Янтарная комната

Белоснежные лакированные врата, поддавшись толчку извне, плавно распахиваются вовнутрь комнаты. Ладонь в белой перчатке, на мгновение задержавшись на ручке, аккуратно соскальзывает с неё, позволяя двери открыться полностью. Вильгельм несильно щурится — в глаза бьёт свет, которым комната была залита. Он невольно приподнимает руку, поднося ее к лицу, чтобы хотя бы немного перекрыть источник раздражения. Который, в свою очередь, практически сразу перекрывается чужой спиной. Юноша впереди что-то увлечённо рассказывает, однако нить повествования немцем была потеряна ещё при входе. Глаза наконец привыкают к слишком яркому освещению, и Твангсте поднимает голову. Нижняя челюсть невольно опускается, а рот слегка приоткрывается, застывая в попытке что-то сказать. Кёнигсберг сглатывает, ощущая, как в груди разрастается будоражащее чувство восхищения столь величественным видом залы. Его взору предстала огромная комната, полностью отделанная драгоценным камнем. Желтым, местами прозрачным... Твангсте вдруг распахивает глаза — янтарь. Это был янтарь. Губы трогает легкая улыбка. В комнате повеяло чем-то родным. На мгновение. Ровно до того момента, как впереди более отчетливо раздался голос российской столицы. —Gefällt Ihnen dieses Zimmer, Herr Twangstе?—немного повернув голову, спрашивает Санкт-Петербург и вскидывает руку в белой перчатке к верху, очерчивая высокий потолок невидимой линией.—Was sagen Sie? —Ich bin froh, dass ich die Gelegenheit hatte, die Perle des Katharinenpalastes aus erster Hand zu sehen.—Вильгельм едва заметно кивает, безмолвно благодаря Александра за столь великодушное приглашение в летнюю императорскую резиденцию и чуть-чуть приподнимает уголки губ, замечая слегка растерянный вид Романова: тот, судя по всему ожидал более бурной реакции.—Dieses Zimmer sieht wirklich atemberaubend aus. Ein wahres Meisterwerk der Kunst.—спешит добавить он, чтобы окончательно не разочаровать своего собеседника и, заложив руки за спину, медленно проходит к богато украшенной стене. —Это вы верно подметили.—Романов вновь меняется в лице: комплимент, возможно, не такой восторженный, как он ожидал, заметно поднял настроение.—Шедевр самое подходящее здесь слово. Твангсте тихо, но заворожённо выдыхает — от вида залы перехватывало дыхание, но желания выказывать своё восхищение он не хочет. Не хотелось терять лицо холодной твердыни перед столь юным городом. Характер. От него никуда не скрыться. —Я и не подумать не мог, что в России эту комнату ожидает настоящий расцвет.—Кёнигсберг говорит медленно, боясь ошибиться в каком-нибудь слове: неожиданный переход российской столицы на родной язык немного выбил из колеи, однако виду немец старается не подавать.—Его Высочество Фридрих сделал хороший выбор, когда подарил её Петру... Алексеевичу.—Твангсте на мгновение запинается: то ли забыв отчество российского государя, то ли отвлекшись на что-то, и завороженно выдыхает, осторожно проведя кончиками пальцев по бронзовой раме одной из мозаик, изготовленных из множества драгоценных камней. —Это флорентийская мозаика. Обоняние и осязание. Одна из четырёх мозаик, аллегорически изображающих человеческие чувства. Всего их четыре, и все были созданы в 1787 году по указу Её Высочества Екатерины Алексеевны.—воодушевленно поясняет Санкт-Петербург, заприметив наконец долгожданный интерес в чужих глазах.—Имеет внушительный список драгоценный камней, из которых она была изготовлена. Если мне не изменяет память, то здесь имеется и лазурит, и оникс, и... Тонкие пальцы, дрогнув, отрываются от прохладной металлической рамы и плавно скользят по слегка шероховатой поверхности мозаики, бережно очерчивая, кажется, каждый, даже самый маленький камушек. Обводит взглядом руины, судя по всему, античные и неспешно опускает глаза ниже. Возле этих развалин сидят две пары. Одна из девушек вдыхает аромат поднесенного ей цветка. Олицетворение обоняния, как следует из названия. Твангсте с интересом хмыкает и чуть поворачивает голову, переводя внимание на другую пару. Юноша аккуратно, с нежностью касается щеки возлюбленной, демонстрируя радость осязания. —Очень интересная мозаика.—невольно перебивая Санкт-Петербург, произносит немец и обхватывает подбородок, чуть склонив голову набок, словно пытаясь рассмотреть её с более лучшего ракурса.—Ознакомите меня с остальными? Я был бы вам очень благодарен. Романову — судя по тому, что Кёнигсберг без всякого предупреждения хватают за рукав и тянут куда-то в сторону под восторженные речи — идея явно приходится по душе.

