плечу, и как настоящий учёный поднял палец в небо и изрёк: — воздух нас тоже постепенно убивает. Жить вообще вредно. Поэтому… давай-ка… ещё по чарке… за наше здоровье…»       И как же Гу Юнь с ним был согласен! Аньдинхоу хотел было сделать себе мысленную пометку, что ему определённо следует поделиться с Шэнь И своей высшей благодарностью за дельное учение, что бывало крайне редко, а затем вспомнил, в каких обстоятельствах находился, и покачал головой, отрекаясь от глупой затеи.       Он сокрушённо выдохнул.       Право слово, когда говорят, что техника дыхания весьма полезна, он никогда бы не подумал, что будет ею руководствоваться не только на поле брани, но и на любовном поприще в императорских покоях, провонявших не только слиянием двух мужских тел, но и тяжёлыми благовониями, от которых зудел кончик носа. Тут же осознав, что он натворил, Гу Юнь выдохнул весь воздух из груди и похудел, кажется, на несколько десятков цзиней, пока и вовсе не начал задыхаться снова — теперь от его нехватки. Приоткрыв веки, через пелену обострившейся болезни, затуманившей глаза, Гу Юнь разглядел Ли Фэна, смотрящего на него в упор.       Аньдинхоу едва не поперхнулся от неожиданности.       Действительно, в подобном положении было сложно не увидеть Императора.       Гу Юнь тут же прекратил своё мракобесие и через силу задышал. Он не мог не признать с долей отвращения, что совокупление — дело грязное. И вдруг от дальнейших расспросов Императора, не касающихся закона, Великого маршала спас знакомый голос:       — Ваше Величество, прибыл Императорский дядя. Он ожидает ваших указаний снаружи.       Казалось, поступок Аньдинхоу не был способен сгладить углы. От жара жаровней становилось чересчур душно, от присутствия Ли Фэна — подавно. Потому Гу Юнь, ловко выскользнув из рук своего Императора, как только заслышал голос Чжу-коротенькие-ножки, не дал ему достигнуть пика — и с ухмылкой принялся одеваться. Выглядя донельзя небрежно и развратно, Аньдинхоу подвязал волосы, успевшие разметаться во все стороны, и закрепил броню, разделив себя и Императора видимым барьером — и только из железа.       У Ли Фэна дёрнулся глаз. Смерив Гу Юня холодным взглядом, он тяжело произнёс:       — Поданному Гу следует выйти наружу, чтобы избавиться от дыма в голове и непонимания того, что следует говорить, а что — не следует!       Аньдинхоу безмятежно вышел во двор и опустился на колени. Вдохнув свежий морозный воздух полной грудью, он закашлялся.       Что ж, в солдатских шатрах несло и похуже, чем в императорских покоях.       ***       Чан Гэну было неспокойно. Новости о ссоре Императора и Великого маршала достигли его ушей к утру и набатом продолжали биться в голове, сводя его с ума. Не находя себе места от беспокойства, заполонившего всю душу и грозящего вот-вот подвести рассудок из-за Кости Нечистоты, Янь-ван бросился ко дворцу, с трудом раздумывая над официальной просьбой о помиловании Гу Юня и в какой форме её лучше изъявить, чтобы не вызвать излишних подозрений.       Что с Цзыси?       В порядке ли он?       Задыхаясь от морозного холода, тем не менее помогающего прийти в себя, Чан Гэн высунул руку в окно повозки, ловя несколько кружащихся снежинок на ладонь; те тут же истаяли без следа, просачиваясь водой сквозь пальцы. Янь-ван с трудом сглотнул ком, вставший поперёк горла.       — Докладываю Вашему Высочеству: повозка прибыла ко дворцу.       