— Ты стал чаще рисовать. — тихо заметил Кевин, заходя мне за спину.
— А что, плохо выходит? — поинтересовался я, промакивая кисть о белую салфетку.
— Нет, что ты… Просто… Странно как-то…
— Да ну тебе, не будь параноиком.
Я встал с табурета и кинул взгляд на часы.
— Кев… Как думаешь, у меня может получиться сочинять стихи…? — моя рука медленно потянулась к карману.
Если Флэш тогда думал, что то, что он выкинет визитку сможет меня остановить, то он несколько глуп.
— Думаю да… — товарищ смотрел на мою картину, задумчивым взглядом проводя уходящие к нарисованному солнцу не менее нарисованные облака. — Ты вообще творческий человек, хотя умеешь это тщательно скрывать.
— Спасибо. — я улыбнулся, подойдя к нему и вдруг обнимая. — Спасибо, Кев… Знаешь, я редко тебе об этом говорю, но ты мне правда очень… Дорог, что ли…
Блондин рассмеялся.
Кевин был моим лучшим… Нет, единственным другом. К тому же, другом детства — наши матери дружили. Этот человек стал уже частью моей жизни, моим вторым «я». Мы были плохим и хорошим полицейскими, мы были одиночками.
Но, как говорил мой отец, что говорил, знаете, очень много всего дельного — одиночества притягиваются.
Мы подружились не сразу, признаю. До начальной школы мы вообще называли друг друга не иначе, как «сын маминой подруги».
Так вышло, что в первом классе Кев стал козлом отпущения. Дети — жестокие создания, жестокие к тем, кто в их глазах слаб и немощен, а мой, на тот момент, будущий друг, был полным олицетворением этой самой слабости: низкий (даже для первого класса он был низковат), костлявый, буквально ветер подует — и его снесëт, очкарик, да и не шибко общительный, к тому же.
А я не терплю, когда кого-то унижают и, тем более, избивают.
Вступившись за него тогда, я знал, что делаю. И потом, начиная дружить с «изгоем», я знал, что делаю. Я знал, что делаю, делясь с ним проблемами, знал, что делаю, заступаясь за него, знал, что делаю, когда именно Кев потащил меня на юридический факультет и когда я согласился… И мои старания окупились. Ведь тогда, те полгода назад, когда меня схватила в свои объятия депрессия, именно Кевин, этот худощавый мальчишка-очкарик вытащил меня из неë.
Именно поэтому я сейчас обнимал его и говорил, как он мне дорог, и без слов зная, что я ему дорог также.
— Ладно, мне пора… — парень улыбнулся и, выпутавшись из моих объятий, быстро глянул на часы.
На его лице отразился испуг.
— Да я же сейчас опоздаю! Всë, давай, мне пора!
Эх, Кевин, какой же ты непеределываемый перфекционист…
Клиентов не наблюдалось; погода опять испортилась, хоть и не так критично, как могла бы.
Я вздохнул.
Моя рука как-то сама легла на трубку телефона, повешенного на стену, а другая потянулась за визиткой…
Вдруг я почувствовал
это.
Взгляд, прожигающий мою спину.
Я опустил плечи и голову, руки скользнули вниз.
— Ты тут? — наверное, мой голос звучал обречëнно.
В ответ — молчание.
Он никогда раньше не молчал. Неужели мною настолько… Недовольны…?
Взгляд пропал. Я резко обернулся.
Никого. Забавно.
— Хватит сталкерить… Я устал…
И снова молчание.
Я, не удержавшись, снял трубку и достал из кармана визитную карточку девушки-поэтессы.
Игнорируя чëртовый эффект «прожигания».
Пускай! Пускай прожигает и дальше!
— Алло? — голос на том конце был полон того умиротворения, каким разит от сонного льва.
— Алло, да, это Саймон… Ну, из пиццерии… Которому вы визитку давали… Ваше предложение ещë действительно? — затараторил я.
— А! Да-да, конечно!
Сзади меня кто-то кашлянул. Я вздохнул.
— Запомните этот номер, пожалуйста. Я вам перезвоню, у меня возникли срочные дела…
Девушка пробормотала что-то типа: «Да, хорошо, я понимаю», но я еë уже не слышал.
— Разве я не просил не звонить ей? — тихо спросил Флэш. В его голосе чувствовался укор.
— Прости… — прошептал я. — Но почему…? Тебе незачем ревновать меня к каждому столбу…
— Я просто не хочу, чтобы ты имел с ней какое-либо дело. — отрезал он.
