сбито солнечное сплетение

ㅤㅤ       Казань похожа на непрерывно движущийся, но сдающий позиции ржавый механизированный организм: по улицам, змеящимся венам, струятся радужный бензин и въедливая соляра; пыхтят заводскими выхлопами, мгновенно ими же задыхаясь, покрытые копотью трубы. Вечер опускается на плечи мартовской непогодой — мокрый снег валит крупными белыми хлопьями, торопливо устилает стылую чёрную землю. Жуткие тёмные тени скрадывают следы, и Наташе кажется, её душа такая же — гиблая, мёрзлая, непригодная для любви и жизни, одинокая и покинутая.       Дурные мысли навеяны окончившейся сессией и тремя двенадцатичасовыми сменами без выходных. Всё, что ей нужно — немного спокойствия. Недавнее открытие поражает сильнее недосыпа и голода: мир суров и беспощаден — люди только и ждут, когда отвернёшься, а после вонзают нож в устало сгорбленную спину. Им ничего не стоит предать, растоптать, уничтожить; да и плевать, если кости хрупкие раскрошатся жемчужной пылью — они ведь чужие, а не собственные. Люди зло скалят острые зубы, вгрызаются в нежную плоть с особой, звериной жестокостью, скрытой за масками наигранного беспокойства и лживого добродушия. Та маленькая девочка за клеткой рёбер живёт, пугливая — прячется, иногда наружу рвётся-просится, отчаянно пытается верить, что её не оставят. Иногда приходится убеждать себя, что никто никому ничем не обязан.       Наташа медленно заползает в общажную комнату под оклики болтливых подружек. Хочется лишь принять горячий душ и забраться на протяжно скрипящий от старости диванчик, стремительно доживающий свой век. Она закрывает глаза в надежде крепко уснуть, позволив измученному сознанию погрузиться в сладостные объятия морока хотя бы до следующего утра. Впрочем, всё снова идёт не по плану: вязкие сновидения кажутся грязным помутневшим стеклом, через которое сочатся тревожные образы, напирающие на голову потоком лишних тягостных мыслей. Наутро виски ноют тупой пульсирующей болью, от которой едва получается скрыться. Благо девочек-соседок не оказывается на этаже — все разбежались на учёбу или работу, и Рудаковой удаётся (по меньшей мере) насладиться благоговейной тишиной и плотным завтраком.       Наташа позволяет себе отдохнуть по-настоящему — выбирается за город. Тётушка ей искренне рада и за разговорами время летит незаметно, близясь к ужину, а там и Вадим возвращается с работы домой. Рядом с ним так хочется забыть ненадолго о недавних переживаниях и побыть собой. Далёкое безоблачное детство скрепило их между собой обещанием говорить друг другу лишь правду. Клятва, данная на мизинцах, была нерушима, проверена раскуренными на двоих под старым железнодорожным мостом первыми в жизни сигаретами. Они чувствовали себя защищёнными в любые времена, знали историю каждого шрама, первых школьных влюблённостей. Смогли пережить даже более тёмные, мрачные, пугающие вещи, способные отвернуть людей друг от друга и в более спокойные дни. Пройденный путь протоптан-выстрадан рука об руку, плечом к плечу, назло всему и вопреки бурям.       Разморенная обволакивающим теплом растопленной печки и горячим чаем Наташа едва не клюёт носом когда Вадим осторожно касается её плеча:       — Хочешь прогуляться перед сном?       Она сонно кивает и медленно поднимается с дивана. Метель уже успокоилась. На чёрном безоблачном небе, украшенном серебряной красавицей-луной, рассыпаны мириады мерцающих звёзд. Наташа любуется ими с нескрываемым восторгом. За городом хорошо, дышится полной грудью. Как жаль, что завтра придётся вернуться обратно на многолюдные улицы.       — Помнишь, как лет десять назад я поспорила с девочками и пошла одна по по мостику из досок, но свалилась оттуда в бурлящий поток? — вдруг спрашивает она еле так тихо, словно кто-то может ненароком услышать. — Я тогда ужасно испугалась, завопила и начала тонуть. Ты был неподалёку с компанией, и услышал. Нырнул за мной следом и спас.       — Боялся, что могу тебя потерять, — кивает Вадим. — Нат, я и сейчас боюсь этого. Ты прости меня, пожалуйста. Это не искупит моей вины за всё тобою пережитое — за пролитые слёзы, разбитое сердце, бессонные ночи, когда ты дежурила в больнице сутками и была вынуждена видеть наши с парнями разбитые лица… Но я хочу, чтобы ты знала: для меня никогда не найдётся никого важнее вас с мамой.       — Вадим, мы же семья! Всегда ей будем. Что бы ни происходило между вами с Вовой, я не держу зла. Да, это больно, но не так, как ты думаешь. Не нужно бояться меня ранить меня любым своим словом и жестом. Я не стеклянная и не хрустальная — с этим уж точно как-нибудь справлюсь. Да, наволновалась я с тобой, глупеньким, но всё остальное неважно. Мы дали друг другу обещание говорить правду, это важнее всего!       Ночной воздух обдаёт щёки лёгкой прохладой, но Наташа не двигается. Помедлив, она осторожно берёт Вадима за руку, слегка сжимает его мозолистую горячую ладонь, и замечает, как в глазах брата блестят капельки слёз. Такими уязвимыми они могут быть лишь друг с другом — это неизменно, нерушимо, и им не требуется лишних слов. Общая кровь бежит по венам вместе с неисчерпаемой верностью. Светлые мысли вытесняют тоску прочь, оставляют внутри лишь тепло и спокойствие. ㅤㅤ