***

—Was ist das «Deutsche Bernsteinzimmer»?—хмуро спрашивает Вильгельм, когда ему протягивают разрешение «с верху», и исподлобья смотрит на мужчину, что принес ему этот документ.—Irgendeine Art von Ausstellung von der Kunstakademie? —Nicht wirklich, Herr Twangste. Unsere tapferen Truppen konnten den Bernsteinraum, der einst dem preußischen König gehörte, herausnehmen und dieses Kunstwerk vor den Barbaren retten.—не без гордости отзывается мужчина, Альфред Робе, крупнейший специалист по янтарю, и деловито поправляет очки. Кёнигсберг, внимательно вчитываясь в текст, невольно натыкается на имя гауляйтера, из-за чего раздражённо цыкает, и вдруг широко распахивает глаза. Замирает, кажется, даже перестав дышать. Пару раз медленно моргает, пустым взглядом смотря в никуда, и медленно поворачивает голову. Смысл сказанного наконец доходит до загруженного войной мозга. —Wartet... Sie sprechen von einem Bernsteinzimmer aus Russland?—немного растерянно спрашивает Кёнигсберг: его голос на мгновение дрогнул, словно он вот-вот сорвется на крик. —Ja, genau das sage ich.—восторженно выдыхает мужчина и, увидев кого-то из своих подчиненных, спешит к нему. Твангсте рвано вздыхает. Надо ли говорить о том, что он сейчас готов сделать с этим напыщенным директором, но... Вильгельм с силой, но так беспомощно сжимает бумагу в руках. Здесь немец, как нигде, бессилен — разрешение и приказ поступили сверху, сопротивляться он не имеет права. —Zum Teufel mit euch...—плотно, чуть ли не до скрежета, сжав челюсть цедит Кёнигсберг и громко выдохнув, пытаясь держать себя в руках, запрокидывает голову назад, подставляя лицо начинающемуся дождю. «Ich frage mich, wie Sankt... dort ist Leningrad?»

***

Тело какого-то немецкого офицеришки с грохотом ударяется от стену и тут же сползает по ней, задыхаясь от удара, что выбил воздух из лёгких. Передохнуть ему не дают — чьи-то руки тут же хватают его за грудки, крепко впиваясь пальцами в грубую ткань формы, и, насильно заставляя стоять на ватных ногах, вновь пригвождают к стене. —Ich frage dich zum letzten Mal, wo ist das vierte Mosaik? Аn wen hast du es verkauft?—низким, угрожающим голосом тянет Вильгельм, всё сильнее вжимая парнишку в стену, скорее всего ни в чем не повинного, и едва заметно дергает головой, словно кого-то или что-то отгоняя от себя.—Sag! —Ich weiß nicht... Ich weiß es wirklich nicht... Das erste mal höre ich davon... Bitte lassen Sie mich los, ich werde Ihnen das Geld zurückerstatten, aber bitte nicht vor Gericht, bitte.—испуганно лепечет офицер, судорожно пытаясь вырваться из чужой хватки, однако каждый рывок только ухудшает его положение.—Bitte...—тише тянет он и вдруг кладт руку на плечо Твангсте.—Виль. Кёнигсберг удивленно распахивает глаза. —Виль, ты в ней сейчас дыру прожжёшь. Калининград крупно дергается. Тело неожиданно слабеет — в неё словно душа заново вернулась. Он часто моргает, пытаясь сфокусировать взгляд и понять, где он вообще находится. Оглядывается. Янтарная комната. Словно никуда и не пропадал. Твангсте тяжело, но с нескрываемым облегчением выдыхает и, прикрыв глаза, устало сжимает переносицу — в этот раз воспоминания былых времён буквально накрыли его с головой. Он не удерживается от тихого смешка. Давно такого не было. Поднимает взгляд и мягко улыбается виновнице сего торжества. Флорентийская мозаика. Обоняние и осязание. На своём законном месте, в первозданном виде. Словно и не она вовсе была утеряна семьдесят с лишним лет назад. Однако... Если смотреть с другой стороны, то ей повезло намного больше, чем трём её собратьям. Оставшиеся три мозаики были утеряны в круговороте войны, хотя поговаривают, что все три панно были вывезены в... —Ещё пару часов таких лекций, и здесь будет на один экспонат больше.—тихо шепчет Волгоград, наклонившись к самому уху немца, и, убедившись, что Вильгельм снова с ним, кивает на спину Петербурга, который снова что-то рассказывал.—Может намекнуть ему, что наше бессмертие не рассчитано на столь долгие экскурсии? —Его можно понять, этот шедевр буквально возродился из пепла.—также шёпотом отвечает Вильгельм, краем глаза всё посматривая на мозаику.—Комната была утеряна во время Великой Отечественной войны. Немногие экспонаты удалось вернуть на Родину.—задумчиво добавляет он и с удивлением чувствует, как его щеки аккуратно касаются, поворачивая. —Я искренне восхищаюсь янтарём, тебе ли не знать?—кончики пальцев нежно ведут по скуле, нарочито подчеркивая глаза напротив, и Гриша хитро улыбается, когда до слуха доносится укоряющий, но довольный вздох. —Господа, вы меня вообще слушаете?

«»