Медленный кивок в ответ.
— Ты… Чем-то расстроен? — решился спросить я.
— Что между тобой и Кевом?
Я аж замер.
Не, ну сука, чем дальше, тем интереснее. Скоро меня и правда к каждому столбу ревновать будут…
— Мы друзья. — настало моë время «отрезать». — Лучшие друзья. По-моему, мы имеем право иногда обниматься.
— Просто друзья…? — это недоверие делало мне больно.
— Просто друзья! — я начал распаляться. — Может, хватит?! У меня теперь и друзей не может быть?!
— Меня напрягает,
как вы с ним дружите.
— А как я дышу тебя не напрягает?!
Мужчина подошëл ко мне и схватил за подбородок. Нет, не схватил — взял, ибо в этом жесте не было злобы или чрезмерной агрессии, но было что-то твëрдое. Был приказ замолчать.
А я что? А я ничего, я замолчал.
— Не беси меня, Сай. — чужой голос был неприятно елейным, по-фальшивому ласковым, но… Но не приказным, нет. — Иначе плохо будет всем.
И я задрожал.
Наверное, поверил. Действительно, знаете, как тут не поверить…
Флэш медленно потянул меня за подбородок, и моя голова непроизвольно качнулась. Вперëд-назад. Кивок.
А я… Я молчал. А что я должен был сказать?
— Хороший мальчик. — улыбка. Ядовитая улыбка. — Послушный, очень послушный мальчик. Значит так, Саймон. Я лишнего не пизжу, поэтому скажу кратко… — его ладонь скользнула с моего подбородка на щеку, аккуратно обхватив еë и заведя тонкие пальцы хозяина за моë ухо. — Общайся с Кевином менее… Ты меня понял. А эта девушка…
Не смей ей звонить.
И это «не смей» прозвучало так… Грубо…
Я с шумом втянул в себя воздух.
Ну я и тряпка.
Какой же капец.
— Ну-ну, котëнок, не хнычь. — «Капюшон» пододвинулся ближе, обнимая меня за пояс. — Я же хочу как лучше, ты же знаешь… Не заставляй меня ревновать…
Его пальцы нащупали мои рëбра сквозь тонкую ткань рубашки и мягко прошлись по ним. Я ткнулся лбом в грудную клетку мужчины, вдыхая странноватый запах, который от него исходил: кажется, орехи, и, почему то, карамель… Как забавно…
— Но мы с Кевином… — я едва услышал свой голос. Это что, я? Капец… Неужели мне и правда страшно? Так страшно, что мой голос принимается танцевать чечëтку?
— Я не хочу про него слышать, котëнок… — вор зарылся лицом в мои волосы.
Блять. Он их там нюхает? Или, сука, блох ищет?
— Но…
— Без всяких «но».
— Пожалуйста, послушай! — в сердцах выкрикнул я, поднимая лицо.
Бля, я такой лошок, конечно. Рожу поднял, ага. Молодец. Там его хлебало, а я голову поднял. Давно его губы, что ли, не видел или что? Сейчас он это явно исправит…
Щëки горели. Я не совсем почувствовал это, просто понял. До чужого лица — считанные миллиметры.
— Соскучился? — из-под русой чëлки весело сверкнули два «коньячных» глаза.
— Нет. — неожиданно резко ответил я. — Сначала давай договорим.
— Хорошо… — чужая ладонь гладит меня по голове. — Что ты хотел спросить, котëнок?
— Мы с Кевом вообще можем общаться? Или ты… Запрещаешь даже это?
— Кев, Кев, Кев… — он фыркнул. — А другие темы для разговора есть?
— Ответь!
— Ну, болтайте на здоровье. Только не обнимайтесь.
— Ясно… — я отвëл взгляд. — А та женщи…
Ладонь слетела с моей головы и крепко вцепилась в плечо. Не больно, но… Но неприятно.
— Я тебе по поводу той женщины всë уже сказал. И больше говорить на эту тему я не планирую.
— Ладно. — я отодвинулся и направился к стойке. Как ни странно, парень мне не помешал. — У меня работа. Встретимся позже.
Флэш вздохнул.
— Я тут посижу. Ты работай, я мешать не стану.
— Спасибо. — буркнул я, нацепляя на руки перчатки.
***
— Всë, конец смены. — мужчина вышел из-за стола, кивая на часы, отстучавшие девять.
— Угу.
Я стоял у раковины, мыл посуду.