Чан Гэн бросился вон, на полпути прихватывая толстую белую накидку из лисьего меха скорее интуитивно, чем задумываясь над этим всерьёз. Несмотря на нервозность, его лицо оставалось пустым. Не дрогнул ни один мускул, пока он вглядывался в даль, расцарапывая зудящую руку до крови. Больше всего, конечно, зудело его сердце — и он не знал, как усмирить его порывы, кроме прочтения нескольких сутр, которые успел ещё и перечитать не единожды, добираясь сюда.       Стоит ли ворваться?       — Ваше Высочество, — склонился перед ним кто-то в уважительном поклоне. — Ночь холодна. Пожалуйста, вернитесь в повозку.       Чан Гэн раздражённо от кого-то отмахнулся и принялся ходить из стороны в сторону у дворцовых ворот.       А ему разве не было холодно?       И стоило же влезать в неприятности!       Разве он не просил положиться на него? К чему эта жертвенность?       Фигура Гу Юня, пошатывающаяся от холода, показалась на горизонте. Чан Гэн мигом накинул на его плечи накидку и тут же схватил за ледяные руки. Молча толкнув Аньдинхоу в прогретую повозку, он произнёс:       — Мне сказали, ты провёл всю ночь на морозе…       Жар жаровни объял повозку, отогревая малоподвижное тело маршала.       Гу Юнь, однако, испустил смешок, словно под ночным небом мёрз не он, и живее всех живых заметил:       — Как же быстро разлетаются новости. А ты и рад уши погреть, попусту беспокоясь.       «Кому бы и не помешало сейчас погреть уши, так это только тебе!»       Чан Гэн скрипнул зубами, но смолчал, намешивая горячее лекарство в небольшой миске и изредка поглядывая на болезненно выглядящего Аньдинхоу, прячущего нос в пушистых мехах и лениво прижавшегося к стенке повозки, точно был готов уснуть.       — Держи, переоденься.       Гу Юнь с неохотой принялся раздеваться, едва управляясь с завязками своими непослушными пальцами. Действовал он больше наощупь, нежели видя, что творит с нижними полами одежд.       — Что это? — сощурился Чан Гэн, проведя рукой по синяку, расползшемуся на шее.       — А? Это? От холода, наверное, — уклончиво ответил Гу Юнь, прижимая ладонь к метке.       Сердце Чан Гэна, до этого не подвергнувшееся панике, резко упало. Он едва не подавился кровью.       — С кем же ты провёл ночь во дворце, раз тебя вышвырнули на улицу? — раздражённо заметил Янь-ван, подавая Великому маршалу миску с лекарством. — Я беспокоился о тебе, думая, что ты замёрзнешь насмерть. А ты всё это время развлекался?       Он определённо не хотел давать волю эмоциям, однако накалившаяся атмосфера нисколько не согревала. Отодвинувшись от Аньдинхоу, словно более не должен был находиться с ним рядом, Чан Гэн отвёл взгляд и рвано выдохнул, пытаясь удержать себя в руках.       Гу Юнь промолчал. Право слово, что он должен был сказать, если всё так и было? За исключением «всего времени», потому что большую часть он всё-таки провёл псом, выброшенным ночевать под бесконечным небом. Он пошутил:       — Где твоя сыновья почтительность, а? Я ведь обещал найти тебе мачеху.       У Чан Гэна дёрнулся глаз. Он вскочил с места, чувствуя, как быстро бьётся его сердце. В досаде он протнул руку к лицу Гу Юня — и тут же осёкся, мрачно глядя в пол.       Рука безвольно повисла вдоль тела.       — Мачеха? — невесело усмехнулся он. — Не нужна мне никакая мачеха.       «Только ты», — взглянув на маршала, с досадой подумал Чан Гэн и шумно выдохнул, ероша собственные волосы.       Только теперь Гу Юнь разглядел, что что-то в Чан Гэне было не так. Приблизившись к его лицу вплотную, чтобы лучше рассмотреть, он нахмурился, желая лучше оценить ситуацию, и спросил, так ничего и не поняв:       — Что с тобой?       Кость Нечистоты, упорно сдерживаемая Чан Гэном, наконец ударила ему в голову.