Вообще, не люблю мыть посуду, но ладно. Это поможет оттянуть немного времени перед очередной промывкой мозгов по поводу Кевина. Сто процентов, он уже придумал какое нибудь новое условие…
— Тебе помочь? — чужие руки мягко легли на мой пояс, а чей то подбородок приземлился на плечо.
— Я сам. — пускай побесится, мразь. Будет знать, как меня от лучшего друга отрезать, пидор…
— Давай фартук хотя бы развяжу…
— О’кей.
Он чуть отошëл, быстро перебирая завязки фартука.
— Готово. Ты всë таки сказал другу, чтобы он перестал вязать всякое невозможное? — хмыкнул «капюшон».
Я промолчал.
Фартук был снят и отложен в сторону.
— Я всë таки должен тебе кое что сказать. — медленно сказал я, доставая из мойки руки и вытирая их об полотенце. — Мы с Кевом — лучшие друзья. Так или иначе, а я поклялся помогать ему и быть рядом. Поэтому — я ничего не могу обещать.
— То есть он тебе дороже, чем я? — Флэш снова скользнул ко мне, теперь уже беря под локти. — А, котëнок?
Ой, бля… Ну только не это.
Как в мелодраме какой то.
Почему он не может быть хоть чуть-чуть понятливее? Почему…
— Нет. Вы дороги мне. Оба. Просто дороги. — мой голос прозвучал твëрдо. Наверное.
— Но я же дороже?
Блять. Как же он заебал.
— Нет. То есть… Не знаю… — я вздохнул. Это слишком сложно, как ему это объяснить…
Вор улыбнулся, мягко обнимая меня за пояс.
Но когда он спросил, я понял, что ничего хорошего меня не ждëт.
— Но ты же не будешь с ним общаться? Ради меня? Иногда ради любви надо чем то пренебречь… Я же всë ради тебя делаю…
Нет. Вот просто
НЕТ!
А я… А я услышал свой голос, и едва его узнал:
— Ладно… Ладно, хорошо…
Какой пиздец, Саймон.
Ты его максимум две недели знаешь… А уже что? Встречаешься с ним — раз! Поебался с ним — два! А сейчас ещë и под каждую его просьбу подкладываться будешь?!
Очнись уже, придурок!
— Можно ли рассматривать те объятия как… — задумался Флэш.
— Прекрати! Мы лишь друзья, правда! — кажется, я заплакал. Тряпка. Хотя, кто знает, на что способен этот пидорас…?
— Тише… — его рука поползла по моей щеке, заводя пальцы мне за уши и большим пальцем аккуратно смазывая слезу, невольно выкатившуюся из уголка глаза. — Ты так красиво плачешь… Но не плачь. Потерпи. Это же ради тебя… По моему, я уже это говорил, да? А ты мне не веришь, котëнок… Это уже второй грех.
— Флэш! Прекрати! — ещë слеза. И ещë. Что может стать большим унижением? Я уверен, он знает, что лишь одно.
И мне страшно.
Мне очень, сука, страшно!
— Попроси прекратить. — мужчина улыбнулся. Сквозь русую чëлку я увидел безумно, отвратительно влюблëнный блеск двух карих глаз. — Попроси.
— Пожалуйста…
— Ещë.
Проси!
— Пожалуйста, Флэш, хватит…! — кажется, у меня истерика. Какой позор…
— Ладно… — чужие руки крепко обнимают меня. Одна из них лезет под рубашку, находит там рëбра и мягко их гладит, ледяными пальцами перебирая каждую кость. Другая мягко пригибает мою голову к плечу «капюшона», а затем также мягко гладит меня по затылку.
Волна успокаивающих слов льëтся рекой, шипит, шуршит и свистит, как фитиль.
А я не могу расслышать. Ничего. Только свои жалкие всхлипы.
Почему?! Что произошло?! Что… Что я сделал не так?!
Мужчина снимает ладонь с моего затылка, и она тоже лезет под тонкую рубашку, копошась там, резво шевелясь, прям до щекотки… Но смеяться вообще не хотелось. Хотелось плакать. Громко, навзрыд. Хотелось истерить, хотелось крыть его матом и громко-громко спрашивать всего один вопрос.
ПОЧЕМУ… ПОЧЕМУ ВСË ТАК?!
А я молчал. Молчал, дрожа мелкой дрожью, заставляя плечи подпрыгивать, а нос — отчаянно хлюпать всей накопившейся там влагой.
Галстук я опять сегодня не надел.
Но думать об этом не хотелось.
***
